Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

— Железо, — сказал Кочергин.

* * *

Если критически посмотреть, то технология у буровиков все же довольно вольготная. Пробурят до нужного интервала, спустят обсадную колонну, зацементируют и двое-трое суток — перекур, покуда затвердеет цемент. Перерыв, конечно, законный, согласно утвержденным правилам. К тому же за двое суток можно подремонтировать машины и подвеску, дать кое-кому отгул за неиспользованные выходные дни, — но все же это замаскированный простой…

Кочергин волновался, болезненно переживал вынужденное безделье после спуска кондуктора. Схватился за книги. И обнаружил, что техника у него на буровой работает вполсилы.

В книгах говорилось, что двести оборотов ротора — устаревшая норма, а осевая нагрузка на долото может иной раз достигать пятнадцати и даже семнадцати тонн. В практике же Федор ни разу не давал больше семи.

Все это, конечно, не так просто, поскольку оборудование и трубы на участке старые, довольно-таки изношенные. Но все же надо попробовать…

Когда Федор возвратился из поселка, на буровой уже разбурили цементную пробку, достали керн — стаканчик коренных пород. Оказалось, что инструмент вошел в трещиноватые песчаники, породу не очень крепкую.

На вахте стоял бурильщик Семен Печенов. Ротор бешено вращал бурильную колонну, квадратная труба над ротором казалась круглой. Рев машины и грохот трансмиссионных цепей наполняли буровую — обороты, стало быть, бурильщик не жалел. Но стрелка индикатора веса топталась на привычной черте, где-то у семи тонн.

«Попытка не пытка!» — сказал Кочергин сам себе и забрал из рук Печенова тормозной рычаг лебедки. Тот неохотно уступил место бурмастеру.

— Пару достаточно? — закричал Федор сквозь грохот машин и для порядка тронул приводной рычаг паровой машины. Потом начал медленно спускать трос с барабана лебедки.

Талевая передача понемногу удлинялась, отдавая весь инструмент вниз, на забой. Стрелка индикатора веса заволновалась, поплыла к цифре «девять».

Бурильщик Семен Печенов не первый год работал у тормоза, понимал дело, но ничего подобного не видел нигде. Ошалев, он смотрел на дрожащую стрелку и бормотал что-то, явно не доверяя своим глазам.

— Девять… десять… Десять с половиной! Что же это стряслось с мастером? Хочет сломать трубы? Или стереть в порошок долото? Ведь этаким манером легко и вышку поломать!

Ротор все так же бешено вращал квадратную трубу, она ощутимо шла вниз, в недра земли. Что-то стонало и ревело, под ногами скрипели балки, вся вышка мелко дрожала от непривычного напряжения.

— О-дин-над-цать! — прошептал Семен и схватил мастера за рукав.

Тяжелый гул давил на барабанные перепонки. Мастер не убрал руки, вопросительно обернулся к бурильщику, и Семен увидел у него на лице окостеневшую от напряжения улыбку.

— Пьян ты, что ли, Федор? Ощерился, как старая калоша! — заорал Печенов и отступил шаг назад.

Кочергин только покачал головой — не пьян, мол! — и снова спустил метр каната с барабана вниз.

— Тринадцать тонн! Держит? — указал он в сторону контрольной стрелки. — Бери тормоз! Действуй!

Печенов переступил с ноги на ногу, но с места не двинулся.

«Давай, давай, чего ты?» — по движению губ Федора понял он, но не протянул руки и отчаянно замотал головой: не могу, мол!

— С нынешнего дня так станем бурить!

Печенов развел руками. Если мастер сошел с ума, то не всем же сходить!

Кочергин повесил на тормозной рычаг связку муфт — самодельный грузовой регулятор, чтобы не увеличивать подачу инструмента, и, подхватив Семена за локоть, вывел на мостик, на ветерок. Здесь шума было поменьше, можно поговорить.

— Ты чего? — спросил Кочергин.

— Я — ничего. Так сроду никто не бурил! — отвечал с обидой Печенов.

— А мы будем бурить!

— Долото за полчаса — в порошок, — пообещал Семен.

— На забое карбон. А долото — оно уральское! Не такие породы бурили!

— Как хотите, товарищ бурмастер, — перешел на официальный тон Печенов, — а я так бурить не берусь. Где это написано? В наряде — там восемь тонн указано, максимально!

Кочергин стал накаляться:

— В наряде — и месячная норма — четыреста двадцать метров, а мы семьсот хотим дать!

— При этаком давлении бурить не буду, — наотрез уперся бурильщик.

— Не пойдешь? — мрачно спросил Кочергин.

— Не могу.

— Тогда уходи с вахты! Мне такие не нужны! — побагровел мастер. — Сам отстою до смены!

Пока они спорили, буровая колонна ушла на добрый метр вглубь, но трос придержал ее на весу, и давление уменьшилось. Федор снова отпустил тормоз и довел осевую нагрузку до одиннадцати тонн.

Машина работала с напряжением, но довольно ровно, без толчков, вышечный фонарь гудел теперь как-то привычно, спокойно. Печенов постоял на мостках, посмотрел на мастера, а потом досадливо махнул рукой и, сутулясь, ушел в дежурку.

Федор остался на вахте один.

Ритмичные выдохи паровой машины, тяжкое вращение ротора, методичное сбрасывание барабана лебедки — все это увлекало, подчиняло Федора, и он начинал чувствовать себя главной, разумной частью всего сложного, богатырского организма буровой. Как-то интуитивно он ощущал работу долота в пластах карбона, на трехсотметровой глубине, будто прикасался к долоту рукой и вращал его силой своих мышц.

Что из того, что утвержденная технология предусматривает огромный запас прочности для всех узлов? Запас прочности хорош в мирное время, когда люди спят спокойно, работают в меру. Сейчас надо работать, не жалея ни себя, ни машин!

Поймут ли его бурильщики, вот вопрос?..

Печенов, впрочем, понял. Он вернулся минут через двадцать, с виноватым видом постоял в трех шагах, с любопытством рассматривая бушующий ротор, будто видел его впервые. Не глядя на мастера, потянулся рукой к тормозу.

— Пробрало? — сердито обернулся Кочергин.

— Ладно. Согласен.

Было жаль уходить из-под власти новых звуков. Кочергин молча постоял у лебедки, не отдавая Печенову рычаг управления, послушал еще глухое сердцебиение в глубине пластов. Потом сжалился, уступил место.