Иван-чай. Год первого спутника

Обгон решительно выступил вперед:

— Как вам известно, граждане, до последних времен вы жили по первобытному способу: «Кто первый встал, того и сапоги», — с язвительной иронией заговорил он, умело выставляя напоказ золотую коронку в углу рта. — Теперь начинается пе-ри-уд сознательности. Наш концерн гарантирует вам полную сохранность штанов, а также зашитых в пояса франков, но… при твердом условии! Вы ежемесячно вносите мзду в пользу концерна. Размер ничтожный — всего двадцать пять франков на рыло, четвертную значит, либо неликвидный талон на овощи…

— Бурные аплодисменты! — за всех сказал Овчаренко. — Гоните пошлину, братья славяне, за безмятежность сна!

Обгон пошел между койками. У притолоки стоял в спокойной и небрежной позе его телохранитель — вовсе бандитская рожа.

И дело шло. Шуршали бумажки. Обгон обошел стороной только Степана Глыбина, зато у топчана в углу задержался дольше обычного. Сто двадцать, как видно, не спешил платить.

— А ты что, кабаржина облезлая? — грозно прохрипел Обгон. — Поверти, поверти шарами-то, я подожду. Ты думаешь, я не знаю, что у тебя под кроватью фанерный угол, а в нем очаровательная поллитра с топленым маслом?

Старик заворчал.

— Во-во! Приделают к ней ноги, и пойдет она на толкучку за двести франков, чучело. А тебе четвертной жалко! А не хочешь — давай капустный талон. Один черт, овощи не выдают вам второй месяц и, как я слышал в авторитетных кругах, выдавать не собираются!

Операция закончилась в десять минут. На этот раз Глыбин почему-то не вступился за соседа.

Когда Обгон исчез, никто не попытался обсудить происшествия: оно вошло в привычку. А милиции в поселке не было. Только Сто двадцать, укладываясь спать, зло сплюнул:

— Одно слово — лес… Закон — тайга, начальник — Шульга.

И, закрывшись одеялом до подбородка, добавил:

— Сюда не новых начальников нужно, а угрозыск с собакой!..

4. ЭТО И ЕСТЬ РАЗВЕДРАЙОН…

В пути Николай мог по достоинству оценить работу, уже сделанную людьми до его приезда.

Они проломились с топорами сквозь тайгу на сто с лишним километров, но это была лишь половина дела. Нужно было построить лежневую времянку — выстелить сто тридцать тысяч метров трассы тонкомером и жердями, чтобы к Пожме можно было проехать не только зимой, но и летом, не рискуя утопить трактор в чарусе. Они построили полтора десятка мостов через речки, ручьи и бурливые по весне суходолы. Попутно пришлось срезать сто тысяч кубометров грунта на косогорах и насыпать пять километров дамб. Это была адская работа, и ее сделали триста шестьдесят человек — народ, именуемый в управлении коллективом Верхнепожемского участка.

Но они не успели к зиме построить себе хорошего жилья, не протянули нитку телефонной связи, у них пока не было электричества. Движок и генератор, упакованные в ящике, ехали сейчас где-то в колонне.

Они не успели построить буровых вышек, не начали главного — бурения скважин. И поэтому никого не удивляло сделанное. Им говорили: надо сделать еще то-то и то-то, нужно пережить зиму в дырявых бараках, нужно дать нефть и газ — страна, охваченная пожаром войны, требует…

В колонне было одиннадцать тракторов — весь транспортный резерв северного комбината. За каждым трактором ползло по два санных сцепа. На санях громоздились буровые трубы, паровые котлы, дизеля, цемент. Дорожный настил коробился и трещал под гусеницами и тяжким грузом. Две бригады буровиков — сорок человек — поочередно шли за колонной, чтобы наскоро восстанавливать развороченную времянку. Отставшим предстояло идти пешком, колонна не могла ждать…

Николай стоял на переднем тракторе — трактор был без кабины, — придерживаясь рукой за подлокотник сиденья, жадно смотрел вперед, на белую ленту просеки, стиснутую лесным завалом, сугробами снега.

Трактористка, девушка с плоским безбровым лицом, из северянок, в комбинезоне поверх ватной стеганки и в промасленной ушанке, держалась из последних сил. Хорошо еще, трактор работал исправно. Лишь изредка трактористка прихватывала фрикцион или головку акселератора, и машина, послушно занося радиатор, ползла дальше.

Вторые сутки шли тракторы.

На толстой, бородатой елке, накренившейся к дороге, Николай заметил засеку. На ней кособоко теснились цифры, написанные по мокрому химическим карандашом: «ПК—1230».

— Четыре километра дороги осталось? Дальше целиной пойдем? — закричал Николай в самое ухо трактористки.

— Шесть! — обернулась она, и Николай больше по движению губ понял возражение.

— Дорога — только до сто двадцать седьмого? — снова прокричал ей Николай, доверяя сведениям, которыми его снабдили в управлении.

Она отрицательно покачала головой:

— Позавчера было! Теперь до поселка вымостили. Здесь цифры каждый день растут, слышите? Дорогу ведь наш Опарин строит, слыхали, наверно… — Слова ее растворились в грохоте трактора, шедшего на подъем.

Место, которое так хотелось увидеть Николаю, открылось внезапно, под вечер.

С гребня горы лежневка стремительно скользнула вниз, потом подалась вправо и ушла во мглу к речной пойме. И в самом конце ее Николай рассмотрел в сумерках черные крыши бараков, снежные холмы, из которых курился дымок, — палатки. За бараками торчали нагие стропила недостроенных домов. Отсюда, издали, строения казались спичечными.

«А ведь это называется отныне разведрайоном!» — с чувством удивления и тревоги подумал Николай.

В поселок приехали затемно. Едва трактористка выключила мотор, неизвестно откуда, словно из-под сугроба, вывернулся кривоногий прыткий мужичок в распахнутом кожушке. Полы кожушка трепыхались и тоже спешили куда-то вместе с хозяином.

Припадая на левую ногу и опираясь на толстую палку, окованный конец которой пронзительно взвизгивал на снежной дороге, старичок подбежал к Николаю:

— Вы начальник участка? Ждем, давно ждем… Здравствуйте! — и сунул ему свою горячую, суховатую ладонь. Рука была на редкость тверда. — Десятник-вышечник… Шумихин. Пока исполнял должность старшего, — представился он. — Полагается в таких делах рапорт, но сейчас особо рапортовать не приходится — ночь. Одна бригада в ночную смену, правда, вкалывает. Котельную у речки строим по экстренному заданию… А сейчас всех придется на разгрузку выгонять.

Николай не был так уж чуток на ухо, но заметил, что даже речь старшего десятника чем-то сильно напоминает речь парня из гостиницы.

— Да, разгрузить нужно все побыстрее, через два-три часа тракторы пойдут обратно, там их ждут! — сказал Николай. — Попутных грузов нет?

— Грузов нет. Есть трое больных: у одного воспаление легких, у двух цинга вроде бы. Их отправим.

— Домик на санях придется, видимо, отдать?

— Будка самим нужна. В кабины сядут, спальные мешки дам, — возразил старший десятник.

— С температурой люди?

— А кто их знает! Лекпома надо спросить.

Николаю что-то не понравилось в ответе Шумихина. Он кашлянул, сказал по возможности мягче:

— Будку, по-моему, нужно отдать. Сами перебьемся как-нибудь!

— Слушаюсь! — с неожиданной готовностью согласился Шумихин, и Николая удивила эта готовность.

Шумихин вызвал бригадиров, работа закипела.

Подошел огромный человек в шубе и натянутом на нее брезентовом плаще — буровой мастер Золотов. Едва шевеля застывшими губами, спросил наугад сразу Шумихина и Николая: