Иван Грозный и Девлет-Гирей

Понятно, что эта «посылка» была воспринята в Москве должным образом. Еще бы, приезд гонца с ханской грамотой сам за себя говорил, что тактика непрерывного давления на хана дает свои плоды. Еще немного, еще чуть-чуть, и можно рассчитывать на успех — и Девлет-Гирей склонится перед московским государем! В Крым немедленно был отправлен гонец с посланием хану, в котором Иван писал, что «толко царь (Девлет-Гирей. — П.В.) оставит безлепицу, и будет чему верити, и царь и велики князь с ним помирится». И далее русский государь извещал Девлет-Гирея, чтобы он не беспокоился насчет морской «посылки» и набегов ногаев — «коли будут добрые дела, тогды те дела отстанут». И завершалось послание недвусмысленным намеком — хан должен был сам решить для себя, «кое ему прибыльнее: мирится ли, или воеватся?»^{170}.

Это послание интересно тем, что позволяет реконструировать цели и задачи, которые ставил перед собой Иван, предпринимая в середине 50-х г. XVI в. наступление на Крым. Нельзя исключить, что на волне эйфории после казанской и астраханской побед, после того, как к власти в Ногайской Орде пришел известный своими промосковскими симпатиями Исмаил-мурза, молодой и горячий русский царь и его советники некоторое время полагали возможной организацию большой военной экспедиции совместно с ногаями непосредственно против Крыма. Цель этой экспедиции заключалась в том, чтобы усадить на крымском столе «своего» человека подобно тому, как это было сделано в Астрахани вскоре после взятии Казани. В самом деле, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, и раз уж не удалось выманить хана из Крыма и разгромить главные его силы в Поле, вынудив его тем самым подчиниться воле Москвы, то стоит попробовать напасть на него в его же собственных владениях. Однако русско-ногайский союз, несмотря на все усилия московских дипломатов и вроде бы как наличие соответствующей доброй воли у «Смаиля князя», никак не складывался. К этому добавились и проблемы в отношениях с литовцами, застарелую враждебность и недоверие которых по отношению к московитам так и не удалось преодолеть, в результате чего проект русско-литовского договора, предусматривавшего если не совместные действия, то по крайней мере благожелательный нейтралитет Литвы в случае русской экспедиции против Крыма, не получился. И, надо полагать, опыт организации первых набегов на Крым показал, что представлявшаяся на первых порах относительно простой реализация плана отправки большого войска на юг на деле будет много, много сложнее. Одно дело отправить через степь несколько сотен или даже тысяч конных воинов (а о размерах отрядов, участвовавших в зимних набегах 1560 г. на Крым, красноречиво говорит послание старшего сына бия Исмаила Мухаммед-мурзы, в котором он сообщал, что по его приказу ходил на крымцев его человек Аганай с 400 воинов^{171}). И совсем другое дело, когда в экспедицию снаряжалась армия, насчитывавшая несколько десятков тысяч ратников, с «нарядом», огромным обозом и множеством обозной прислуги.

В результате планы Ивана изменились. К концу 1550-х гг. он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации нужно попытаться «дожать» хана, заперев его в Крыму и продолжая истощать его силы непрерывными набегами русских служилых людей вместе с казаками, ногаями и черкесами, лишить Девлет-Гирея возможности предпринять в обозримом будущем сколько-нибудь серьезные активные действия против России. Ну а поскольку в таком случае руки у Ивана оказывались на время развязанными, то можно было сосредоточиться на решении даже не столько «ливонского», сколько «литовского» вопроса. А в том, что именно он будет определять политику Русского государства на ближайшие годы, стало совершенно ясно именно в январе 1560 г., когда в Москву прибыл литовский посланник М. Володкович. В доставленной им грамоте от Си-гизмунда II Ивану IV четко и недвусмысленно говорилось, что русский государь должен отступиться от Ливонии, поскольку де «Ифлянская земля здавна от цесарства хрестьянского есть поддана предком нашим во оборону отчинному панству нашему, Великому Князству Литовскому». Ну а если Иван не прекратит воевать с ливонцами, то поскольку он, Сигизмунд, «Ифлянское земли всей оборону, яко инших панством и подданным нашим однако повинни есмо чинити», то он будет вынужден вмешаться в этот конфликт и взять под свою защиту своих подданных-ливонцев, «боронити» их «от кождого насилья и моцы»^{172}.

Реакцию царя предугадать было нетрудно. В ответном послании, отправленном 11 июля, он с удивлением спрашивал у Сигизмунда, с каких это пор «Ливонская земля» стала частью державы великого литовского князя и короля польского. Ведь согласно всем грамотам и договорам, писал Иван, «Ливонская земля от предков наших и по се время от нашего государства ни к коему государству николи не бывала, а завсе и по се время были в нашей дани, …и как крестным целованьем утвержена, что им (т.е. ливонцам. — П.В.) кроме нас к иным государям ни к кому не приставати никоторыми делы, никоторой хитростью». Ну а раз так, то, продолжал отвечать своему «брату» великий князь, он «по всемогущего Бога воле, начен от великого князя русского Рюрика и по се время, держим Руское государство и, яко в зерцало смотря прародителей своих поведенья, о безделье писати и говорить не хотим, шел еси и стоял в своих землях, а на наши еси данные земли не наступил и лиха им не учинил»^{173}.

После такого обмена «любезностями» стало совершенно ясно, что ни о каком «вечном мире» не приходится и мечтать, что перемирие, истекающее в 1562 г., продлено не будет, и «принуждение к миру» ливонцев, затеянное в 1558 г., вот-вот перерастет в крупномасштабный конфликт с Великим княжеством Литовским, соединенным очной унией с Польским королевством. Надо полагать, Иван очень сильно пожалел о том, что в 1559 г. пошел на временное прекращение боевых действий в Ливонии. Во всяком случае, позднее, в 1-м послании князю Курбскому царь обвинял князя и его единомышленников, прежде всего А. Адашева, в «супрословии» и «злобесных претыканиях», из-за которых не удалось быстро покорить Ливонию и поставить тем самым Сигизмунда пред свершившимся фактом^{174}. Но что было, то было, изменить прошлое было уже невозможно, а время между тем истекало — до конца перемирия не оставалось и двух лет. По большому счету, кампания 1560 г. должна была стать решающей — если получится в этом году заставить хана пойти на мир на условиях, выдвигаемых Москвой, значит, можно было с чистым сердцем готовиться к войне с Литвой. А если нет — что будет тогда, надо полагать, в Москве старались не думать, потому что перспективы выстраивались самые что ни на есть мрачные.

§ 4. «Это есть наш последний и решительный бой…»? Кампании 1560 и 1561 гг.

Как совершенно верно замечал В.П. Загоровский, «к 1559 г. Российское государство в борьбе с Крымским ханством прочно овладело инициативой»^{175}. Эту инициативу оно не собиралось выпускать из рук и в 1560 г. Пока шли обмен гонцами и пересылки между Краковом, Бахчисараем и Москвой, а русские полки возобновили боевые действия в Ливонии, Иван готовился к продолжению войны с «крымским». В феврале из Москвы был отпущен «в Черкасы» князь Вишневецкий вместе с черкесскими князьями Иваном Амашуком и Василием Сибоком «з братьею», «и попов с ними крестианскых отпустил, а велел их крестити по их обещанию и по челобитью и промышляти над крымъским царем». Примечательно, что в Никоновской летописи известие об этом событии стоит под заголовком «Отпустил государь Вишневецкого на государьство (выделено нами. — П.В.) в Черкасы».^{176} Вряд ли такая оговорка была случайной — поскольку Вишневецкий уже был там воеводой, то теперь, выходит, Иван посылал его туда как своего наместника и, быть может, вассального удельного князя.

Спустя месяц был расписан «розряд от Поля и по украинным городом». Береговой разряд расписан в этом году не был, поскольку выход хана к русским границам не предвиделся. Собственно говоря, и сил для него не оставалось, поскольку значительная часть русского войска была задействована в Ливонии. Видимо, поэтому в 1560 г. выход в Поле сколько-нибудь значительных русских сил не предполагался. Взамен Иван и его советники попытались прибегнуть к «стратегии непрямых действий», организовав наступление на Крым с трех сторон, но без участия главных сил русского войска. Суть этой новой стратегии царь изложил в своем послании бию Исмаилу, которое должен был передать ногайскому правителю посланный в его Орду посол сын боярский П. Совин.

В этой грамоте Иван писал, что памятуя об изложенной в предыдущем послании бия просьбе держать его в курсе русских планов относительно продолжения войны с Крымом, он сообщает следующее. Во-первых, «посылаем по сей весне на Днепр наместника своего черниговского диака Ржевского со многими людми да Тягрибердеи-мирзу кипчака, которой к нам приехал служити из Крыму. А велели есмя им с Днепра крымскому царю недружбу делати, сколко им Бог поможет». Во-вторых, на Дон с особым заданием отправился сын боярский И. Извольский «со многими людми». Ему, сообщал царь своему компаньону, был наказ в случае, ежели «Смаиль князь» сам или кто-то из его окружения пойдет на крымцев, оказывать тому всяческое содействие и «перевозы держать». Наконец, князь Вишневецкий с черкесскими князьями убыл в «Черкасы Пятигорские» «делать недружбу» Девлет-Гирею «с Черкасской стороны». И дальше Иван подробно изложил Исмаилу свою задумку: «наша мысль, что тебе (Исмаилу. — П.В.) самому пригоже ити за Волгу на крымскую сторону и стати тебе на усть Медведицы и с усть Медведицы (имеется в виду место впадения реки Медведица в Дон, на территории нынешней Волгоградской области. — П.В. Возможно, именно здесь срубил городок в предыдущем году И.М. Вешняков^{177}) дети своих и племянников на Крым отпусти™ тово для: которые ваши люди ещо в Крыме остались, и те люди, послышев тебя, что ты сам стоишь на Медведице, все у тебя будут». Хан же, по мысли царя, еще более ослабевший в результате ухода от него ногайских мурз, «послышев тебя (Исмаила. — Д.В.), что ты сам идешь, а Вишневецкой с Черкасские стороны с черкасы идет, а з Днепра рать же идет, и он против детей твоих и племянников и наших людей не станет же». Ну а содействие походу Исмаила должны были оказать посланные Иваном на Дон стрельцы, которые «ждут готовы» бия и его родичей.

Таким образом, царский замысел, изложенный в послании, был достаточно прозрачен. Со стороны Днепра в наступление готовился перейти Диак Ржевский, со стороны Кубани удар должен был нанести Вишневецкий с черкесскими князьями, и, наконец, третью атаку со стороны Дона предлагалось осуществить Исмаилу и его людям вместе с посланными ему в помощь московскими служилыми людьми, казаками и стрельцами. При этом Иван подчеркивал, чтобы Исмаил «однолично безо всякого переводу сево лета над Крымом промышлял безотступно по тому, как есми к тебе свою мысль приказал», пока на дворе «пригожее» время для такой операции и «чтоб Вишневетцкого и Дьяково стоянье не безлеп было»^{178}. Выходит, в этом году главную роль предлагалось сыграть Исмаилу и его соплеменникам (видимо, такое решение в Москве приняли, памятуя об успешных действиях ногаев минувшей зимой). Такая перемена выглядит весьма примечательной. Испробовав за прошедшие годы всевозможные методы заставить хана замириться с Москвой, русский государь и его советники, чье внимание все более и более сосредотачивалось на западном и северо-западном направлениях, решили продолжить стратегию истощения экономического, а значит, и военного потенциала Крыма непрерывными набегами. План был хорош, но в нем было одно слабое звено — Исмаил. От его позиции, от его желания принять активное участие в предполагавшемся плане зависело многое, если не все. И, судя по тому, что летописи молчат об успешных действиях русских и ногаев в причерноморских степях, а разрядные книги говорят о возросшей активности крымцев в Поле, надежды Ивана на «Смаиля князя» не оправдались, но подробнее об этом ниже.

По ходу дела Иван вносил коррективы в расстановку сил по периметру крымской границы. В мае он отправил сына боярского Ф. Чулкова с казаками, а вместе с ним Тягриберди-мурзу в низовья Дона с наказом быть «заодин» с ногайскими мурзами Тохтар бей Ураз-Али со товарищи, что били челом русскому государю о разрешении им кочевать между Доном и Волгой и о помощи им против «крымского», а также «ото Смаиля вести ждати и заодин промышляти над крымскими улусами». Вслед за этим царским указом в Поле, на р. Сосну (судя по всему, в район нынешних Ливен, туда, куда уже не раз ходили русские рати) были выдвинуты полки из украинных городов во главе с дедиловским воеводой князем А.И. Воротынским (3 полка, 6 воевод)^{179}. Выдвижение украинных полков явно не было связано с намечавшимися набегами против крымцев, поскольку, судя по всему, простояли они на Сосне недолго и вскоре возвратились обратно.

По возвращению полков была составлена новая роспись войск на «украйне» с переносом центра обороны на Тулу. Видимо, действовавшие в Поле сторожи принесли в Москву какие-то неважные вести, поскольку на всякий случай оборона границы была усилена, и очень скоро эта предосторожность себя оправдала. В июле рыльский воевода князь В.И. Елецкий писал, что под город приходили татары во главе с ногайским Дивей-мурзой и перебежавший на русскую сторону татарин Илеман сообщил русским, что де «царевич крымской стоит на Удах (на границе нынешней Белгородской и Харьковской областей, юго-восточнее Белгорода. — П.В.), а с ним дватцать тысечь людей». Новость была неприятной, и в Москве быстро снарядили большую рать, развернув ее в районе Тулы. В составе войска, которое возглавил большой воевода князь И.Д. Вельский (что само за себя говорит о том значении, которое придавали этой вести в столице), было 5 полков с 11 воеводами. О ее примерной численности можно судить по тому, что под началом полковых воевод ходили 46 сотенных голов (около 9—10 тыс. детей боярских с послужильцами)^{180}.