Иван Грозный: «мучитель» или мученик?
Шрифт:
Полускрытая, полуявная неприязнь между братьями жила; не исчезая, даже несмотря на то что Василий неизменно стремился к тому, чтобы они всегда были вместе с ним - и на охоте, и на поле брани, и при решении государственных дел. Увы, факты говорят, что это стремление вовсе не было обоюдным. К 1532 г., когда у государя все-таки уже имелся наследник, одним лишь своим появлением на свет враз лишивший удельных князей какой бы то ни было перспективы занять престол, отношения между Василием, Юрием и Андреем нарушились окончательно. Дело зашло так далеко, что даже Литовский сейм 1532 г. обсуждал вопрос о «великой замятие» в Московии и о «розтырке» Василия III с его младшими братьями, в результате которого князь Андрей Иванович захватил с помощью своих личных войск город Белоозеро, в котором хранилась государственная казна (!), а князь Юрий Иванович взял Рязань и еще несколько городов, привлекши в поддержку себе татар, с коими, гласят те же источники, он находился в тайных связя[75]2...
Несомненно, смерть государя Василия III, последовавшая
Такая же участь (и по схожим причинам) постигла и другого брата - Андрея Ивановича. В январе 1534 г., едва минули сороковины по смерти государя, как князь Андрей Старицкий потребовал у вдовы увеличить его удельное княжество, присоединив к нему город Волок. По причинам, вероятно связанным со сложным положением в стране, правительство Елены Глинской не сочло возможным удовлетворить его требование, и до поры до времени князь смирился, уехав в свою удельную столицу. При этом он весьма демонстративно несколько лет подряд напрочь отказывался «принимать участие своими удельными полками в походах и военных действиях в составе великокняжеского войска»[77]. А ведь это были тревожные годы войны с королем Сигизмундом...
К исходу 1536 г. Елена все-таки попыталась хоть как-то наладить отношения с деверем, предложив ему подписать своеобразный договор «о ненападении», о том, что он не будет «подыскивати государств» под Иваном IV, взамен на что удельному князю гарантировалась полная свобода и безопасность. Но Андрей Старицкий отказался взять на себя такое обязательство (текст документа, который так и остался неподписанным, сохранился в архивах). Более того, Андрей отказался даже приехать в Москву, когда в начале 1537 г. на Русь напал казанский хан Сафа-Гирей и Елена прислала удельному князю приглашение срочно явиться в столицу для совместного решения «казанских дел»[78]. Свой отказ старицкий князь объяснил болезнью. Но... тут же «посланный из Москвы врач - «мастер Феофил» - установил, что болезнь Андрея была «легка», т.е. носила дипломатический характер». Нежелание Андрея приехать в Москву в момент серьезной опасности с Востока правительство Елены Глинской вполне закономерно расценило «как открыто враждебный акт. В Старицу были направлены великокняжеские «посланники» официально «о здоровье спрашивати и о иных делах», но с одновременной инструкцией «про князя Ондрея тайно отведати: есть ли про него какой слух и зачем к Москве не поехал?». Поездка посланников в Старицу не только подтвердила дипломатический характер болезни Андрея Старицкого, но и установила еще более важный факт: скопление в Старице у князя Андрея «прибылых» людей, «которые не всегда у него живут», свидетельствующий о том, что Андрей готовился к вооруженной борьбе против Ивана IV»[79]...
Именно с этими «прибылыми» людьми он и поднял мятеж как раз в то самое время, когда Елена еще надеялась уладить все миром, без военного столкновения, как считают историки[80]. Она даже направила к удельному князю делегацию духовенства. Но все оказалось тщетным.
Ссылаясь на то, что царевич Иван еще слишком мал, Андрей откровенно предложил поставить во главе государства самого себя[81]. С такой «программой» он и двинул свои войска на Новгород, рассчитывая поднять против Москвы его жителей, всегда склонявшихся к вечевой вольности, и сделать город базой для дальнейшей борьбы за великое княжение. Но дело не заладилось у него с самого начала. Поддержать Андрея согласилась лишь малая часть новгородских дворян. Новгород же «в целом оказался враждебным мятежу и выслал против старицкого князя вооруженный заслон. В самом городе, под руководством архиепископа Макария началось спешное сооружение дополнительных крепостных стен - на случай осады со стороны мятежников. Оказавшись запертым с фронта и тыла (из Москвы против него тоже послали войска), Андрей Старицкий был вынужден сдаться»[82] и закончил свою жизнь в тюрьме[83]. В целом, все перипетии этих бурных событий самым подробным образом рассмотрены в исторической литературе, однако и они тоже остались «за кадром» у г-на Радзинского...
Но что же царица (именно так с гордостью величают ее все сербские летописи[84]) Елена? Разгром воинствующей оппозиции, едва не ввергшей страну в кровавую пучину удельных разборок, явился далеко не единственным достижением периода ее правления. Она была молода, умна, энергична. И воистину, как и ее далекая предшественница княгиня Ольга, расправившись с врагами мужа, Елена многое еще хотела сделать, о чем говорят уже даже те краткие пометки, что хранят документы того времени: «Великой княгиней чтено...»
И она действительно многое успела. Выше мы показали, сколь молниеносно пресекла Елена агрессию со стороны Польши-Литвы. Не менее успешные шаги предприняты
были и на Востоке, где «ей удалось, сочетая методы военной и политической борьбы против Крымского и Казанского ханств, ликвидировать (хотя бы на время) угрозу вторжения крымцев и казанцев в Русское государство»[85].А еще она строила - и это тоже было характерной чертой ее времени. Видимо, как всякий искушенный политик, не слишком доверяя заключенным мирным соглашениям, Елена предпочитала укреплять обороноспособность своего государства более ощутимыми тогда средствами - строительством новых мощных крепостей и основательной реконструкцией старых - как, например, было сделано во Владимире, Твери, Ярославле, Вологде, Новгороде Великом, Перми и других городах[86]. Венцом этого массового строительства явилось сооружение Китайгородской стены в Москве, кстати, возведенной именно «по тому же месту, где же мыслил... князь великий Василий ставити»[87]. Интересно, что Елена первая стала требовать участия в городском строительстве всех без исключения слоев населения, особенно боярства и высшего духовенства, а это дало немалые дополнительные средства, способствовало дальнейшему развитию городских центров на Руси.
Ведь рост городов укреплял не только обороноспособность державы, но в еще большей степени - и ее экономику, о которой также не забывало правительство Елены Глинской. Еще во времена Василия III назрела необходимость денежной реформы в Московском государстве. Давно нужно было унифицировать денежное обращение в стране. Но Василий, видимо, просто не успел это сделать. Осуществить такой серьезный, непростой шаг, как введение новой серебряной монеты (по образцу новгородской «копейки» в отличие от старой московской «саблицы»), которая отныне становилась единой для всего государства, и изъятие при этом из обращения немалого количества фальшивых денег - на это решилась его жена. И реформа была проведена...
Вряд ли все это могло осуществиться при женщине, делами которой, по словам Эдварда Радзинского, «заправлял ее любовник». Увы. сей шаблонно-легкий образ Елены Глинской, едва очерченный г-ном писателем, очень мало совпадает с образом реальной правительницы всея Руси, в каждом шаге, каждом поступке которой чувствуется железная воля, отчаянная борьба за интересы своего государства. Будь это иначе, вряд ли тогда потребовалось бы кому-то ее устранять, да еще с помощью яда. Вряд ли она тогда вообще бы мешала кому-то вместе со своим фаворитом, довольствуясь положением марионетки, бездумной куклы в руках бояр. Нет, великая княгиня Елена оказалась другой. Она была жестким и бескомпромиссным продолжателем дел мужа, чем и не устраивала очень многих, за что ее и убили 3 апреля 1538 г. Отныне ее восьмилетний сын Иван, которого впоследствии нарекут Грозным, остался один на один с собственной судьбой...
Говоря об этом, автор книги наверняка лишь для эффектной «связки» текста бросил фразу о том, что царевич Иван горько плакал в день похорон матери. Летописи на сей счет молчат. Скорее восьмилетний отрок, слушая заупокойную службу, стоял молча, как требовал того строгий дворцовый обычай. И лишь тоска, тяжкая, недетская тоска и одиночество были в его больших, внимательных, враз повзрослевших глазах. Он крепко сжимал в руке маленькую ладошку своего пятилетнего брата Юрия, глухонемого от рождения, как бы показывая, что никому не даст его в обиду.
Так и произошло. До самой смерти больного царевича в 1563 г. они всегда были вместе. И в детстве, и в зрелые годы Иван IV неизменно опекал ущербного брата, требуя к нему подобающего уважения. Кстати, уже один сей факт совершенно разрушает легенду о всеобъемлющей жестокости, которая якобы была присуща Грозному с самого юного возраста.
Глава 4
МИФ О «ПЕРВЫХ ЗВЕРСТВАХ» ИВАНА
Вернемся, однако, к событиям, последовавшим после убийства Елены Глинской. Да, многие тогда «хотели перемен», верно подметил г-н Радзинский. Перемены действительно пришли - страшные, гибельные... Но жертвой их стал не только один воевода Овчина-Оболенский, как это говорится в разбираемом тексте. Жертвой стала вся страна. Тотчас, по словам историка, «из открывшихся темниц вышли целые батальоны соискателей власти»[88]. Были выпущены арестованные Еленой князь Иван Вельский (родной брат которого, Семен, еще в 1534 г. сбежал в Литву и с тех пор не раз участвовал в походах против Руси то вместе с поляками, а то и с крымской ордой) и князь Андрей Шуйский, один из участников заговора Юрия Дмитровского. Выражаясь современным языком, апрельские события вполне можно было бы назвать боярским путчем, ознаменовавшим захват власти реакционной княжеско-боярской олигархией, которая стремилась к восстановлению порядков удельной вольницы. Дорвавшейся до власти оппозиционной аристократией были немедленно отстранены от управления страной ее самые непримиримые противники - митрополит Даниил (тот самый, которого еще умирающий Василий III так просил ни на шаг не покидать Москвы) и дьяк Федор Мищурин. Оба они, по мнению историка, являясь «убежденными сторонниками централизованного государства и активными деятелями правительства Василия III и Елены Глинской[89], совсем не устраивали победившую клику. Повествуя о том, как верному дьяку отсекли голову, летопись так и говорит: «Бояре казнили Федора Мищурина... не любя того, что он стоял за великого князя дела»[90].