Иван Грозный: «мучитель» или мученик?

Полускрытая, полуявная неприязнь между братьями жила; не исчезая, даже несмотря на то что Василий неизменно стремился к тому, чтобы они всегда были вместе с ним - и на охоте, и на поле брани, и при решении государственных дел. Увы, факты говорят, что это стремление вовсе не было обоюдным. К 1532 г., когда у государя все-таки уже имелся наследник, одним лишь своим появлением на свет враз лишивший удельных князей какой бы то ни было перспективы занять престол, отношения между Василием, Юрием и Андреем нарушились окончательно. Дело зашло так далеко, что даже Литовский сейм 1532 г. обсуждал вопрос о «великой замятие» в Московии и о «розтырке» Василия III с его младшими братьями, в результате которого князь Андрей Иванович захватил с помощью своих личных войск город Белоозеро, в котором хранилась государственная казна (!), а князь Юрий Иванович взял Рязань и еще несколько городов, привлекши в поддержку себе татар, с коими, гласят те же источники, он находился в тайных связя[75]2...

Несомненно, смерть государя Василия III, последовавшая всего лишь год спустя после этого «розтырка», не могла не всколыхнуть былые намерения его мятежных братьев. Трехлетнее дитя на троне? Право, для них сие обстоятельство могло показаться даже смешным. И легко поправимым... Елена Глинская знала об этом, а потому, предупреждая жестокость, и сама действовала жестко. Не выждав и недели по кончине брата-государя, князь Юрий Иванович, нарушив присягу маленькому племяннику, начал тайно звать к себе на службу его знатнейших бояр - Шуйских, готовя почву для переворота. Но был разоблачен и немедленно «поиман» (арестован), брошен в тюрьму, что, собственно, явилось, как отмечает историк, всего «только логическим завершением предшествующих отношений (Юрия) с великокняжеской властью»[76].

Такая же участь (и по схожим причинам) постигла и другого брата - Андрея Ивановича. В январе 1534 г., едва минули сороковины по смерти государя, как князь Андрей Старицкий потребовал у вдовы увеличить его удельное княжество, присоединив к нему город Волок. По причинам, вероятно связанным со сложным положением в стране, правительство Елены Глинской не сочло возможным удовлетворить его требование, и до поры до времени князь смирился, уехав в свою удельную столицу. При этом он весьма демонстративно несколько лет подряд напрочь отказывался «принимать участие своими удельными полками в походах и военных действиях в составе великокняжеского войска»[77]. А ведь это были тревожные годы войны с королем Сигизмундом...

К исходу 1536 г. Елена все-таки попыталась хоть как-то наладить отношения с деверем, предложив ему подписать своеобразный договор «о ненападении», о том, что он не будет «подыскивати государств» под Иваном IV, взамен на что удельному князю гарантировалась полная свобода и безопасность. Но Андрей Старицкий отказался взять на себя такое обязательство (текст документа, который так и остался неподписанным, сохранился в архивах). Более того, Андрей отказался даже приехать в Москву, когда в начале 1537 г. на Русь напал казанский хан Сафа-Гирей и Елена прислала удельному князю приглашение срочно явиться в столицу для совместного решения «казанских дел»[78]. Свой отказ старицкий князь объяснил болезнью. Но... тут же «посланный из Москвы врач - «мастер Феофил» - установил, что болезнь Андрея была «легка», т.е. носила дипломатический характер». Нежелание Андрея приехать в Москву в момент серьезной опасности с Востока правительство Елены Глинской вполне закономерно расценило «как открыто враждебный акт. В Старицу были направлены великокняжеские «посланники» официально «о здоровье спрашивати и о иных делах», но с одновременной инструкцией «про князя Ондрея тайно отведати: есть ли про него какой слух и зачем к Москве не поехал?». Поездка посланников в Старицу не только подтвердила дипломатический характер болезни Андрея Старицкого, но и установила еще более важный факт: скопление в Старице у князя Андрея «прибылых» людей, «которые не всегда у него живут», свидетельствующий о том, что Андрей готовился к вооруженной борьбе против Ивана IV»[79]...

Именно с этими «прибылыми» людьми он и поднял мятеж как раз в то самое время, когда Елена еще надеялась уладить все миром, без военного столкновения, как считают историки[80]. Она даже направила к удельному князю делегацию духовенства. Но все оказалось тщетным.

Ссылаясь на то, что царевич Иван еще слишком мал, Андрей откровенно предложил поставить во главе государства самого себя[81]. С такой «программой» он и двинул свои войска на Новгород, рассчитывая поднять против Москвы его жителей, всегда склонявшихся к вечевой вольности, и сделать город базой для дальнейшей борьбы за великое княжение. Но дело не заладилось у него с самого начала. Поддержать Андрея согласилась лишь малая часть новгородских дворян. Новгород же «в целом оказался враждебным мятежу и выслал против старицкого князя вооруженный заслон. В самом городе, под руководством архиепископа Макария началось спешное сооружение дополнительных крепостных стен - на случай осады со стороны мятежников. Оказавшись запертым с фронта и тыла (из Москвы против него тоже послали войска), Андрей Старицкий был вынужден сдаться»[82] и закончил свою жизнь в тюрьме[83]. В целом, все перипетии этих бурных событий самым подробным образом рассмотрены в исторической литературе, однако и они тоже остались «за кадром» у г-на Радзинского...

Но что же царица (именно так с гордостью величают ее все сербские летописи[84]) Елена? Разгром воинствующей оппозиции, едва не ввергшей страну в кровавую пучину удельных разборок, явился далеко не единственным достижением периода ее правления. Она была молода, умна, энергична. И воистину, как и ее далекая предшественница княгиня Ольга, расправившись с врагами мужа, Елена многое еще хотела сделать, о чем говорят уже даже те краткие пометки, что хранят документы того времени: «Великой княгиней чтено...»

И она действительно многое успела. Выше мы показали, сколь молниеносно пресекла Елена агрессию со стороны Польши-Литвы. Не менее успешные шаги предприняты были и на Востоке, где «ей удалось, сочетая методы военной и политической борьбы против Крымского и Казанского ханств, ликвидировать (хотя бы на время) угрозу вторжения крымцев и казанцев в Русское государство»[85].

А еще она строила - и это тоже было характерной чертой ее времени. Видимо, как всякий искушенный политик, не слишком доверяя заключенным мирным соглашениям, Елена предпочитала укреплять обороноспособность своего государства более ощутимыми тогда средствами - строительством новых мощных крепостей и основательной реконструкцией старых - как, например, было сделано во Владимире, Твери, Ярославле, Вологде, Новгороде Великом, Перми и других городах[86]. Венцом этого массового строительства явилось сооружение Китайгородской стены в Москве, кстати, возведенной именно «по тому же месту, где же мыслил... князь великий Василий ставити»[87]. Интересно, что Елена первая стала требовать участия в городском строительстве всех без исключения слоев населения, особенно боярства и высшего духовенства, а это дало немалые дополнительные средства, способствовало дальнейшему развитию городских центров на Руси.

Ведь рост городов укреплял не только обороноспособность державы, но в еще большей степени - и ее экономику, о которой также не забывало правительство Елены Глинской. Еще во времена Василия III назрела необходимость денежной реформы в Московском государстве. Давно нужно было унифицировать денежное обращение в стране. Но Василий, видимо, просто не успел это сделать. Осуществить такой серьезный, непростой шаг, как введение новой серебряной монеты (по образцу новгородской «копейки» в отличие от старой московской «саблицы»), которая отныне становилась единой для всего государства, и изъятие при этом из обращения немалого количества фальшивых денег - на это решилась его жена. И реформа была проведена...

Вряд ли все это могло осуществиться при женщине, делами которой, по словам Эдварда Радзинского, «заправлял ее любовник». Увы. сей шаблонно-легкий образ Елены Глинской, едва очерченный г-ном писателем, очень мало совпадает с образом реальной правительницы всея Руси, в каждом шаге, каждом поступке которой чувствуется железная воля, отчаянная борьба за интересы своего государства. Будь это иначе, вряд ли тогда потребовалось бы кому-то ее устранять, да еще с помощью яда. Вряд ли она тогда вообще бы мешала кому-то вместе со своим фаворитом, довольствуясь положением марионетки, бездумной куклы в руках бояр. Нет, великая княгиня Елена оказалась другой. Она была жестким и бескомпромиссным продолжателем дел мужа, чем и не устраивала очень многих, за что ее и убили 3 апреля 1538 г. Отныне ее восьмилетний сын Иван, которого впоследствии нарекут Грозным, остался один на один с собственной судьбой...

Говоря об этом, автор книги наверняка лишь для эффектной «связки» текста бросил фразу о том, что царевич Иван горько плакал в день похорон матери. Летописи на сей счет молчат. Скорее восьмилетний отрок, слушая заупокойную службу, стоял молча, как требовал того строгий дворцовый обычай. И лишь тоска, тяжкая, недетская тоска и одиночество были в его больших, внимательных, враз повзрослевших глазах. Он крепко сжимал в руке маленькую ладошку своего пятилетнего брата Юрия, глухонемого от рождения, как бы показывая, что никому не даст его в обиду.

Так и произошло. До самой смерти больного царевича в 1563 г. они всегда были вместе. И в детстве, и в зрелые годы Иван IV неизменно опекал ущербного брата, требуя к нему подобающего уважения. Кстати, уже один сей факт совершенно разрушает легенду о всеобъемлющей жестокости, которая якобы была присуща Грозному с самого юного возраста.

Глава 4 МИФ О «ПЕРВЫХ ЗВЕРСТВАХ» ИВАНА

Вернемся, однако, к событиям, последовавшим после убийства Елены Глинской. Да, многие тогда «хотели перемен», верно подметил г-н Радзинский. Перемены действительно пришли - страшные, гибельные... Но жертвой их стал не только один воевода Овчина-Оболенский, как это говорится в разбираемом тексте. Жертвой стала вся страна. Тотчас, по словам историка, «из открывшихся темниц вышли целые батальоны соискателей власти»[88]. Были выпущены арестованные Еленой князь Иван Вельский (родной брат которого, Семен, еще в 1534 г. сбежал в Литву и с тех пор не раз участвовал в походах против Руси то вместе с поляками, а то и с крымской ордой) и князь Андрей Шуйский, один из участников заговора Юрия Дмитровского. Выражаясь современным языком, апрельские события вполне можно было бы назвать боярским путчем, ознаменовавшим захват власти реакционной княжеско-боярской олигархией, которая стремилась к восстановлению порядков удельной вольницы. Дорвавшейся до власти оппозиционной аристократией были немедленно отстранены от управления страной ее самые непримиримые противники - митрополит Даниил (тот самый, которого еще умирающий Василий III так просил ни на шаг не покидать Москвы) и дьяк Федор Мищурин. Оба они, по мнению историка, являясь «убежденными сторонниками централизованного государства и активными деятелями правительства Василия III и Елены Глинской[89], совсем не устраивали победившую клику. Повествуя о том, как верному дьяку отсекли голову, летопись так и говорит: «Бояре казнили Федора Мищурина... не любя того, что он стоял за великого князя дела»[90].