Иван Грозный

Если вопрос о создании антиосманского союза стал временно неактуальным, то, напротив, ясно обрисовывалась перспектива большого конфликта между Речью Посполитой и Габсбургами. Царь был уверен, что такие великие государи, как Габсбурги, не потерпят подобного ущерба для своей чести, какой нанесла им польская шляхта, и император будет оружием отстаивать свое право на польский трон. Весной 1576 года в Вене серьезно обсуждали планы военного вмешательства в дела Речи Посполитой. 8 апреля 1576 года Максимилиан II писал царю: «Семиграцкой воевода (Стефан Баторий. — Б.Ф.) хочет силою прав быти, татар, турков и иных многих своих товарищей на великую силу надеется, а мы против силы турского, как надобе быти, начаемся, что им не стерпим». При таком положении поддержка России становилась особенно необходимой, и Максимилиан II не жалел любезных слов, чтобы расположить к себе русского союзника. «А нам, — писал он царю, — то великая честь и слава стояти нам всем вместе за все христианство с великим приятельским братством. А опроче тебя, любителного брата, не могли себе такова любителна приискати, кто б за веру хрестьянскую так мог стояти». Можно себе представить, как ласкали слух Ивана IV такие слова, исходившие от первого государя христианского Запада.

Император сообщал, что 1 мая в Регенсбурге он собирает рейхстаг, на котором намерен просить помощи у имперских князей. В сентябре 1576 года, отпуская из Регенсбурга Захария Сугорского, император сообщал царю, что «в коротких часах» в Москву будут отправлены «великие послы» для заключения договора о союзе, очевидно, направленном против Батория. Император отпускал послов тяжелобольным, лежа на постели, и вскоре после их отъезда, 12 октября 1576 года, скончался. Это, однако, не положило конец конфликту. Сугорский сообщал царю, что преемник императора, его сын Рудольф II, «как его коронуют и ему итти на Батора и на поляки вскоре, и люди в войну конные и пешие собираются, а идти ему из Ведна (Вены. — Б.Ф.) на Краков». Правильность этих сообщений косвенно подкрепляла грамота Рудольфа II, отправленная вскоре после смерти отца, где говорилось, что, подобно отцу, новый император желает быть с царем «в братстве и в любви».

Складывалась новая ситуация, в которой Иван IV вовсе не хотел оставаться безучастным зрителем. Через своего посланца Ждана Квашнина он сообщал новому императору, что находится в Новгороде, «чтобы быть ближе у дела литовского, договорясь с братом своим с Руделфом цесарем». С Квашниным была послана и «опасная грамота» для послов, которых царь ожидал от «цесаря» для заключения договора о союзе. Действуя так, царь, конечно, подстрекал Рудольфа II к выступлению против Батория. Кроме того, Иван IV был намерен использовать конфликт между Речью Посполитой и Габсбургами, чтобы решить в свою пользу затянувшийся спор из-за Ливонии.

ЛИВОНСКИЙ ПОХОД 1577 ГОДА

Внимание царя Ивана к польским и крымским делам в 70-е годы XVI века вовсе не означает, что он выпустил из поля своего зрения Ливонию и не принимал мер для укрепления и расширения своей власти на этой территории. Ряд факторов, однако, ограничивал его возможности в этом отношении. Сразу после поражения татар при Молодях зимой 1572/73 года Иван IV предпринял большой поход в Ливонию, который завершился взятием стратегически важной крепости Пайде (Вейссенштейн). Этому приобретению царь придавал важное значение: воеводами в Пайде были назначены его близкие дворяне — сначала Василий Федорович Ошанин, двоюродный брат Василия Грязного, а затем Михаил Андреевич Безнин — двоюродный брат Романа Олферьева. Однако на этом пришлось пока остановиться.

Отношения с Крымом и после битвы при Молодях оставались враждебными. Хан демонстративно выслал из Крыма русского посла Афанасия Нагого, «и дела с ним ко царю и великому князю никоторого не приказал». Все это заставляло по-прежнему держать на Оке крупные военные силы. Большой проблемой для русских политиков стало и восстание в Поволжье, которое отнюдь не прекратилось после битвы при Молодях. Зимой 1572/73 года одновременно со своим походом на Пайде царь отпустил бояр и воевод в Казань — на «изменников на казанскую Горную и Луговую черемису». Против «изменников» была послана большая армия из пяти полков во главе с князем Никитой Романовичем Одоевским. Но этот поход не привел к прекращению восстания. О серьезности сложившейся ситуации говорит принятое в Москве в сентябре 1573 года решение вступить в переговоры с «казанскими людьми». Пока в Муроме осенью 1573 года собиралась новая рать из пяти полков, сюда прибыл для переговоров с послами казанских людей ряд первых лиц государства — князь Иван Федорович Мстиславский, царский шурин Никита Романович, дьяк Андрей Щелкалов. После переговоров, которые были довольно продолжительными и напряженными, в начале следующего 1574 года соглашение было достигнуто, а его условия были закреплены в жалованных грамотах, выдававшихся разным волостям Казанской земли. В них говорилось от имени царя, «что били нам челом всею Казанскою землею за свои вины» и он, «выслушав казанских людей всее Казанской земли челобитье, вины их покрыл своею милостью». В грамотах четко определялись обязанности «казанских людей» по отношению к государству, а наместникам строго предписывалось «обид и насильства... никому ни в чем не чинить и управа чинить в суде безволокитно». Если наместники не станут поступать, как им предписано царем, то царь разрешал «бить челом к нам и мимо бояр и воевод. И яз, царь и великий князь, выслушав их челобитье... от бояр и от воевод оборону велю учинити». В грамотах отчетливо проявилось желание царя закрепить за собой выгодную роль верховного арбитра в спорах между воеводами и населением.

Приведенные тексты не оставляют сомнений, что главной причиной восстания Луговой и Горной черемисы были насилия и злоупотребления властей, управлявших краем. Ценой обещаний и уступок мир в Поволжье был восстановлен, и это позволило Ивану IV возобновить активные военные действия в Ливонии.

Впрочем, и во время вынужденного бездействия царь продолжал обдумывать свои планы относительно Ливонии. В них в то время значительное место продолжал занимать ливонский король Магнус. 12 апреля 1573 года был, наконец, заключен его брак с тринадцатилетней дочерью Владимира Андреевича Старицкого Марией (прежняя невеста Магнуса Евфимия к тому времени умерла). Тем самым датский принц породнился с царским домом. Почетное место на свадьбе принадлежало брату невесты князю Василию, которому дядя пожаловал удел его отца — город Дмитров. Подробное описание свадебного обряда, сохранившееся в «Разрядных книгах», показывает, что царь не требовал от зятя перехода в православие, и в церемонии бракосочетания участвовали одновременно лютеранский пастор и православный священник («обручать и переменять перс[т]ни на месте у короля попу римскому, а княжну обручать попу русскому по греческому закону»). Этот факт, как и некоторые другие, свидетельствует о том, что царь, бывший в теории яростным и непримиримым врагом протестантов, на практике умел находить с ними взаимопонимание и отступать от своей принципиальности в соблюдении религиозных правил, когда находил это выгодным для себя.

Активные военные действия русских войск в Ливонии начались весной 1574 года и были направлены против Таллина — главного центра шведских владений в Ливонии. В результате шведская администрация в значительной мере утратила над ними контроль. По сообщению таллинского хрониста Балтазара Рюссова, даже «на две мили пути от города» крестьяне просили охранных грамот от русского наместника Пайде и должны были «платить этим русским такие же подати, какие платили своим немецким господам». В следующем 1575 году, когда приняли широкий размах нападения запорожских казаков на Крым и татарские набеги на русские земли прекратились, русские войска перешли к планомерной осаде ливонских замков. 9 апреля русским войскам во главе с Никитой Романовичем сдался Пярну, крупный город и порт на побережье Балтийского моря. Условия капитуляции были очень мягкими: все горожане, которые не желали жить под русской властью, получили возможность удалиться, взяв с собой все свое имущество. Очевидно, в то время планы привлечения населения Ливонии на свою сторону продолжали занимать заметное место в политике царя. И действительно, по свидетельству Рюссова, многие ливонские дворяне «отправились к великому князю в Москву и снова служили ему советом и делом».

В следующем, 1576 году военные действия продолжались. 12 февраля капитулировал Хаапсалу — также крупный порт на балтийском побережье. Шведский король Юхан III к этому времени утратил почти все свои владения в Ливонии, в его руках оставался лишь Таллин с близлежащей округой. Походы русских войск не затрагивали польско-литовских владений в Ливонии. Пока шла борьба за вакантный польский престол, Иван IV избегал шагов, которые могли настроить против него литовскую и польскую шляхту. Когда же «бескоролевье» закончилось избранием Батория, основания для такой сдержанности в значительной мере отпали.

Разумеется, выбор польским королем именно Батория был неудачей для царя, но этой неудаче в Москве пока не придавали большого значения. Положение трансильванского князя на польском троне не представлялось прочным. В Москве было хорошо известно, что польские и литовские магнаты избрали на польский трон вовсе не его, а императора Максимилиана II. От своих дипломатов царь знал, что при дворе императора находятся польские магнаты — его сторонники, которые побуждают императора оружием отстаивать свои права. Кроме того, о непрочности положения нового польского короля свидетельствовали и другие данные: город Гданьск, своеобразная городская республика в составе Пол ьс ко-Лито веко го государства, отказался подчиниться его власти, и Баторию пришлось, собрав наемное войско, отправиться под стены этого города, «а панове и земли обе, Польская и Литовская с ним не пошли».

Принимая послов нового короля, сообщавших о его вступлении на трон, царь спрашивал о его здоровье «сидя», не допустил послов целовать свою руку и «ести их не звал». В ответной грамоте царь объяснял, что не может называть короля своим «братом», так как ему по его положению трансильванского князя равняются своим рангом «Бельские, Мстиславские, Трубецкие и иные», которые служат царю. Позднее бояре объясняли королевским послам, что Баторий не ровня прежним «великим государям», сидевшим на польском и литовском тронах, а его брак с сестрой Сигизмунда II не дает ему никаких прав на трон, «так как сестра королева государству не отчич». Законным наследником этих государей является, напротив, Иван IV, так как эти государи были «по коленству наша братия». Теперь «тово роду не осталось никово», и поэтому Корона Польская и Великое княжество — его «вотчина». За мирный отказ царя от своих законных прав новый король должен оказать ему «почестливость», уступив ту часть Смоленской земли и Полоцкого повета, которые по предшествующим соглашениям оставались в границах Речи Посполитой.

Такой способ обращения с новым королем и его представителями ясно показывает, что царь рассматривал Батория как слабого правителя, которому будет легко навязать мирные соглашения на условиях, выгодных для русской стороны. Такой правитель, по его убеждению, вряд ли мог решиться на продолжение начатого в предшествующие десятилетия спора с Русским государством из-за Ливонии. Следовало лишь поставить его перед свершившимся фактом, установив русскую власть на тех территориях Ливонии, на которых еще действовала администрация Речи Посполитой.