Иван Грозный
Шрифт:
Он метнулся к порогу, за которым только что скрылся князь, и налёг плечами на дубовую дверь.
Из сеней донёсся хихикающий смешок.
— Не обессудь, староста. Крепок запор господарской!
— Убью! — заревел рубленник и изо всех сил забарабанил кулаками в дверь.
Тиун продолжал смеяться.
— Потешься, родименькой, покель голова на плечах. Пошто не потешиться доброму человеку!
У окна появились вооружённые бердышами дозорные.
Выводков метался по трапезной, как волк, попавший в тенёта.
Вдруг он притих и насторожился.
«Пускай! Пускай
И едва вошло в душу решение, стало сразу спокойнее.
Усевшись на лавку, рубленник принялся подробно обдумывать план своей мести.
Всё представлялось ему до смешного возможным и простым: вечером придёт боярин; за ним, у двери, вытянется безмолвно тиун. Нужно будет упасть на колени, а нож держать вот так (он сунул руку за пазуху). И, разогнувшись, вонзить клинок в рыхлый живот по самую рукоять. И всё. Нешто может быть проще?
Умиротворённая улыбка шевельнула усы и скорбными морщинками собрала вытянутое лицо.
«Не то попытать ещё…» — задумчивый взгляд скользнул по подволоке, нечаянно задержавшись на большом железном крюке, и оборвал мысль.
Васька испуганно встал и невольно зажмурился.
«Почудилось! — срывающимся шёпотом передёрнулись губы. — Откель ему быть?»
Но и сквозь плотно закрытые глаза с болезненной ясностью было видно, как кто-то крадётся по стене к крюку с верёвкой в руках.
Рубленник прыгнул к неизвестному и схватил его за плечо.
— Не надо! Не надо! Не надо!
А верёвка уже обвилась вокруг шеи. И странно — вся боль и всё ощущение близкой кончины передавались не тому, криво улыбающемуся неизвестному человеку (это Васька чувствовал с несомненной ясностью), но давили его самого, окутывая мозг густым туманом.
Выводков на четвереньках отполз к противоположной стене. Рука зашарила нетерпеливо по опояске. Пальцы, путаясь, долго развязывали неподдающийся узел, а заворожённый взгляд ни на мгновение не отрывался от подволоки. Ещё небольшое усилие, и конец кушака повиснет на дожидающемся крюке.
Умиротворённый покой сладкой истомой охватывал тело.
«Ещё немного, и навсегда, до страшного Христова судища, запамятую яз и себя, и Онисима, и её…»
Но не успело в мозгу сложиться имя невесты, как сразу рассеялся могильный туман и исчезли призраки.
— Так вот она — ласка боярская! — поднимаясь во весь рост, процедил жёстко рубленник. — Так вот она — служба верная!
Жалко согнувшись, он присел на край лавки и так оставался до полудня.
Мысль о самоубийстве уже не тревожила. Думалось только о том, что нужно выручить во что бы то ни стало Клашу. Один за другим оживали рассказы странников и беглых людишек о вольнице запорожской, о волжских казаках и разбойничьих шайках, что таятся в непроходимых лесах и грабят на больших дорогах торговые караваны.
«Туда! Туда с нею бежать! Нынче же ночью выручить из полона и увести!»
Как выручить девушку — не представлялось отчётливо. Но это и не нужно было ему. Важно было раньше всего самому вырваться поскорее из трапезной, а там всё сделается само собой.
Васька бочком подобрался к
окну. Перед глазами раскинулась вся, до последних мелочей знакомая ему, усадьба.Он зло сжал кулаки.
«Не яз буду, ежели голову не отсеку боярину, а вотчину со всем добром в полыме не размету!»
Когда загремел засов и в трапезную вошёл Антипка, рубленник уже с видимым спокойствием выводил на двери углём мудрёные наброски птиц, стараясь точно придерживаться фряжских подлинников.
К вечеру, в сопровождении вооружённых холопей, явился боярин. В стороне с восковою свечою в вытянутой руке согнулся подобострастно Антипка.
— Робишь?
Васька отвесил поклон.
— Роблю, господарь!
Симеон одобрил наброски и приказал выдать умельцу овсяную лепёшку и луковицу.
Выводков благодарно припал губами к краю княжеского кафтана.
Ряполовский прищурился.
— Ласков ты, смерд! — И, к Антипке, строго: — Зря, видно, болтаешь! Отпустить его в починок ночь ночевать.
Став на колени, рубленник стукнулся об пол лбом.
— Воистину, херувимскою душой володеешь, князь-осударь!
Ваську отпустили в починок, приказав двум дозорным следить за ним.
Не спалось Выводкову в опустевшей без Клаши избе. Он то и дело выбегал на улицу и там, ожесточённо размахивая руками, страстно жаловался на своё горе кромешной тьме, как будто дожидался от неё утешения.
Перед рассветом ему удалось забыться в сарайчике, рядом с похрапывающим Тешатой.
Но сын боярский только притворялся, что спит. Он слышал всё, о чём вполголоса кручинился рубленник безмолвной мгле.
Полные горечи и злобы к боярину жалобы пробудили в нём притихшие было мысли о мести и вновь всколыхнули вверх дном смятенную душу.
Не дождавшись, пока холоп проснётся, Тешата осторожно толкнул его в плечо. Васька испуганно раскрыл глаза.
— Тише… Се яз… Тешата.
И, придвинувшись вплотную, неожиданно поцеловал соседа в щёку.
Рубленник принял поцелуй как знак сочувствия своему горю. Сердце его наполнилось глубокой признательностью.
— Ты… тебе…
Нужно было сказать что-то такое, чтобы сразу отблагодарить сторицею за его тёплую ласку, но на ум приходили такие бесцветные и пустые слова, что Васька только вздохнул глубоко и, махнув безнадёжно рукою, примолк.
Сосед наклонился к его уху.
— А что затеял, — Бог порукой, яз во всём на подмогу пойду.
И, почувствовав, что холоп недоверчиво уставился на него, простёр руки к небу.
— Перед Пропятым… Обетованье даю перед Пропятым не быть в деле твоём соглядатаем и языком, но споручником.
Он трижды перекрестился.
— Веруешь?
Выводков мужественно потряс его руку.
— Верую.
Обнявшись, они возбуждённо зашептались о чём-то.
Было за полдень. Выводков заканчивал дверную резьбу, когда его внимание привлекли резкий звон накров и барабанный бой.
— Не до скоморохов, — недовольно поморщился он и подошёл к окну.