Иван Грозный

— Льва сотворил с опашью [141] диаволовой… Не инако — в клети у него ведьмы на шабаш слетаются… И дух-то в клети богопротивный.

Охваченный любопытством, князь пожелал немедленно лично проверить слова тиуна.

На дворе вспыхнули факелы. Возбуждённый тиун стремглав побежал за конём.

Едва боярин появился на крыльце, батожники ожесточённо хлестнули воздух плетями. Холопи шарахнулись в стороны и припустили за господарем, поскакавшим верхом к одинокой клети, что притаилась в овраге, у бора.

141

Опашь — хвост.

Ивашка, воспрянувший духом от нежданной потехи, с гиком летел за факельщиками.

Тиун открыл ногой дверь, ведущую через узенький закуток в клеть.

Замятня подул на узловатые пальцы, расправил бороду и перегнулся, чтобы солиднее выставить ввалившийся свой живот.

Выводков, готовый грудью отстоять свои работы, застыл у стены.

Долго и внимательно разглядывал боярин роспись, кончиком ногтя осторожно водил по замысловато переплетающимся узорам, тщетно стараясь постичь, откуда берут они начало и почему под конец сходятся в одном месте с неизбежною точностью. Его глаза светились всё мягче и дружелюбивее, лицо плющилось в недоуменной улыбке. На низеньком лбу собирался ёжиком колючий волос.

— Ты? — ткнул он пальцем в грудь рубленника и сипло захохотал. — Собственной дланью?

— Яз, господарь!

— Да откель у смерда умельство розмысла?

Ивашка юркнул меж ног тиуна и важно уставился на Сабурова.

— И не токмо тех львов, — мы с тятенькой Гамаюн, птицу вещую, сотворили. Ей-Богу, провалиться вам тут!

И, ловко ускользнув из-под спекулатарских рук, готовых вцепиться в его курчавую головку, достал в тряпье глиняную птицу.

Сабуров всплеснул руками.

— Ну, прямо тебе — Гамаюн, что на книжицах фряжских!

Тиун не спускал с боярина глаз и всем существом пытался проявить своё восхищение.

— Яз давно заприметил умельство за Васькой! Не холоп, а клад, господарь!

Сабуров щёлкнул себя неожиданно двумя пальцами по заросшему лбу.

— А не сотворить ли нам таку потеху из глины?

Выводков помолчал, остро уставился в стену и, что-то сообразив, уверенно тряхнул головой.

— Быть потехе той, господарь!

В то же мгновение Ивашка прыгнул к отцу и повторил слово в слово:

— Быть потехе той, господарь!

Тиун замахнулся на мальчика кулаком. Сабуров резко остановил холопя и снисходительно подставил дрябленькую руку свою для поцелуя ребёнку.

— Ей-Богу, господарь, провалиться вам тут, поставим мы с тятенькой потеху тебе таку, како на стенке расписана!

Выходя из клети, князь приказал рубленнику утром же начать работу.

На дороге подле коня дежурил уже Ивашка.

— А ещё, господарь, чего яз сказывать тебе стану.

— Сказывай, пострелёнок!

— Отдал бы ты матушку нам! Ну, на какой тебе ляд, провалиться вам тут, наша матушка?!

Замятня вскочил на коня.

— Содеете потеху на загляденье, — отдам.

И шепнул добродушно тиуну:

— Спустить с желез.

Выводков упал в ноги князю.

— Дозволь дитё к бабе моей допустить! Помилосердствуй!

Конь взметнул копытами грязь и скрылся в промозглой мгле.

Схватив в охапку сынишку, Василий мчался в подвал, в котором томилась Клаша.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сабуров-Замятня зачастил в гости к худородному соседу, Фёдору Тыну.

В Покров день, при людях, на паперти, князь первый подошёл к Фёдору и поклонился ему.

Оторопевший служилый сорвал с головы шапку и ответил земным поклоном.

— А яз к тебе погостить, — объявил снисходительно Замятня и усадил соседа в свою колымагу.

…Трапеза подходила к концу, когда подвыпивший боярин вдруг строго поднялся и приказал подать шубу.

Хозяин загородил собой выход.

— И в думке не держал изобидеть тебя!

Сабуров шевельнул щетинкой на лбу и оскалил зубы.

— Колико жалую к тебе, и ни единыжды ты не удосужился потешить меня поцелуйным обрядом.

Фёдор горько вздохнул.

— Будто впервой ты, Микола Петрович, у нас. Да и вдов яз. А дочь, самому тебе ведомо: на Ивана Купалу [142] четырнадесять годков набралось.

Сабуров маслено облизнулся:

— О самую пору невестушка!

142

Иван Купала — 2 (15) июня и 24 июня (7 июля). Рождество святого Иоанна Крестителя; известен в народе под названием Ивана Купалы, или Иванова дня. День очищения огнём и водой, праздник летнего солнцестояния.

И, с ехидным смешком:

— Зря хоронишь свой клад! Довелось ужо нам поглазеть на него!

Он присел на лавку и, пораздумав, огорошил Тына неожиданным заявлением:

— За горлицу за твою яз столь вена не пожалею…

Хозяин резко его перебил:

— При живой-то боярыне, Микола Петрович! Да ты окстись!

Тыкаясь колючей бородкой в острое лисье лицо Фёдора, Сабуров уверенно булькнул:

— Ныне боярыня, а завтра — послушница в монастыре.

Они присели на лавку и оживлённо заговорили вполголоса, то и дело прерывая друг друга.

К вечере Тын приказал подать лучшего вина и сам привёл дочь в трапезную.

— Кланяйся, Татьянушка, гостю!

Точно у кролика, подёргивались мелкою дрожью губы и уши девушки. Чуть раскосые, немигающие глаза уставились с мольбой на икону. Раздувшиеся ноздри с присвистом вбирали воздух.

Фёдор умилённо поправил кокошник на пышной головке дочери и подмигнул боярину.

Стараясь казаться солидней, князь грузно шагнул, одёрнул висевший на нём, как на жерди, кафтан и подошёл к смущённой хозяйке.

Она взяла с подноса братину, неуклюже поклонилась и поднесла её гостю.

Микола Петрович трижды коснулся рукою пола и, отпив из братины, облапил девушку.

«Пугало огородное!» — с омерзением выругалась про себя Татьяна, но покорно подставила стиснутые и холодные, как у покойника, губы для поцелуя.

Позднею ночью вернулся хмельной боярин в свою усадьбу.

В опочивальне, укутавшись в тёплое одеяло, он, сквозь сладкий зевок, поманил к себе тиуна.

— Выходит, хаживал окрест хоромин лихой человек да с девками сенными шушукался?