Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Отец Иоиль заморгал густыми бровями и радостно ответил:
— Разумно, Иване, вопрошаешь, ибо не прошло мимо ушей твоих мое нарочитое слово. Потому, княжич, сироты и слуги более дают, что они кровью своей и самим животом для князя жертвуют! Не забудь сего, Иванушка…
— Истинно, истинно! — разом воскликнули Илейка и Васюк. — Так оно, верно, отец наш! Кто именье и злато, а мы за государя своего живот отдаем…
— Благослови вас, господь, чада мои, — молвил отец Иоиль и, обращаясь к Ивану, продолжал: — Отцу своему ныне ты помочь, Иванушка, власти его государевой наследник. Мал
Отец Иоиль оборвал свою речь и смолк, увидев, как побледнели оба княжича, а у Юрия задрожали губы. Хотел было попик что-то сказать успокоительное, но большие черные глаза Ивана не по-детски вдруг вспыхнули, стали страшными, и суровое лицо его застыло. Обнял он за плечо брата Юрия и молвил твердо:
— Не обманет нас владыка! Не отдадут нас Шемяке, Ряполовские и Оболенский заступятся…
Вскочил с лавки отец Иоиль, обнял княжича дрожащими руками.
— Что ты, Иванушка, окстись! — воскликнул он. — Владыко-то за вас, детки!
Переглянулись дядьки княжичей, и, нагнувшись, Илейка шепнул Васюку об Иване:
— В бабку пошел, ишь, как строг-то!
Молча стоял княжич Иван и, казалось, спокойно. Сердце же его билось тревожно и гневно: старался он уразуметь слова и поступки отца Иоиля. На целую голову выше был он обнимавшего его попика и, глядя на него сверху вниз, вспоминал слова: «Богу молись, а монахам не верь».
Успокоился отец Иоиль, опустился опять на лавку пристенную и, мрачно сдвинув густые брови, сказал:
— Верь, Иванушка, владыке во всем. Духом ты и разумом не отрок, а яко юноша зело мудрый. Ведай же истину: сел ныне Шемяка злодей на московский стол. Отца и матерь твоих в темницу заточил он в Угличе, а бабку в Чухлому заслал. Мыслит зло и на вас он, на княжичей, да боится отцов духовных, а наипаче владыки Ионы. Не таись от святителя.
— Не отдадут нас князья Ряполовские, — молвил, нахмурясь, Иван.
— Воевода говорит, — вмешался Юрий, — не достанет нас Шемяка в Муроме!..
Отстранив брата рукой, Иван продолжал сурово и твердо:
— Кому же нам верить? Богом клялся ты, Васюк, что со всей Руси помочь нам будет. Ты, отец Иоиль, тоже с нами. Владыка же с Шемякой, а отец, матунька и бабка…
Всхлипнул вдруг громко Иван и, зажав лицо руками, горестно простонал:
— Тата мой! Матунька милая…
Бросился к брату Юрий и, обнимая его, громко заплакал.
Прошло уже много дней. Давным-давно бежали снега с гор и пригорков, отыграли, отшумели по оврагам ручьями, и Ока уже вся от льда у Мурома очистилась.
Суетится Илейка и радуется рыбацкой радостью.
— Княжичи мои милые, — говорит он, сияя, — лед-то весь на Никиту прошел! Рыбаки тутошни бают, знатный лов рыбы весь апрель и май будет!.. А вот с Василья парийского совсем весна начнет землю парить, и медведь тогда встанет, и заяц лежать бросит, на слуху жить будет…
Закружил старик княжичей, и на реку водил, и в поле, и в лес, а Васюк обещал показать, как лисицы
из старых нор в новые переселяются. Не раз ходил с ними и маленький попик, что немного повыше Юрия.Апреля на девятнадцатый день ходили они все вместе по огородам.
Теплей стало, сильней пригревает уж солнышко, шумят воробьи, грачи каркают, а на дворах петухи поют. Береза уж вся опушилась, только дуб еще тепла ждет.
Женки цельны дни на огородах, одни морковь и свеклу сеют, другие холсты расстилают, приговаривая весело:
— Вот тобе, матушка весна, нова новина!
Забылись совсем сегодня княжичи, нежась в тепле солнечном, вдыхая прелый земляной дух от вскопанных гряд, но маленький попик почему-то все время в тревоге и все домой зовет их.
— Расскажу аз вам, дети мои, про Царьград, — говорит он ласково.
Не хотелось домой княжичам, но послушались попика. Полюбился им отец Иоиль. Много он занятного знает, и в Царьграде был, и храм святой Софии видел, и ристанья коней, в колесницы впряженных, дважды смотрел.
Когда же вернулись все в хоромы княжичей, запечалился попик и не сразу рассказывать стал.
— Все службы патриаршие, дети мои, удостоился аз зрети, — заговорил он, наконец, — а за обедней как диакон допущен был рипиду держать и вместе с грецким диаконом и рипидой своей помавал над святыми дарами.
Жадно слушают его княжичи. Обо всем ведать хотят подробно.
— Пошто же ты в Царьград ездил, — спросил Иван, — и где там коней видел?
— С боярами ездил туда, с вельможами грецкими и отцами духовными, а сам еще млад был, во диаконы токмо был рукоположен. Тетку твою родную, княжну Анну Васильевну, в Царьград мы провожали. Дед твой, покойный государь Василь Димитрич, и бабка, государыня Софья Витовтовна, выдали ее за царевича цареградского Ивана Мануилыча Палеолога. Оный царевич по отречении отца сам царем стал, а тетка твоя — царицей…
Опустил седую пушистую голову отец Иоиль и задумался. Молодость вспомнил и жену-молодку, ныне уж покойную старушку свою Сосипатру. Только женился тогда он, а владыка приказал с княжной Анной в Грецию ехать.
— Ох и плакала Сосипатрушка, — невольно вымолвил вслух он и, смутившись, пояснил торопливо: — Жена моя, мать диаконица. Деток вот господь нам не дал!
— А где они в Царьграде на конях скачут? — нетерпеливо перебил его Иван. — Какие у них колесницы?
Отец Иоиль вздохнул, медленно перекрестился и прошептал:
— Царство тобе небесное, раба божия Сосипатра…
Опять спокойно и ласково стало лицо его, и, обратясь ко княжичам, продолжал рассказ свой.
— Есть в Царьграде поприще великое, деревами обсажено, — говорил попик негромко, — как бы подковой в длину растянуто. Вокруг поприща изрыты ступени из земли и камнем выложены. Тут сиденья народу изготовлены, чтобы глядеть на ристания. У концов подковы — стойла для коней и колесниц, и протянута веревка. Народ-то как обсядет кругом поприще, шум и плеск пойдет, и крики, и ругани, и смех. Ристатели же на колесницах своих у веревки ждут. Одни все в белом, другие в красном, а более всего ристателей в зеленом и голубом. Сие и есть ристалище конское, а по-грецки — гипподромосом именуемо.