Иван III

Продвигаясь по правому берегу Шелони в поисках удобного места для переправы, москвичи, немного не доходя до местечка Сольцы (нынешний районный центр Новгородской области), с изумлением обнаружили на другом берегу идущее в ту же сторону огромное новгородское войско. Источники называют его численность — около 40 тысяч человек (31, 289). Вероятно, эта цифра изрядно преувеличена слухами. И все же нет сомнения, что новгородцев было гораздо больше, чем москвичей. Войско Василия Казимира и Дмитрия Борецкого послано было против псковичей. Однако вместо увлекшихся грабежом и сожжением мирных волостей псковичей новгородские воеводы натолкнулись на московскую рать.

Конечно, случись на месте новгородцев, например, татары — московские воеводы проявили бы больше осмотрительности. Однако три блестящие победы над новгородскими полками, одержанные чуть ли не в один день, не только воодушевили москвичей, но и открыли Холмскому важную истину: боеспособность новгородского воинства была столь низка, что оно не выдерживало первого стремительного натиска московской конницы. Сказалось и то, что новгородцы имели опыт сражений только с тяжеловооруженной рыцарской конницей и пешими ливонскими латниками. А москвичи давали им жестокие уроки нового, «московского боя» — со стремительной и маневренной конницей, степной ловкостью в седле, меткой и быстрой стрельбой из лука, устрашением неприятеля диким криком несущейся вперед лавины всадников.

Московские книжники весьма скупо сообщают подробности шелонского сражения. Им они просто не нужны. В их описаниях господствует окрашенный московским патриотизмом провиденциальный взгляд на события.

Наиболее последовательно этот взгляд выразил неизвестный автор обширного трактата о новгородской войне 1471 года, озаглавленного «Словеса избранна от святых писаний…». Его главная идея состоит в том, что победа над «гордыми мужами новгородскими» дарована великому князю Ивану небесными силами за его добродетели. Появление такого замечательного правителя, как Иван, — признак долгожданной милости Божией к Русской земле. «Аще бо кая земля управится пред Богом, то поставляет ей князя благочестива и правдива, добре сматряющи своего си царства и управляюща землю, и любяще суд и правду» (38, 149).

Псковская летопись начисто лишена московской риторики и патетики. Она до крайности проста и бесхитростна. Однако крайности сходятся. И псковский летописец, подобно своему московскому собрату, изображает дело в нескольких словах: новгородцы «наехаша на Шолони силу московскую князя Данилья (Холмского. — Н. Б.), едут с ними поровну об онъ пол реки, и не дошедше Мустца и Солци, и вергошася москвици с берега в реку Дрянь, и прегнавше Дрянь реку, и ударишася на них, и победиша их…» (41, 182). Историческая битва на Шелони, важнейший момент в истории складывания Московского государства, плаха новгородской свободы — и все это в глазах невозмутимого псковича не более чем стычка на реке Дрянь… Слабым утешением историку остается многозначительная обмолвка летописца о том, что он знает о событиях гораздо больше, чем пишет: «Сия бо написано бысть от многаго мало…» (41, 185).

На фоне безбрежного московского славословия и столь же безбрежного псковского безразличия краткий меланхолический рассказ о войне 1471 года в новгородской летописи смотрится настоящим шедевром (12, 404–409). Он сохранил живые черты события, столь драгоценные для тех, кто ищет тепло под пеплом истории.

Итак, расставив по местам все, что может претендовать хоть на какое-то место, мы получаем примерно следующую картину.

Сражение на Шелони произошло «нуля 14 в неделю по рану (ранним утром. — Н. Б.), святаго апостола Акилы» (31, 289). Противники обнаружили друг друга еще накануне, в субботу 13 июля, однако не начали боевых действий из-за позднего времени — «бе бо уже вечер» (30, 190). Они остановились на ночлег на разных берегах реки. За ночь москвичи, вероятно, подготовились к стремительному форсированию Шелони (разведали отмели, изготовили плавучие средства). Рано утром Холмский первым начал переправу. Очевидно, и здесь москвичам пригодилась татарская выучка: умение быстро преодолевать водные препятствия на надутых кожаных бурдюках. Понятно, что, отправляясь на войну в изобиловавшую реками и озерами Новгородскую землю, москвичи прихватили с собой достаточное количество этих нехитрых приспособлений.

Многократное численное превосходство противника почти не оставляло Холмскому шансов на победу. Но князь Данила был выдающимся полководцем, умевшим находить выход из трудных положений. Его план состоял в том, чтобы хитростью разделить новгородское войско на несколько обособленных частей и затем уничтожить их поодиночке. С этой целью передовые отряды московского войска переправились через Шелонь и вступили в бой с противником. Вскоре они были оттеснены обратно к реке. В пылу преследования новгородские полки в беспорядке стали переправляться через Шелонь и какой-то ее небольшой правый пртиок, который псковский летописец назвал «речкой Дрянь». Именно этого и добивался Холмский. На правом берегу новгородцев уже ждала основная часть московских сил. Вначале на смешавшихся в кучу новгородских ратников обрушилась туча стрел. Москвичи били главным образом в лошадей. Раненые животные стали метаться, усиливая смятение в рядах новгородцев. Наконец, по знаку Холмского из засады на поле высыпал отряд татар.

В рядах новгородцев началась паника. И тогда небольшое, но профессиональное, закаленное в боях с татарами, московское войско с воем и свистом обрушилось на растерявшихся, оробевших горожан и крестьян. Боевой клич москвичей — «Москва-а!» — сливался с татарским «урра-а!» в один жуткий, бесконечный вопль ярости…

Передние ряды новгородцев дрогнули и, сминая задние, обратились в бегство. Вскоре битва превратилась в кровавую вакханалию. Московский летописец рассказывает, что в суматохе бегства новгородцы сводили счеты друг с другом: так велика была тайная ненависть всех ко всем, словно чума поразившая жителей великого города. «Полци же великого князя погнаша по них, колюще и секуще их, а они сами бежаще, друг друга бьюще и топчаще, кои с кого мога» (31, 289). Впрочем, возможно, что это не реальная подробность события, а лишь очередная библейская аллюзия.

Из новгородского источника известно, что конный полк новгородского архиепископа вообще не принял участия в сражении, так как получил приказ от нареченного владыки Феофила действовать только против псковичей, но не поднимать оружия против великокняжеского войска (12, 404).

Поразительный результат битвы на Шелони требует некоторых пояснений. Среди историков существует мнение, согласно которому против подчинения Москве выступала исключительно аристократия, тогда как городские низы, изверившись в традиционных новгородских институтах и настрадавшись от произвола бояр, равнодушно или даже радостно относились к перспективе перехода Новгорода под власть Ивана III. Однако источники весьма туманно и противоречиво говорят о настроениях тех или иных слоев новгородского общества. Очевидно, как среди аристократии, так и среди простонародья существовали различные мнения на сей счет. Немалую роль играли и переменчивые человеческие эмоции — как стихийные, так и возбуждаемые целенаправленно. Вспышки новгородского патриотизма чередовались с унынием и равнодушием. Заметим, что наши представления о политической жизни средневекового Новгорода вообще достаточно схематичны и умозрительны. Над ними зачастую довлеют традиционные для советской историографии стереотипы, согласно которым «народ», «меньшие люди» неизменно являются носителем прогрессивных настроений, а «боярство» — консервативных. Впрочем, существует и другое устоявшееся представление: в условиях сильной внешней опасности аристократия, пытаясь спасти свои богатства и привилегии, готова идти на предательство, на сговор с внешним врагом, тогда как носителем патриотических настроений выступают «народные массы».

Крайняя скудность источников, а также сложность и противоречивость внутренней жизни Новгорода, включавшей в себя самые разнообразные интересы и настроения, подталкивают историков к реконструкции событий на основе одной из названных выше социологизированных схем.

Конечно, социология отчасти отражает действительность. Однако не забудем и о психологии, особенно — о психологии бедняков. Могущество московского государя, его военные успехи были сильнейшими доводами в пользу самой системы, главою которой он являлся. Но в этой системе была еще одна привлекательная для новгородцев сторона: деспотизм обеспечивал то, чего никогда не могла дать республика богатых и бедных, — равенство. И первый боярин и последний нищий в равной степени могли стать жертвой государева гнева. Периодическими опалами и казнями знати Иван III и его потомки заботливо поддерживали в народе веру во всеобщее равенство перед государем, перед его справедливым, нелицеприятным судом. Это равенство в страхе — наряду с равенством перед Богом — было вечной утопией Средневековья.

Битва на Шелони нанесла тяжелый удар по боевому духу новгородцев. Здесь потерпел поражение «весь великыи Новъгород», были уничтожены его лучшие воины (38, 155).

По сообщению московского летописца, на берегу Шелони осталось лежать около двенадцати тысяч новгородцев; более двух тысяч было взято в плен. Многих догнали и пленили во время преследования, которое продолжалось целый день. В «кошевных вьюках» разбитого войска москвичи обнаружили и экземпляр «докончания» Новгорода с королем Казимиром IV— вещественное доказательство новгородской «измены» (38, 155).

После битвы князь Холмский поспешил отправить Ивану III гонца с известием о победе и с найденной у новгородцев злополучной грамотой. Этот гонец — «сын боярский» Иван Васильевич Замятия — нашел государя в погосте Яжелбицы, в верховьях реки Полометь, — том самом, где в 1456 году Василий Темный заключил мир с новгородцами.

Расположенный в 120 верстах к юго-востоку от Новгорода, этот погост был важным в стратегическом отношении местом. Иван III с братьями Юрием, Андреем и Борисом и с основной частью своего войска не случайно стал в Яжелбицах. Отсюда разветвлялись две дороги: северная, пролегавшая вдоль рек Холовы (левого притока Меты) и Меты, мимо старинных сел Крестцы и Бронница, и северо-западная, уходившая также по нескольким рекам в сторону Русы. (Водный путь обычно повторяла дорога, идущая вдоль берега реки или озера. Зимой водный путь превращался в ледяной, санный.) Река Полометь, на берегах которой раскинулось село Яжелбицы, — правый приток Полы, а та, в свою очередь, — правый приток Ловати, несущей свои воды в озеро Ильмень. Спустившись верст 7 вниз по Ловати от устья Полы, можно достичь устья реки Полисть — левого притока Ловати, на которой верстах в 20 выше по течению расположена Руса. Таким образом, с этой стоянки Иван в зависимости от изменений обстановки мог двинуть свои полки в любом направлении. Отсюда удобнее всего было координировать действия нескольких ратей, движущихся на Новгород с юга и юго-востока по разным маршрутам.