Иван IV Грозный

Удается также чуть-чуть ограничить местничество, приведя его в какую-то систему указом 1550 года о старшинстве воевод в полках. Вот текст указа в двух редакциях [101] :

«I. Того же лета [1550 год] месяца июля в… день царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии приговорил с отцом своим Макарьем митрополитом, и з братом со своим Юрьем Васильевичем, и со князем Володимером Ондреевичем и з бояры своими, где кому быти случится на службе бояром и воеводам по полком: в большом полку быти большому воеводе; а передового полку и правые руки и левые и сторожевому полку первым воеводам менши быть большого полку первого воеводы; а хто будет другой воевода в большом полку, и до того другова воеводы правые руки большому воеводе дела и счету нет, быти им без мест; а передовому полку и сторожевому первым воеводам правые руки быти не менши; а левой руке воеводам быти не менши передового полку и сторожевого первых воевод; а быти левой руке воеводам менши правые руки. А князем и дворяном болшим и детем боярским быти с бояры и с воеводами большими и с легкими воеводами на цареве и великого князя службе без мест. И в Розряд государь велел записати, что боярским детем и дворяном большим случится где быть на государеве службе с воеводами не по их отечеству, и в том их отечеству порухи никоторые нет».

101

Под литерами I и II идут разные редакции этого документа — разрядная и летописная.

«II. Лета 7058 [1550/1551 г.] приговорил царь государь с митрополитом и со всеми бояры. В полкех быти княжатам и детем боярским с воеводами без мест, ходити на всякие дела со всеми воеводами для вмещения людем, а в том отечеству их уничижения нет. Которые будут впредь в боярех или в воеводах, и они считаются по своему отечеству. А воеводы в полкех: большой полк, да правая рука, да левая рука по местом, а передовой полк да сторожевой полк менши одного в большом полку большого воеводы, а до правой руки и до левой руки, и в большом полку до другого воеводы дела нет, с теми без мест; хто с кем в одном полку послан, тот того и менши. А воевод государь прибирает, розсуждая их отечество и хто того дородитца, хто может ратный обычай содержати»^{64}.

Иван Семенович Пересветов, русский публицист конца 40-х годов XVI столетия и, по словам А.А. Зимина, «горячий защитник прав и прерогатив “воинников”-дворян» ^{65} , советует царю поставить на дворян и стрельцов, как на ядро армии, а также, по возможности возвышать наиболее мужественных из них до командных должностей. Государь пытается обеспечить поместьями «избранную тысячу» дворян, способных стать основой для нового, легкоуправляемого войска [102] . Ученые спорят о том, удалось ли решить эту задачу в полной мере, но, во всяком случае, хотя бы часть «тысячников» землю получила. В «избранной тысяче» уже виден прообраз опричнины: ведь и опричнина начнется с назначения «…князей и дворян, и детей боярских дворовых и городовых, 1000 голов», т.е. формирования нового командирского корпуса ^{66} . Хорошо было бы заменить капризных и самолюбивых «княжат» на небогатых дворян, кушающих из рук у государя! [103] Или хотя бы на выходцев из старинных боярских родов, веками служивших московским правителям, а в середине XVI столетия претерпевших немалое утеснение от тех же «княжат». Управляемость войсками, надо полагать, резко повысится…

102

По тому же пути шли и западноевропейские государи. Например, французские короли формировали так называемые ордонансовые роты. В большую моду вошел найм профессиональных солдат; Швейцария даже прославилась, превратившись в страну — поставщика наемников.

103

Однако в числе первых «тысячников» — весь цвет служилой аристократии 1550-х годов. Всех этих людей просто планировалось обеспечить земельными владениями недалеко от Москвы, — это облегчило бы им службу и, кроме того, действительно повысило бы управляемость армией. В опричные годы поместья от царя получали только те, кто вошел в тщательно отобранный опричный корпус. В этом принципиальная разница «тысячной реформы» от опричной земельной политики.

Выйдя живым и невредимым из кампании 1552 года, Иван Васильевич понимает: «обойти», «обмануть» старую систему не удастся. Можно либо смириться с нею, либо приняться давить на нее, либо разрушить ее совсем и на этом месте построить новую… [104]

В результате государь довольно долго пытается действовать методами Василия III, оказывая давление на служилую аристократию. Та в ответ затевает бесчисленные побеги. «Жесткий режим» ее не устраивает. Но не устраивает он и царя: по всей видимости, он боится, что руль опять вырвется из его рук. 1563 год, полоцкая победа, вроде бы примиряет Ивана IV с общим положением дел. Однако следующий, 1564 год, с его поражениями, изменами, а значит, яркой демонстрацией слабостей военной машины, вызывает у государя нервный срыв. И тогда он, наконец, начинает свой «исторический эксперимент»: вырывает из страны и военно-служилого сословия фрагмент, чтобы в рамках этого фрагмента создать более простую, более управляемую и в конечном итоге более эффективную систему. Набирает для нее людей, не имеющих столь высокого социального статуса, как величайшие семейства «княжат», а значит, по идее, в большей степени зависимых от престола. Наделяет себя неограниченной властью над этим войском, а само войско — неограниченной властью над страной.

104

Внук Ивана III никогда не пытался действовать в духе великого деда; сама метода балансирования и тонких манипуляций противна была его характеру.

Система действительно оказалась намного проще предыдущей, сохраненной в земщине. Да и более управляемой, хотя и не настолько, насколько рассчитывал Иван IV. Но только — вот беда! — эффективность ее оказалась невелика. За опричными боевыми формированиями числится только одна самостоятельная, вне взаимодействия с земскими войсками, победа над неприятелем: в 1570 году великий полководец князь Д.И. Хворостинин разгромил крымцев под Зарайском. Добавить нечего. Опричное войско годилось для охранных целей и было незаменимым инструментом репрессий. Но даже во время борьбы с земскими заговорами, даже во время грабительского похода на Новгород и Псков в 1570 года [105] , опричники покидали царя, предпочитая кровавой, страшной, но все же службе личное обогащение. В записках немца-опричника Генриха Штадена есть очень характерное место: царь после этого похода делает в Старице смотр опричному войску, желая знать «…кто остается при нем и крепко его держится» ^{67} . И «мемуары» Штадена, и записки других иностранцев об опричном времени изобилуют свидетельствами многочисленных злоупотреблений опричных должностных лиц, не меньше заботившихся о собственном обогащении, чем старая, аристократическая администрация, но более «голодных», а значит, менее сдержанных в методах и масштабах вымогательств, взяточничества, открытого грабежа. При этом они осмеливались оставлять Ивана IV в его походах…

105

Подробнее см. главу V.

Но это, так сказать, цветочки.

Ягодки подкинула очередная военная кампания в Ливонии. Летом 1570 года русское войско, усиленное отрядами ливонского короля Магнуса, союзника Ивана IV, осадило Таллин (Ревель). В распоряжении воевод была отличная артиллерия и значительные по численности полки. Однако и город оказывал упорное сопротивление. Через два месяца после начала осады из России подошло подкрепление — опричный корпус. Его присутствие в осаждающей армии дало эффект, прямо противоположный ожидавшемуся. В хронике таллинского пастора Бальтазара Рюссова, в частности, сообщается: «Этот отряд гораздо ужаснее и сильнее свирепствовал, чем предыдущие, убивая, грабя и сжигая. Они бесчеловечно умертвили много дворян и простого народу». В итоге решимость защитников города лишь возросла, а мирные переговоры с ними потеряли всякий смысл. Проведя всю зиму под стенами неприступной крепости, русские полки в марте 1571 года вынуждены были отступить.

Воеводы, виновные в срыве Ревельской операции, под арестом отправились в Москву.

Тогда же немец-опричник Таубе пытается поднять мятеж в Юрьеве-Ливонском.

Еще хуже складывались дела на южном фронте.

Во второй половине 1560-х годов опричные полки не раз выходили на юг, «по крымским вестям»: напряженность в отношениях с Крымом не убывала. Но в боевых действиях они принимали участие довольно редко. Уже осенью 1565 года опричный корпус был выдвинут под Волхов, где стоял с войсками крымский хан Девлет-Гирей. Однако тогда дело не пошло дальше авангардных стычек. Впоследствии войско опричников отправляли в Одоев, Мценск, Калугу, на Хотунь и т.д. В 1569 году турки совместно с крымцами и ногаями угрожали Астрахани, но взять город и разбить русских воевод не смогли. В 1570 году татары совершили несколько дерзких набегов малыми силами. Как уже говорилось, сам царь, встревоженный обстановкой на юге и уверенный в силе своей новой армии, ненадолго выезжал к Серпухову.

Гром грянул весной следующего года. Разразившаяся тогда военная катастрофа пошатнула здание опричнины. Как, впрочем, зашаталась и вся Россия…

Девлет-Гирей явился на южные «украины» Московского государства с большим войском и полный решимости разорить страну, а еще того лучше — погубить ее. Между тем Москва равноценных сил выставить в поле не могла: значительная часть русских войск занята была в Ливонии, да и поредели полки Ивана IV после многолетней войны на два фронта…

Более того, действия наличных сил трудно было скоординировать: командование-то делилось на опричное и земское.

С русской стороны к татарам перебегают дети боярские, напуганные размахом опричных репрессий. И один из перебежчиков показывает крымцам дорогу в обход оборонительных позиций русской армии. Другой сообщает, сколь малы силы, противостоящие хану. Девлет-Гирей переходит Оку вброд, и, сбивая наши заслоны, стремительно движется к Москве. Опричным отрядам не удается затормозить его наступление.

Царь с частью опричного корпуса отступает к Москве, оттуда к Александровой слободе, а из слободы — аж в Ростов. В ту несчастную весну все идет неудачно, все не работает, все происходит не по плану. К тому же Московское государство ослаблено: страну терзает моровое поветрие, два года засухи привели к массовому голоду. Людей, которых можно поставить в строй, катастрофически не хватает.

Иван Васильевич испытывает настоящее потрясение. В 1552 году под Казанью он боялся по милости собственных воевод попасть к неприятелю в руки. Теперь старые его страхи оживают и материализуются. Неожиданно для Ивана IV татары оказываются в непосредственной близости от его ставки. Никто не привел государю «языка». Никто не позаботился о ведении сторожевой службы. Прежде всего, допустили странное легкомыслие командиры передового и сторожевого полков, на которые возлагались обязанности авангардных частей армии. Опричные воеводы проходят мимо царя с полками в растерянности, не зная, что предпринять. Иван IV опасается, как бы кто-нибудь не взял его коня под уздцы, как тогда, под Казанью, и не привел его вместе со всадником к Девлет-Гирею. Отступление кажется государю меньшей из бед. Так поступали многие князья Московского дома, застигнутые татарским набегом врасплох. Курбский в третьем послании Ивану Грозному напишет: «…мог бы ты… вспомнить… какие язвы были Богом посланы — говорю я о голоде и стрелах поветрия (мора), а напоследок и о мече варварском, отомстителе за поругание закона Божьего, и внезапное сожжение славного града Москвы, и опустошение всей земли Русской, и, что всего горше и позорнее, — царской души падение, и позорное бегство войск царских, прежде бывших храбрыми; некие здесь нам говорят, будто бы тогда, хоронясь от татар по лесам, с кромешниками своими, едва ты от голода не погиб!» ^{68} Для Штадена тоже все понятно: «…великий князь вместе с воинскими людьми — опричниками — убежал в незащищенный [106] город Ростов». Но в той ситуации государю, вне зависимости от того, испытывал ли он необоримый ужас, или был способен преодолеть его, не следовало рисковать жизнью. Его гибель могла ввергнуть Московское государство в еще горшие неприятности. Другое дело — опричное войско. Стоило ли значительную часть его уводить с собой, оголяя оборону Москвы, и без того скудную? Бегство царя в обстоятельствах 1571 года логично и понятно. Но бегство войска и непонятно, и нелогично [107] . Совершенно также непонятно и то, почему Иван Васильевич не остановил опричный корпус: если бы дело было в одном только страхе, если бы царь вел себя на протяжении всей жизни как патологический трус (чего не было), то и в этом случае не находит объяснений желание уйти с ненадежным воинством в неукрепленный город, в то время как из-под Таллина в Россию возвращалась первоклассная полевая армия. Или же сами опричники не очень-то соглашались вернуться и дать бой крымскому хану? На эти вопросы нет здравых и точных ответов.

106

То есть не укрепленный стенами.

107

Между тем английский торговый агент Джером Горсей сообщает, что вместе с царем из-под Москвы ушел и огромный стрелецкий корпус… Почему? Нет ответа. См.: Горсей Дж. Записки о России. XVI—XVII вв./ Пер. и сост. А.А.Севастьяновой. М., 1990. С. 56.

В отсутствие опричного корпуса земские воеводы попытались организовать оборону столицы. Им удалось собрать полки под Москвой незадолго до подхода Девлет-Гирея. Во главе земской рати стояли опытные и храбрые военачальники: князь Иван Дмитриевич Вельский (старший из воевод), князь Иван Федорович Мстиславский и князь Михаил Иванович Воротынский. Оставленной для защиты столицы частью опричного корпуса руководил князь Василий Иванович Темкин. Казалось, положение города небезнадежно. Вельский контратаковал татар и, видимо, добился успеха: «…выезжал против крымских людей за Москву реку на луг за болото и дело с ними делал»^{69}, а по другим источникам даже «забил» крымцев «за болото, за луг». Как видно, земская рать изготовилась драться до последнего. Вот уж, воистину, «отступать некуда, позади — Москва!».