Иван Иванович - бывалый сапер

…Мы делали свою обычную, не казавшуюся нам опасной работу. Вырос за кюветом штабель обезвреженных немецких мин. Противотанковых и противопехотных.

Неподалеку остановился «виллис». Рядом с водителем генерал. Молодой, красивый и очень представительный.

На заднем сиденье «виллиса» майор с портфелем на коленях. По всему видать, адъютант.

— Что ж, подождем офицера связи, — сказал генерал и вышел из машины.

Вышел и стал прохаживаться взад-вперед по гудронированному шоссе.

Я встревожился. А что, если генерал на обочину сойдет? Там проверить мы еще не успели, и, возможно, есть мины.

Но предупреждать генерала об осторожности не отважился. Не мне ему советы давать. В тысячу раз он больше моего в военных делах разбирается. Может, начальник он инженерных войск фронта и, как говорится, зубы съел на всевозможных заграждениях.

А на сердце все же неспокойно. И тут вспомнил про таблички, что мы загодя припасли: «Опасно! Мины! С дороги не сходить!»

Решил одну из них поставить, где генерал прогуливается. Вроде бы так, между прочим.

Но сделать, как задумал, не успел. Генерал прямиком ко мне направляется.

Сначала я малость оробел, а потом взял себя в руки. Робеть, собственно, нечего. Службу свою исправно выполняю, выправочка у меня, не хвастая скажу, вполне приличная. И одет просто с иголочки, хоть на парад в Москву отправляй.

Конечно, недельку перед тем шинелька у меня никудышная была. Долго носил я ее. И в головы клал, и укрывался в холодину, и под бока подстилал. Не положено воину одеяло да простыни в походе, и все эти обязанности шинель выполняет.

Но особенно на заданиях ей доставалось. Потому что, наверное, никто на фронте больше сапера не ползает по-пластунски. В общем, совсем худая шинелишка стала. Да вдобавок одна пола осколками посечена.

И будь та шинель на мне, генерал, нет сомнения, поморщился бы да еще наверняка замечание сделал. Но, как говорят, не было счастья, так несчастье помогло.

Незадолго до этого мое отделение в танковый десант назначили. Ворвались мы в один фольварк, и там приметил я вражнну, что в нашу тридцатьчетверку нацелился.

Уложить я его уложил, но машину, где я на броне сидел, поджечь он все же изловчился.

Не растерялся я, мигом шинель с плеч и пламя погасил. Хотя, правда, бровей у меня после того как не было, а про шинельку и говорить нечего. Одно название осталось. Рукава с воротником и те не в полном комплекте, на спине дыру выжгло…

Всю эту картину командир танкового батальона видел.

— Не тужи, — говорит, — сапер. Возьми пока мою телогрейку, а прибудем в свое расположение, что-нибудь получше сообразим.

Вернулись мы из рейда по немецким тылам, и он — вот же хороший человек! — новехонькую шинель плюс яловые сапоги со своего склада выдать мне приказал.

…Как увидел я, что генерал в мою сторону идет, складки на шинели разогнал, шапку поправил.

Лицо генерала показалось знакомым. Где-то встречал его, а где, не припомню…

И вдруг словно током меня ударило. Да это же из штаба нашей армии! Осенью на переправу через реку Шешупе приезжал…

Представился генералу, доложил, по какому делу тут находимся, что за задание выполняем.

Поздоровался со мной генерал, руку протянул. Высокий он был, собранный. Лицо смугловатое, доброе. На подбородке ямочка. Глаза черные, внимательные. Голос негромкий, душевный…

Дружески, совсем по-домашнему генерал принялся расспрашивать, где я воевал и почему брови у меня сожженные.

Здорово мне обращение это понравилось. Иной младший лейтенант с краткосрочных курсов прибыл, без году неделя служит, а уже солдатам «ты» говорит. Даже тем, кто по возрасту в отцы ему годится. А тут генерал вон как уважительно разговаривает… И видно, не напускное это у него, а искренне, от души.

Наверное, еще говорил бы он со мной, да примчался долговязый подполковник на легковой автомашине, что-то сказал ему.

— Мне пора, — заторопился генерал. — Из штаба дивизии приехали… — Он посмотрел на меня внимательно. — Вот что, товарищ Иванченко. Работа у вас, знаю, чрезвычайно опасная. Все неувязки и просчеты кровью оплачиваются. Берегите людей. Как можно больше заботы и внимания к ним… Много у всех нас дел после войны. Так и передайте командиру роты… До свиданья. Очень приятно было земляка встретить. Я ведь тоже с Украины…

Генерал кивнул мне на прощание и уселся в машину.

4

Как завороженный стоял я, не сводя глаз с машины.

Вот «виллис» по свежему танковому следу, чуть накренившись, перевалил через кювет и покатил по мокрому проселку.

Я уже собрался было вернуться к отделению, как увидел, что рядом с «виллисом» взметнулся черный столб земли. Чуть погодя донесся глухой взрыв.

Непонятная тревога охватила меня. «Неужели?.. — промелькнуло в голове. — Не может быть…»

Минута… Другая… «Виллис» понесся обратно. За ним машина офицера связи.

Все ближе и ближе машины. В первой генерал. Побледнел, шинель расстегнута. Бинты виднеются…

Слабонервным никогда я не был, но тут пересохло во рту, по щекам побежали слезы.

Десятки, сотни раз, говорили наши ребята, бывал генерал в самом аду, на переднем крае. И оставался жив-здоров. Осенью сорок третьего вместе с солдатами Днепр под огнем форсировал… Сама смерть не решалась замахнуться на него. А сейчас, когда война идет к концу… Почему так случилось?..

Адъютант, даже шофер, сидевший бок о бок с ним, остались целы и невредимы. Одного его смертельный осколок разыскал. И снаряд тот был один-единственный, по всему видать, шальной снаряд. Больше по тому квадрату немцы не стреляли.

Эх, если б знать, какая беда приключится через несколько минут после того, как мы расстались! Сам бросился бы под колеса его машины, не дал и с места тронуться. Пусть осерчал бы генерал, пускай отругал меня как хотел, но зато жив остался. А теперь…

Никогда не забыть мне ту встречу на шоссе в Восточной Пруссии. И сейчас, много лет спустя, закрою глаза и вижу генерала — приветливого, внимательного, слышу душевные его слова: «Берегите людей. Как можно больше заботы и внимания к ним… Много у всех нас дел после войны…»