Иван Калита

Остановясь в очередной раз, женщина достала деревянную мису и, пристроив её между ног, стала доить корову. Нацедив миску, поднялась и сперва протянула её мальчику. Тот отпил немного и молча отдал матери. Она стала пить мелкими глотками, не спеша, и пила долго, но выпила тоже немного и вновь отдала мису мальчику. Оба и вдруг подумали о хлебе - хлеба не ели они уже очень давно, - но ни он, ни она не сказали ничего. Так, по очереди, допили они молоко, и мать первая, сделав усилие, встала, сказав:

–  Поидемо. Ночь…

И мальчик тоже встал, закусив губы, и пошёл опять сзади коровы, желая и не решаясь ухватиться за коровий хвост.

Ни по одежде - туго замотанному тёмному плату и долгому платью женщины, ни по её мокрому, с мужского плеча, зипуну, ни по долгой рубахе и латаной свите мальчика в липовых лаптишках нельзя было сказать, кто они и даже - какой поры. Века неслышно текли над ними, сотни годов, и в любом из протёкших столетий, после пожаров, недородов, моровых поветрий и войн, когда появлялись так вот бредущие по дорогам бабы с детями, с коровами в поводу, значило это, что не угасла ещё и вновь и вновь возрождается жизнь на земле.

Сгущались сумерки, и упорный мелкий дождь бормотал всё сильней. Мокрые ветви хлестали женщину по лицу. Мальчик часто спотыкался, но не плакал. Раз, остановясь, они прислушались, и сквозь шум ручья в чаще расслышали далёкие редкие удары секиры.

–  Дедушко наш!
– сказала женщина севшим от усталости сиплым голосом.

–  Дедушко наш дровы рубит!

Осторожные удары едва-едва доносились сквозь сплошной, всё покрывающий шорох дождя.

–  Это наш тятя, - сказал мальчик, - наш тятя, твой и мой!

И женщина, оглянув на сына, не захотела или не посмела возразить. Муж её, сын старика и отец мальчика, был убит, и теперь без старика свёкра ей бы и совсем пропасть.

Она окликнула мальчика, сказав что-то по-мерянски, он промолчал, и в тишине только капли дождя шуршали и шуршали, опадая с ветвей, да, чавкая, ступала корова, и наконец, ответил ей по-русски, с детским упорством, схожим с упорством дождя. Женщина, пробормотав что-то, поправила волосы под платком, засунув мокрую прядь под сбившийся повойник, и снова они шли и шли в сгущающихся сумерках и коровий хвост однообразно ударял по мокрым кострецам. Женщина снова сказала что-то по-мерянски, но мальчик упрямо отозвался по-русски вновь, и, вздохнув, побеждённая упрямством сына, мать сама перешла на русскую молвь.

Рогатая голова коровы и тёмный женский платок ещё долго мелькали в сумерках среди мокрых кустов. Сердито грохотал вздувшийся поток, и было страшно представить, что им ещё придёт переправлять вброд через эту ревущую воду, по скользким камням и предательскому бурелому, завалившему русло ручья. Но пока они будут гнать корову (вновь и опять, вновь и опять!), пока будет молоко для детей, будущих пахарей и воинов, дотоле пребудут города и храмы, гордая удаль воевод и книжная молвь, многоразличные науки, художества и ремесла, дотоле пребудет страна и всё сущее в ней.

…Она всё ещё ведёт корову. В рай - не в рай. Не стала раем для нас и поныне родная земля. Где? Когда? В какие - седые или недавние - годы?

Где-то в России. На Руси Великой. В веках…

Часть первая ЗОДЧЕСТВО КНЯЗЯ ИВАНА

Глава 1

ван прислушался, безотчётно считая про себя удары медного языка. Звон колокола был жидок, и что-то жидкое, нетвёрдое было во всём, что остолпляло его теперь. Не вставая с колен, тяжело свесив голову, отягощённую густою волной заплетённых в косицу волос и густою русою бородою с ранними промельками заботной седины, в той же позе, в коей творил он молитву перед «Спасом», Иван Данилыч, московский властитель, господин Великого Нова Города, великий князь владимирский, глава Руси и подручник ордынского хана, задумался.

Да, конечно, волю цесаря Узбека он не исполнил! Не мог исполнить, а вернее сказать (самому себе, стоя днесь на молитве, и сказать мочно!) не захотел. Рати стояли под Опочкой. Нать было громить Плесков, слать полки московлян на плесковские, зело твёрдые, из дикого камени кладенные стены, стойно дяде Андрею или покойному брату Юрию зорить Русь, которая того не простила б великому князю владимирскому до гроба лет [3] …

Был март. (Дотянули до марта! Причём тянули все, и он, Иван Калита, менее всех!) Был март, и снег рыхлел, начинал проваливать под тяжёлыми копытами окольчуженной конницы. С тем и было посылано в Орду: пути-де непроходны зело, поимать тверского князя не сумели, но и с тем воля царёва исполнена, поелику Александр Михалыч от великия нужи и угрозы ратныя ушёл из Плескова в Литву.

3

…стойно дяде Андрею или покойному брату Юрию зорить Русь, которая того не простила б великому князю владимирскому до гроба лет… - Речь идёт о младшем брате отца Ивана Калиты Андрее Александровиче и браге Юрии (Георгии) Даниловиче, которые оставили по себе память как коварные и жестокие разорители русских городов, сеявшие рознь и вражду между князьями.

И серебро посылано на поминках. Много серебра. И скора, и сукна, и мёд, и кони, и красные терские соколы - всего преизлиха. Самому цесарю, жёнам и вельможам его, коих он, Иван, должен был помнить всех полично и поимённо (и то такожде помнить, кому чего и сколь надобно дать!). И теперь одного б не было: не было бы извета в Орду от ворогов тайных! Отселе, из Руси. Из тоя же Твери. Да почему только из Твери? И с Москвы напишут! Помилуй и спаси Господи раба твоего!

А только вот… с начала, с самого начала похода не думал он, да, не думал, что так обернёт всё и с князем Александром, и со плесковичи. Не гадал… Сейчас даже и сказать можно, когда, в пору какую и в который миг озарило его истиною.

В тот день он, из утра не слезавши с седла, попал в затор на дороге. Повозка накренилась, угрожая обрушить под угор груду стянутого вервием добра. Взъерошенные кони дуром и врозь дёргали постромки, медленно, с натугою, проворачивалось блестящее, в кованом ободе, колесо, вылезая из снежной каши, и по натуге колеса, по дрожи конской, по сосредоточенным лицам воевод, подскакавших обочь, учуял: послать на приступ - может, и пойдут, но не посылать - все вздохнут с радостью. Не послал. Вздохнули. Угадал верно. Это вот колесо, и растерянные лица возничих, мокрые, в испарине, расстёгнутые овчинные зипуны, растерянные взгляды, когда узрели князя своего - не готовно-ражие, а растерянно-смятенные, словно не снег виной, а застал за чем нехорошим…

Он подъехал верхом, солнце грело спину и шею. Март исходил последними днями. В мокром снегу, растянувши на сорок вёрст, копошились обозы, возки и сани, пешая и конная рать, и, как игрушечная, стояла невдалеке крепостца, светлый дым курился-кудрявился над нею: топили печи либо грели смолу ради возможного ратного приступу. Оттуда, с заборол, изредка пролетала стрела; далёкий крик дрожал в воздухе; комонные москвичи оскакивали крепость по-за рвами, целились, придержав коней; спустив тетиву, срывались опять в скок, уходя от ответного псковского гостинца.

В путанице дорог нелепо растянутые полки подходили и подходили к Опочке (может, и лепо, как там воеводы решали? Молодой Василий Протасьич знает лучше его!). Разбрасывая тяжёлые жемчужные градины снега, подскакал тверской князь Константин с боярами, меж которых кинулось в очи лицо старшего Акинфича - Ивана.

–  Вота как?! Стало, не ушёл с Александром в Плесков? Альбо оттоле - сюда?!

Когда-то, четверть века тому назад, отец Ивана Аканфича, Акинф Великий, едва не захватил Переяславля [4] , где сидел в ту пору Иван Калита, тогда ещё молодой растерянный княжич, ожидавший скорого пленения и взятия града. Московский воевода Родион Несторыч вовремя подоспел с полком. Нежданным ударом разбил Акинфичей, самого Акинфа Великого сразил в поединке и, вздев голову убитого на копье, поднёс ему, Ивану, в назнаменование победы. С тех пор, все эти долгие годы, сыновья Акинфа враждуют с Москвой и после Шевкалова разоренья должны были оба уйти с Александром… Так что же, значит, сносят они между собою? Значит, тайное согласие единит беглого тверского князя с его братьями, выступившими по зову Калиты в поход противу старшего брата? Да не с тем ли и прибыл Акинфич, дабы нежданным двойным ударом, оттоле и отселе, покончить с ним, Калитой?!

4

Когда-то, четверть века тому назад, отец Ивана Акинфича, Акинф Великий, едва не захватил Переяславля…– После смерти великого князя владимирского Андрея Александровича (сына Александра Невского) в 1304 г. началось соперничество за великое княжение между Михаилом Ярославичем Тверским и Юрием Даниловичем Московским, братом Ивана Калиты. Князья поехали за решением своего спора к хану, но по дороге сторонники Михаила пытались задержать Юрия на суздальской земле. Иван Данилович, получив известие о том, что войско тверских бояр должно подступить к Переяславлю, поехал оборонять город. Тверскими полками руководил боярин Акинф, обиженный московскими князьями. Он со своим войском три дня держал Переяславль в осаде. На помощь Калите подоспел боярин Родион Несторович Рябец. Войско Акинфа было разбито, а Родион собственноручно убил Акинфа, воткнул его голову на копье и преподнёс Ивану Даниловичу с такими словами: «Се, Господине, твоего изменника, а моего местника глава» (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. IV. М., 1992. С. 298).