Иван Молодой. "Власть полынная"

А дождь не прекращался. Всё стало мокрым: и деревья, и зеленя. Обмыло дождём избы крестьянские, стожки и овины. Даже хозяева изб укрылись от дождя.

Санька ёжился, когда холодная вода с шапки затекала за воротник кафтана и расползалась по спине.

Такого дождя он не ожидал. Когда Москву покидал, светило солнце. С пушкарного двора волокушами тянули пищали. В последний год несколько штук пищалей уже установили на кремлёвской стене. Их стволы и лафеты отливали на солнце бронзой.

За всем пушкарным нарядом досматривал молодой великий князь Иван. От него Санька узнал, что скоро на пушкарном дворе станут лить и рушницы [40] . Они сменят оружие ратников - луки.

40

Рушница - ружьё.

Как это будет, Санька пока не представлял. Для него лук и стрелы ещё надёжное оружие.

А теперь Кремль пушками ощетинился. Пусть орда только подступит, как по ней ударит огневой наряд. Начнут ядрами метать - какая конница устоит!..

Дождь не прекращался весь день и лишь к вечеру, когда Санька въезжал в Тверь, прекратился.

На княжьем дворе, едва он с коня сошёл, появился дворецкий, невысокий рыжий боярин Самсон. Узнав, что Санька привёз письмо для князя Михаила, пошёл в хоромы. Но вскоре воротился и, взяв письмо, велел отроку отвести Саньку в поварню, согреться и обсушиться.

За ночь Санька отдохнул, а наутро появился дворецкий и сказал, что князь Михаил Борисович ответ писать не будет, велел изустно передать, что рождением внука доволен…

С тем Санька и покинул Тверь, а дорогой всё думал, что великие князья московские таким ответом останутся недовольны. Иван Третий ждал от князя Михаила, что он городком каким либо сельцом внука одарит…

Переполошились новгородские бояре: такого в Великом Новгороде ещё не бывало, чтобы владыка сакос, свою мантию, принародно скинул и в Москву отъехал.

– Быть беде!
– говорили.

И она нагрянула к концу весны, когда сошли снега и открылись болота. В зелень оделись леса, и поднялась, ощетинилась рожь.

Прибыл в Новгород дьяк Щетинин, привёз грамоту великих князей: ехать в Москву боярам Феофилу Захарьину, Луке Фёдорову, Офанасу Остафьевичу да Ивану Лукиничу.

Сошлись у бывшего посадника, недолго гадали, зачем зовут, верно, донос поступил. Бежать бы в Литву, да боязно: ну как не примет их Казимир? Вон как поступил он с боярином Иваном Кузьминым, когда тот со слугами в Литву подался. Казимир от него отвернулся, и пришлось боярину в Новгород ворочаться.

И порешили бояре, будь что будет, целовали крест друг за друга стоять и, усевшись в громоздкий рыдван, двинулись в Москву.

На разговоры их не тянуло, не на блины званы, сидели тесно. Офанас Остафьевич животом страдал, часто приходилось рыдван останавливать.

Иван Лукинич рядом с боярином Лукой сидел, нос от него воротил: дурно пахло от боярина.

А Феофил всё товарищей уламывал в Литву свернуть. Иван Лукинич осадил его:

– Смолкни, Феофил. Ты в Литву тянешь, а забыл, что в Новгороде семейство своё оставил? Нет уж, чему быть, того не миновать. Снявши голову, по волосам не плачут.

У Торжка их встретил конный наряд дворян и сопровождал до самой Москвы. Офанас горько заметил:

– Только что не в железы закованы…

Так и добрались новгородские бояре до Москвы, здесь их принял пристав, в клеть посадил, проворчав:

– Знай сверчок свой шесток. Допрыгались, доигрались. Знатно же вас государь принимает.

А на вопрос Ивана Лукинича, доколь их держать в клети будут, ответил:

– Покуда государь не укажет.

Поначалу следствие повели не круто. Допросы снимал боярин Онуфрий, а дьяк Третьяк вёл допросные листы. Каждое показание новгородцев записывал, а боярин Онуфрий вечером Ивану Третьему прочитывал.

Новгородцы от крамолы отрекались, но никого не винили, а уж о том, что к Казимиру тянули, наотрез отказывались.

Молодой великий князь Иван советовал отцу отпустить бояр. О том же говорил и князь Холмский:

– Облыжное завели на новгородцев. Однажды Иван Третий явился в допросную избу, на лавку сел. Дьяк в ту пору с Ивана Лукинича дознание снимал.

Тот своё плёл, слёзно молил:

– За что муки претерпеваем, государь?

Иван Третий уставил глаза на бывшего посадника, спросил неожиданно:

– Так, сказываешь, вы, бояре новгородские, безвинны? А вот поглядим.

Повернулся к дьяку:

– Покличь-ка, Фёдор, ката, послушаем, что Иван Лукинич с дыбы вещать станет.

Вошедшему палачу рукой махнул:

– Подыми, Степан, его на козу!

Едва палач за Ивана Лукинича взялся, как тот дурным голосом взвыл:

– Государь, Пимен во всём повинен! Пимен, ключник владычный!

Иван Третий усмехнулся, кинул дьяку:

– Теперь пиши, Фёдор, что посадник говорить станет.

Встал, намереваясь выйти:

– Впредь с пристрастием допросы чини!..

К Рождественским праздникам завершили следствие дела. Всех бояр новгородских, каких в клети держали, и тех, каких в Новгороде забрали, Иван Третий судил по-доброму: отчин лишить и в Подмосковье переселить, выделив им поместья, чтобы отныне на государственной службе числились.

А всесильного Пимена, заковав в железа, доставили в Москву и навечно заточили в Чудов монастырь.

Армянские купцы с шелками и парчой, с персидскими коврами и аксамитом, с восточными пряностями через Хвалисское море выбрались на волжский речной путь и из низовий Волги, минуя Казань, появились на нижегородском торжище.

Не довольствуясь Нижним Новгородом, они добрались до Москвы, намереваясь побывать на торгу Великого Новгорода и там с помощью Божией завязать торговые отношения с городами Ганзейского союза.

На московском торгу им стало известно, что великий князь Иван Васильевич закрыл гостям путь в Новгород, а через приставов купцам было сказано, что государь на Великий Новгород опалу положил.

– Торгуйте, - говорили гостям, - по всем городам Московской Руси торг ведите, но казну новгородскую обогащать не дозволено…

Конец сентября, в великокняжьих хоромах прохладно, и дворецкий велел топить печи.

Иван Васильевич смотрел, как пламя лижет поленья, а сам размышлял о запрете купцам ехать в Новгород. «Поделом, - решил, - пусть знают новгородцы, что они не какой-нибудь вольный город Брюгге, а городок Московской Руси… Настаёт время, когда после разбоев ордынских откроется волжский путь и в Москву потянутся торговые люди из многих земель…»

Великий князь Иван Васильевич мечтал о том времени, когда не только из стран Востока, но и с Запада, из Кракова и других земель будут привозить товары на московский торг.