Иван VI Антонович
Шрифт:
Иначе говоря, сколько бы мы ни говорили о земных, даже приземленных мотивах людских поступков, все же для того, чтобы рискнуть головой, участвуя в перевороте, нужна иная, более высокая мотивировка. Известно, что, воодушевляя гвардейцев в Зимнем дворце на мятеж против Бирона, фельдмаршал Миних, как показали допросы и очные ставки 1742 года, «нарочно чтоб тем более солдат к тому делу возбудить, пришед к стоящей тогда на карауле роте по вступлении в парад», говорил, что «ежели они хотят служить… (цесаревне Елизавете Петровне. — Е. А.) и ее племяннику государю герцогу Голштинскому, то бы шли с ним его (Бирона. — Е. А.) арестовывать». [381] А в Преображенской казарме в ноябре 1741 года было уже всё без обмана: сама дщерь Петрова, которую знал в лицо каждый солдат, пришла к ним за помощью. Да еще и такая красавица!
381
Изложение вин… С. 229.
Известно, что с давних пор у Елизаветы сложились хорошие отношения с гвардией. Это пошло со времен Петра Великого, всегда окруженного гвардейцами — сподвижниками, охранниками, боевыми товарищами, порученцами, денщиками. Фельдмаршал Миних довольно точно отразил ситуацию: «Елизавета Петровна выросла, окруженная офицерами и солдатами гвардии, и во время регентства Бирона и принцессы Анны чрезвычайно осторожно обращалась со всеми лицами, принадлежащими к гвардии. Не проходило почти дня, чтобы она не крестила ребенка,
382
Миних Б. X.Очерк… С. 310.
Напомним, что Елизавета Петровна приходилась Анне Леопольдовне двоюродной теткой: она была дочерью Петра, а Анна — внучкой его брата Ивана. По возрасту тетку и племянницу разделяло девять лет — Елизавета родилась в 1709-м, а Анна в 1718 году. В царствование императрицы Анны Иоанновны в придворном церемониале они занимали, соответственно, второе и третье места. Они встречались на церемониях, балах, куртагах, наносили друг другу визиты. На церемонии обручения Анны Леопольдовны цесаревна Елизавета так же обливалась слезами, как невеста и императрица Анна Иоанновна. Нет никаких сведений о том, что они враждовали или спорили друг с другом. Но нельзя и сказать, что они были особенно близки друг другу. Да это и неудивительно: слишком разными были эти женщины по типу личности, устремлениям, образу мышления и жизни. Необыкновенная красавица Елизавета, помешанная на платьях, нарядах, украшениях и прическах, превращала свою жизнь в вечный праздник: она обожала общество (особенно мужское), главным смыслом ее жизни были удовольствия, кокетство, развлечения. Придворные куртаги и балы сменялись праздниками при «малом дворе» цесаревны, длительные поездки на охоту чередовались с домашними спектаклями и прогулками верхом. Сонм мужчин окружал неизменно веселую, милую цесаревну, и некоторым она не отказывала в особой близости — у нее всегда были фавориты. Одним она казалась легкомысленной и пустой, занятой только нарядами и развлечениями; другие видели ее двойное дно: за чертами капризной и не очень умной кокетки угадывалась натура скрытная, честолюбивая, хитрая, расчетливая, злопамятная, циничная, при этом — не без честолюбия, тщеславия и воли. Читатель помнит, как в ночь на 9 ноября 1740 года Миних упрашивал правительницу пойти с ними, чтобы арестовать регента Бирона. Анна Леопольдовна категорически отказала Миниху, а почти через год, 25 ноября 1741 года, цесаревна Елизавета от такого предложения не отказалась и бежала через площадь ко дворцу вместе с солдатами, а застряв в сугробах, была подхвачена преображенцами на руки и так въехала в Зимний.
Когда Анна Леопольдовна стала правительницей, то, по мнению Манштейна, первые месяцы «прошли в величайшем согласии между нею и царевной Елизаветой, они посещали друг друга совершенно без церемоний и жили дружно. Это не продолжалось долго, недоброжелатели поселили вскоре раздор между обеими сторонами. Царевна Елизавета стала скрытной, начала посещать великую княгиню только в церемонные дни или по какому-нибудь случаю, когда ей никак нельзя было избегнуть посещения». [383] С трудом верится в то, что эти женщины «жили дружно». Самой судьбой они были поставлены в положение соперниц, и дело вряд ли заключалось только в наговорах недоброжелателей. Можно поверить Шетарди, который писал в августе 1740 года, что Елизавета «совсем недовольна рождением принца, видит себя все более и более решительно устраняемой от престола». [384]
383
Манштейн X. Г.Записки. С. 194.
384
РИО. Т. 86. С. 491.
С появлением нового императора табельный статус цесаревны значительно понизился. В мае 1741 года между Христианом Вильгельмом Минихом, обер-гофмейстером двора правительницы, и Шетарди состоялся разговор о статусе Елизаветы: «Однако вам ведь не безызвестно, присовокупил барон Миних, что этот принц (Антон Ульрих. — Е. А.) занимает при дворе второе место и что при погребении царицы (Анны Иоанновны. — Е. А.) он шел впереди принцессы Елизаветы». Шетарди возражал Миниху в том смысле, что подобное обращение с Елизаветой недопустимо и «все коронованные особы смотрят и будут смотреть на нее как на дочь Петра I, императора Всероссийского». На это Миних отвечал: «Вы согласитесь, однако, что если принцесса Елизавета — дочь Петра I, то принц Брауншвейгский — отец императора». [385] Возразить на это было трудно.
385
РИО. Т. 96. С. 54–55.
С рождением принцессы Екатерины статус Елизаветы понизился еще больше: она уступила Брауншвейгской фамилии еще одну ступеньку, и так продолжалось бы и дальше по мере рождения у супругов новых принцев и принцесс. В августе 1741 года Елизавете вновь нанесли серьезную обиду. На следствии 1742 года обер-гофмаршал Левенвольде показал (отвечая на соответствующий вопрос), что на праздничном обеде в честь первого дня рождения императора Ивана для цесаревны «при публичном столе поставлен был стол с прочими дамами в ряд, (и) то сие учинено по приказу принцессы Анны, а не по его, Левенвольдову, рассуждению. И хотя он при том принцессе Анне и представлял, что не обидно ль будет (цесаревне), однако ж она ему именно приказала, чтоб тарелку положить так, как выше написано. А я-де как сама войду, то-де уже сделаю, что надобно». [386] А ведь раньше цесаревна всегда сидела за одним столом с императрицей Анной Иоанновной, отдельно от прочих придворных дам! Естественно, Елизавета восприняла новый порядок как оскорбление, о чем и беспокоился обер-гофмаршал. Донесение Шетарди подтверждает реакцию цесаревны. Она жаловалась французскому посланнику на то, что в день рождения императора «генералиссимус и принц Людвиг были приглашены к столу обер-гофмаршалом, между тем как к ней с этой целью был направлен лишь гофмаршал». [387] В феврале 1741 года Финч замечает, что Елизавета «посещает двор менее усердно, чем прежде». [388] Чуть ниже он пишет, что Елизавета посетила правительницу, «которая заметила, что я, вероятно, назначаю свидания принцессе, так как она была при дворе и в прошлое воскресенье, и две недели тому назад». [389] Конечно, это
была шутка, но в ней можно усмотреть подтекст — за поведением и связями цесаревны при дворе пристально наблюдали.386
Изложение вин… С. 259.
387
РИО. Т. 96. С. 346.
388
РИО. Т. 85. С. 495.
389
Там же. С. 499.
Было и много других «обидных экспрессий» в адрес цесаревны, которая, став императрицей, всё это припомнила правительнице и ее сановникам. Так, Головкину на следствии 1742 года пришлось давать ответ по поводу спорного, решенного не в пользу Елизаветы Петровны, земельного дела о границах принадлежавшего ей села Никольского. Но больше всего припомнили таких «экспрессий» Остерману, который как-то особенно досадил цесаревне (за что потом и угодил в Березов). Так, она, как уже сказано выше, весьма болезненно восприняла отказ, исходящий от Остермана, разрешить персидскому послу аудиенцию у цесаревны. Позже Остерман оправдывался, что «ориентальные (восточные. — Е. А.) послы у принцесс обыкновенных аудиенций не берут», [390] но Елизавета была страшно обижена — главным образом из-за того, что ей не было оказано уважение и мимо нее прошли те сказочные восточные дары Надир-шаха, которыми персидский посол потряс Петербург и осыпал правительницу и ее свиту.
390
Изложение вин… С. 260.
Возможно, причиной отказа послу в аудиенции у цесаревны стало полученное в Коллегии иностранных дел донесение переводчика персидского посольства студента Чекалевского о разговоре с посланником Мухаммед-беком. Оказалось, что «Мугамед-бек студенту Чекалевскому между протчим изъяснялся, что ежели бы Ея императорское высочество государыня цесаревна корону Российскаго государства похотела себе претендовать, то б оную по всем правам от нея отнять было нельзя, ибо Ея высочество дочь блаженныя и вечнодостойныя памяти Его величества императора Петра Великого, в рассуждении сего законною наследницею самодержавнейшаго всероссийского престола приличное Ея высочеству быть надлежало», тогда как император Иван происходит «уже не от поколения природных российских государей, но от других самовладеющих в Европе пресветлейших герцогов».
Неясно, зачем иностранному посланнику нужно было лезть в чужие дела и высказываться подобным образом. Тем самым он поставил своего переводчика в крайне неудобное положение, и тот был вынужден дать отпор проискам иноземца верноподданнической речью о том, что «все таковыя учреждении, касающиеся до наследства Российскаго государства, не токмо ныне высочайшей воле блаженнейшия и вечнодостойныя памяти Ея императорского величества (имелась в виду Анна Иоанновна. — Е. А.) состояли, но и предки Ея величества також по своему монаршескому соизволению наследников по себе оставлять изволили, приводя ему в пример Его величество императора Петра Великого и по нем Ея величество государыню императрицу Екатерину Алексеевну, как то их величество при жизни наследство престола по высочайшему своему соизволению отдавали, и, следовательно, оное претендовать никто не может, разве только от самовладеющего государя императора объявлен будет. А что ж Его величество нынешней государь император законный наследник Всероссийского престола учинен, то никакого о том сумнения не имеется, ибо вселюбезнейшая мать Его величества… от высочайшаго поколения великих российских государей произошла».
То, что выразил персидский посланник, было у многих если не на устах (что было опасно), то в мыслях. Однако, с точки зрения тогдашних законов, у цесаревны Елизаветы Петровны в 1741 году не было никаких правна русский престол. Так уж получилось, что отец Елизаветы, Петр Великий, утвердив в 1722 году Устав о престолонаследии, дающий право самодержцу назначать себе в преемники любого из своих подданных и — при необходимости — менять его другим, ярче всего выразил суть самодержавия, его незыблемого права править без права, «вольно». Неслучайно в Уставе Петр ссылается для обоснования этого права на казус Ивана III и его внука Дмитрия. Как известно, великий московский князь Иван III, после смерти в 1490 году своего сына Ивана Молодого, объявил наследником не следующего по старшинству сына Василия Ивановича, а своего внука Дмитрия — сына Ивана Молодого. Иван не ограничился провозглашением 15-летнего Дмитрия наследником, а сделал его своим соправителем. Юношу венчали на царство по византийскому обряду шапкой Мономаха, которую ему возложил на голову сам Иван III. Но потом Иван вдруг передумал и назначил наследником Василия, а Дмитрия с его матерью Еленой Волошанкой заточил в тюрьму, где они и погибли. Когда посланник крымского хана спросил великого князя, зачем он сверг дотоле любимого внука, Иван отвечал как настоящий самодержец: «Разве не волен я, князь великий, в своих детях и в своем княжении? Кому хочу, тому дам княжение!»
Этому основополагающему закону самодержавия, который вновь подтвердил Петр Великий, следовала и императрица Анна Иоанновна. Принц Иван Антонович был провозглашен наследником согласно самодержавной воле Анны Иоанновны, выраженной в манифестах 1731 и 1740 годов, и в обоих случаях Елизавета Петровна присягала на Евангелии и кресте в соблюдении этой воли. Уже при Елизавете, во время следствия 1742 года, Остермана, Миниха и других сподвижников Анны Иоанновны и правительницы обвиняли в «незащищении блаженной памяти государыни императрицы Екатерины Алексеевны духовной». Действительно, умирая в мае 1727 года, мать Елизаветы императрица Екатерина I подписала завещание, известное в истории как Тестамент 1727 года. Назначая по своей самодержавной воле наследником престола не одну из своих двух дочерей (Анну или Елизавету), а великого князя Петра Алексеевича (будущего Петра II), императрица детально определила следующих преемников императора в случае его смерти без прямых потомков. Но на практике оказалось, что этот закон сработал лишь при переходе власти от самой Екатерины I к Петру II и уже никак не мог влиять на дальнейшую судьбу трона, ибо как только на троне оказывался новый полновластный самодержец, он был волен поступить со своим наследством по собственному, самодержавному усмотрению. Так же, в сущности, поступила и Анна Иоанновна в 1731 году, определив в преемники не стоявшего на первом месте, согласно Тестаменту Екатерины I, внука Петра Великого — голштинского принца Карла Петера Ульриха (будущего Петра III), и не дочь Петра цесаревну Елизавету Петровну (второе место по Тестаменту), а еще не родившегося сына своей племянницы Анны Леопольдовны… Этим же принципом она руководствовалась и в 1740 году, ибо в этом выражалась безграничная воля царствующего монарха. Можно согласиться с Остерманом, который писал императрице Анне Иоанновне в записке о замужестве Елизаветы Петровны, что цесаревна и ее голштинский племянник претендовать на престол не могут и «право никакое… к тому не имеют, понеже в единой самодержавной воле и власти Ея императорского величества состоит по собственному своему соизволению и благоизобретению себе сукцессора определять и назначить». На следствии 1742 года в ответе на вопрос о причинах «незащищения» Тестамента бывший фельдмаршал Миних сказал просто и точно: «Не защищал для того, что он разумел, что надобно поступать по указу настоящего государя, а не прежних монархов,и понеже бывший регент Курляндский при собрании всем объявил, коим образом Ея императорского величества государыни императрицы Анны Иоанновны интенция и повеление есть, дабы внук ее был сукцессором российского престола, то он для того о духовной государыни императрицы Екатерины Алексеевны и упоминать не смел… А при учреждении последнего правительства оной же духовной для того не представлял, что понеже принц Иоанн был уже государем». [391] Между прочим, точно так же покорна воле государыни была и упомянутая в Тестаменте Елизавета Петровна.
391
Там же. С. 225–226.