Иванус Двуликий

– Самое лучшее – ничем.

– Но вчера ты же почти все сардельки слопал, причём с явной охотой.

– Не хотелось нарушать правила приличия. Тебе-же было приятно покормить гостя?

– Конечно! – Вообще-то сардельки должны были быть моим, а не собачьим ужином. – Счёл за честь.

Непонятно, улавливает-ли Пестиримус мою иронию. Скорее всего – да, потому что в его ответе сквозит явный сарказм:

– За что большое вам русское merci 2 . На самом деле, я сардельки не ем, у нас другие источники энергии. – Если Пестиримус говорит «нас», это значит, что таких как он, много. Мило. Стоит как-нибудь порасспросить его об этом.

2

– спасибо (фр.)

– Для того, чтобы выглядеть, как собака, я могу сделать вид, что я их съел. Но после этого мне приходится их утилизовать. Спрессовать в брикет, влагу собрать в контейнер. Во время прогулки контейнер следует очистить. Мы когда гулять пойдём?

– Побегать, пописать под деревья?

– Это имитация! Так что можешь остатки своих сарделек убрать обратно – не переводи зря продукты.

Итак, проблема с кормёжкой сама рассосалась. Ладно, пойдём прогуляемся.

Ошейник Пестиримус соглашается надеть, а вот пристегнуть к нему поводок отказывается категорически. В дворе ведёт себя, как заправская собака, шуршит опавшими за ночь листьями, пытается поймать голубя, лает на соседского кота, загнав пудового лентяя Степана на ветку клёна. Ветка согнулась и грозит сломаться.

Пока пёсик резвится, я занят делом – отправляю в мусорный контейнер два здоровенных мешка, их содержимое из пустых бутылок и битой посуды предательски громыхает на весь двор. Присаживаюсь на лавку, за спиной слышу ритмичное шуршание листьев. Нет, болонка не раздвоилась, это Равиль, наш дворник – из-под капюшона на меня раскосо смотрят глаза-щёлочки, под носом щёткой топорщатся архаичные усики, что делает его похожим на татарский вариант Чаплина. На нём надет всё тот же дождевик до пят, это что-то вроде его постоянной униформы. По случаю солнечного утра дворницкая бляха сверкает, как орден, а капюшон опущен, на голове шапочка-ушанка с завязками под подбородком.

– Да ты себе собачку завёл. Шустрый, однако! Как кличут?

Со мной случается лёгкий ступор: именовать собаку полным именем, состоящим из трёх частей и титула, мне кажется не очень-то подходяще и сложновато для ушей окружающих. На ум приходит первое попавшееся:

– Дружок.

– Как меня только не называли, – слышится в голове ехидный голос. – А вот чтобы Дружком – впервые.

Посылаю мысленный сигнал про то, что встревать в чужие разговоры – не совсем прилично. Ответа не получаю.

Веник шуршит листвой: сколько я тут живу, лет двенадцать? – всё это время Равиль здесь за дворника. Наверное, он родился одновременно с построенным домом и является его неотъемлемой частью, как фундамент, стены и кровля; дворник-татарин – старинная московская традиция, ещё с прошлого века. У Равиля небольшая квартирка на первом этаже, мы дружим с тех времён, когда я играл в местной песочнице. Иногда он оказывает мне честь и приглашает попить чайку, я захватываю из дома пряники, иногда мы играем в шахматы. Раньше проигрывал я, теперь всё чаще беру реванш, хотя выигрывать у Равиля мне не нравиться – его это по-детски расстраивает.

Пёсик, наконец, оставляет кота в покое, подбегает к лавочке и садится напротив. На меня смотрят смышлёные глаза-бусинки, голова набок, язык высунут:

– Как я понимаю, ты хотел меня спросить, дружок. О чём-то важном.

Всё-таки этот негодяй подслушивает мои мысли, – у меня, действительно, имеются вопросы. Ничего не поделаешь, придётся привыкать к политике открытости – всё тайное мигом становится явным.

– Как я понимаю, ты выбрал именно меня, и выбрал не случайно, – я стараюсь думать погромче. – Тебе не кажется, что нам следует объясниться?

– Я рад, что ты всё сам понял. Хорошо. Спрашивай.

– Ты не собака?

– Правильно. Я не собака.

Логично – собаки не разговаривают и не умеют читать чужие мысли.

– Тогда кто?

– Я – существо, которое умеет перемещаться.

– И я умею перемещаться.

– Да, но ты об этом не знаешь. Но ты не безнадёжен. Тебя можно этому научить, Ивус. Ты – один из немногих. Крайне редко встречаемая среди человечьей породы разновидность. Уникум. Я могу стать твоим учителем. Если ты захочешь.

Так, разложим всё по сусекам, как говорит в таких случаях моя тётушка. Я – Иван Емельянов, студент Московского университета, исторический факультет, второй курс. Не далее, как позавчера нежданно-негаданно появляется некое существо, замаскированное под мысленно говорящую собаку, заселяется сначала в месте моего обитания, потом в голове, и оно предлагает мне стать его учеником. Вопрос: чему меня собираются учить?

– Перемещаться, – у меня в голове слышится бархатный баритон Пестиримуса Светоподобного, – перемещаться вдоль времени. Могу тебя этому научить. Хочешь?

Глава 5.

Я лежу в темноте который уже час, тупо уставившись в то место, где теоретически находится потолок, однако теперь даже в его наличии я не уверен. Уснуть не получается. Причина моей бессонницы очевидна – я узнал нечто такое, что радикально поменяло мою школьную картину мироустройства. С Пестиримусом мы общались весь вечер и у меня нет оснований сомневаться в том, что мне рассказали. Если обобщать коротко – мой мир рухнул.

Тот мир, в котором я обитал, такой обжитый и уютный, за один вечер не то, чтобы исчез, но значительно видоизменился. Засверкал новыми гранями. Ивус, дружок, как-бы объяснить тебе попроще: существует не один, а два параллельных и во много похожих мира. Друг от друга они отличаются тем, что время в каждом из них движется в противоположных направлениях. Это как два встречных и местами пересекающихся потока, при этом можно перемещаться вдоль каждого из них. Как? Не знаю, просто умею, и всё. Ты же был маленький? Сначала ревел, не переставая, сосал соску, потом ползал, следом научился ходить. Если тебя спросит, как ты ходишь, ты сумеешь объяснить?

– Ну, я двигаю вперёд одну ногу. Потом вторую – всё просто, – я задумываюсь о процессе собственного прямохождения, и прежняя простота перестаёт казаться такой-уж простой, – Перемещаю вперёд центр тяжести. И, наверное, следует поддерживать равновесие. Да, и смотреть, куда ступаешь. А в том, другом мире – в нём задом наперёд ходят?

– Хорошо, что ты не сороконожка, – в очередном телефонном сообщении, что слышится у меня в голове, сквозит явная ухмылка, – Я задал знакомой сколопендре тот же вопрос. И представь – через неделю она, бедняжка, умерла от голода.

– Почему? – Не то, чтобы трагическая судьба незнакомой мне сороконожки меня сильно волнует, просто любопытно.

– Ходить разучилась.

Наверное, со стороны это выглядит уморительно: на кухне сижу я, зовут меня Ивус-дурак, половину вопросов по-прежнему произношу вслух, а мой собеседник – высокоучёная болонка. Проводит поумнительную беседу со студентом-прогульщиком. На тему: «Век живи – бестолковым помрёшь».

– Ладно, ты расскажешь, как всё устроено? Только поподробней.

– Понимаешь, в качестве модели для описания пространства вы используете три измерения: длину, ширину и высоту, то есть в вашем представлении пространство трёхмерно, а потому описывается тремя единичными ортогональными векторами, – сообщает мне пёсик с совершенно серьёзным видом. – К этой примитивной модели вы прибавляете время и считаете себя очень умными. Для вашего мира, который вы воспринимаете с помощью ваших органов чувств, этого достаточно. Однако настоящий мир устроен сложнее. В нашей системе координат таких измерений пять: дополнительные измерения… попробуем дать названия… глубшина и виршина! В такой модели ваше трёхмерное пространство становится частным случаем от нашего, и приобретает новую характеристику – двустороннюю бесконечность. А к времени, до полноты картины, следует добавить гравитацию. Понятно?