Ивашка бежит за конём
Шрифт:
Они потихоньку двери кровати опять прикрыли, не проснулся бы купец Данила Богатый. Да заморское вино хмельное — он спит-храпит, ничего не слышит.
Ивашка достаёт из поставца пряники, а хлебушка там нет. Хлебушко, видно, в другом месте хранится.
Ярмошка пожевал пряники, ещё пригоршню за пазуху сунул — завтра день долог, опять есть захочется.
Насытился он, губы рукавом рубахи обтёр, крошки со ступеньки собрал, в рот ссыпал, шепчет:
— Я так порешил: с тобой в Киев плыть. У моего дядьки, такого-сякого, я лишний рот. Каждым куском меня попрекает, без дела дерётся. Очень надо!
— Не заметит, — говорит Ивашка. — Он днём и не ходит сюда. А я тебе завтра постараюсь мясца достать.
— А ну его, — говорит Ярмошка. — И без мясца люди живы. Главное — хлебушко. А то от этих, таких-сяких, пряников во рту сладко и слюны много, а настоящей сытости нет.
— Будет тебе хлебушко, — обещает Ивашка. — Завтра непременно добуду.
Ярмошка опять залез под кровать, засовы за собой задвинул.
Глава седьмая
АННУШКА ПОДА‚Т ВЕСТЬ
И собачка бежит-бежит да остановится. И пташка летает-летает, на веточку присядет. Всякому началу приходит свой конец. Плыла-плыла ладья из Смоленска, в Киев прибыла. На вечерней заре бросили якорь в виду пристани.
Данила Богатый распоряжается:
— Нынешней ночью ещё здесь переспим. Завтра спозаранку начнём выгружаться. Ивашка, дурень, даровой слуга, укладывай меня спать.
Ивашка Данилу раздевает, в постель укладывает, чашку хмельного вина подал. Данила выпил, заснул, захрапел. А Ивашка сидит на ступеньке, дожидается, пока Ярмошка из-под варяжской кровати вылезет. За пазухой у него краюшка хлеба и мяса шматок припасены. От своего рта оторвал, сберёг дружку.
Скрипнули засовы, приоткрылась дверь, выполз Ярмошка. Ивашка протягивает ему еду, а тот отмахивается, шепчет тихо, будто комариный писк:
— Спрячь. Потом пригодится. Сейчас времени нет.
— Что так? — спрашивает Ивашка. — Ночь-то в начале, вся впереди.
— Молчи, такой-сякой, купца разбудишь! Иди за мной, после поговорим.
Ивашка не поймёт, к чему да куда, однако же ступает на цыпочках вслед за Ярмошкой. На палубу выбрались, прислушиваются. Все на ладье спят. Спят на скамьях гребцы, головы к вёслам приклонили. Спит приказчик, подостлав на доски свою епанчу. Все спят.
Ярмошка шепчет:
— Самое нам время отсюда бежать. Настанет день — мне уж не выбраться. Купец меня обнаружит, изобьёт до смерти, и тебе за меня достанется.
— Куда же нам бежать? Кругом вода.
— Бултыхайся прямо в воду. Здесь до берега близко, доплывём. Вспомни, как я тебя на Каспле обучил плавать. Не бойся, прыгай!
— Потонем.
— Не потонем, так вынырнем. Хлеб давай сюда. Я его в рубаху заверну, привяжу к голове, не намочить бы. А боишься, так оставайся. Мне что!
И прямо с борта ладьи прыг в реку, поплыл. И Ивашка за ним вслед прыгает.
Всплеснулась вокруг него днепровская вода, с головой покрыла. А уж Ярмошка его под пузо поддерживает, пищит:
— Плыви, плыви, такой-сякой! Веселей шевелись!
Ивашка бьёт по воде руками и ногами, плывёт. Оглянуться не успел — вот и берег. Они вылезли, отряхнулись, сели на песочек.
Ярмошка раздувает ноздри, жадно глотает свежий воздух.
Под варяжской-то кроватью, скорчившись сидя, воздуха нюхать не приходилось. Ярмошка руки раскинул, рот широко раскрыл, никак вдосталь не надышится.Ивашка его спрашивает:
— Куда теперь?
Кругом ночь, ни одного огонька не видать. Тёмные домишки столпились, будто овечье стадо, посреди огородов дремлют. И в какую сторону голову ни поверни, всюду дома, дома. Кругом растеклись, вверх в гору ползут. Наверху горы высокие стены, а над ними купол а, крыши теремов. А всё смутное — еле выделяется на ночном небе.
Тихо-тихо, а будто воздух шевелится, гудит, как пчелиный рой. Это многие тысячи людей в домах спят, во сне дышат.
— Пошли, — говорит Ярмошка. — Здесь на берегу нас купец завтра первым делом увидит.
Они отошли подале. В темноте наткнулись на забор, тут же прикорнули.
Утром проснулись, поели, пошли искать Аннушку.
Киев-то не Смоленск, много больше будет — огромный город. Одних рынков там восемь, улиц, домов не счесть. Нигде Аннушки не видать.
Ивашка с Ярмошкой весь город обходят — от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. На Михайловскую гору подымались, спускались на Оболонь, на Перевесище забрели.
Где Аннушку искать, кого спрашивать?
В один день Киев не обойти — они который день бродят. А есть-пить надо!
Они где у бабы торговки пирог стащат, где на паперти среди нищих-убогих замешаются — им милостынька перепадёт. Иной раз у чужой двери поскребутся — им хозяйка кусок вынесет, а то, случается, и собаку натравят. Они отощали, обносились, ищут-ищут Аннушку, не найдут.
Ярмошка говорит:
— Народищу здесь что сена в копне — не счесть. Где нам среди них Аннушку обнаружить? Где она скрывается? Пока все дома обойдём, во все двери заглянем, у нас седые бороды ниже колен вырастут.
Ивашка в ответ только вздыхает.
Ярмошка говорит:
— Это нашей жизни не хватит весь город обыскать. Помяни моё слово, мы здесь подохнем. Ивашка опять вздыхает.
— Нет, — говорит Ярмошка, — будет! Поискали, и хватит! Без толку время теряем, такое-сякое! Пошли обратно в Смоленск, пока нас ноги держат.
А может быть, Ярмошка прав? Может быть, правда лучше махнуть рукой, перестать искать? Аннушка разумница, рукодельница — ей везде будет хорошо. А он в самом деле в этом Киеве подохнет.
Уж он видит себя, как бредёт он старенький, согбенный весь, бредёт от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. У каждой двери стучится, деревянную чашечку за подаянием протягивает. А седая борода, длинная, по холодному ветру развева ется, за его плечами прозрачным плащом вьётся. Посошок по мосткам тук-тук.
У Ивашки на глазах слезы, так ему самого себя жалко.
А что, если вернуться в Смоленск? Мудрила его в сыновья примет, у тётки Любаши он будет в холе, в тепле, в сытости. И Ярмошка вернётся к своему дядьке. Ну, выпорют его разок, ему ничто, он привычный.
— Ладно, — говорит Ивашка, — будь по-твоему.
Идём в Смоленск обратно. Пошли, чего там.
Но тут Ярмошка, ветреная голова, вдруг заупрямился.
— Нет, — говорит, — я сейчас ещё не пойду. Дольше искали, меньше осталось.