Ивы зимой

— Да, ваша честь. Абсолютно согласен. Измученный и подавленный, но уже вновь уносимый куда-то вдаль каруселью надежды, Тоуд был высвобожден из железных объятий кресла и передан на попечение стражникам-конвоирам и тюремщику, которые однажды уже ввели его в этот зал, а теперь поспешно вывели за дубовую дверь.

— Очная ставка, как я и говорил, — подмигнул Тоуду тюремщик.

— А что, раньше нельзя было ее провести? — огрызнулся Тоуд.

— Все в соответствии с процедурой, старина, все в соответствии, — вздохнул тюремщик с таким видом, словно дал исчерпывающий и убедительный ответ.

Тоуда вновь повели по коридорам и вверх-вниз по лестницам. На каждом повороте, на каждой лестничной площадке путь преграждали на миг отпиравшиеся перед конвоем и арестантом тяжелые двери и стальные решетки. Наконец, шагнув за очередную дверь, Тоуд оказался в одном из внутренних двориков Замка, выделенном для прогулок заключенных.

— В одну шеренгу — становись! — раздался зычный хриплый голос.

Шеренга была составлена из одиннадцати рецидивистов, закоренелых преступников и отпетых негодяев, двенадцатым к которым был присоединен Тоуд. Оказавшись самым малорослым, приземистым и коренастым из них, Тоуд изо всех сил попытался распрямиться и вытянуться, чтобы придать себе роста и убавить размер в поперечнике. Главное, решил он, ничем не выделяться. Почему-то ему казалось, что, если он будет опознан, это станет концом всему, крахом последней надежды на спасение.

В дальнем конце двора распахнулась другая дверь, и в нее, сопровождаемый двумя полицейскими, вошел высокий худощавый мужчина в визитке. Это был не кто иной, как дворецкий, которого Тоуд не только обманул, введя в заблуждение относительно своей персоны, но и склонял к взятке! Чуть было разгоревшийся в душе Тоуда светоч надежды безвозвратно погас.

— Пожалейте меня! — в отчаянии закричал он.

— Арестованные, молчать!

— Только не меня, не показывайте на меня, проявите милосердие, — умолял Тоуд в порыве жалости к самому себе, смешанном с волной страха.

Падая на колени и моляще поднимая руки к небу, он простонал:

— Я не хотел! Я же не нарочно!

— Сэр, — обратился к дворецкому один из полицейских, — есть ли среди этих джентльменов кто-нибудь, кто был бы вам знаком? Говорить ничего не следует. Если вы кого-то узнаете, просто укажите на него рукой. Во времени мы вас не ограничиваем.

Медленно-медленно дворецкий поднял руку, медленно-медленно выставил вперед указательный палец и столь же медленно, но зато без колебаний ткнул им в сторону Тоуда.

Взвыв, Тоуд потерял сознание и рухнул в подставленные руки каторжника, оказавшегося его соседом по шеренге.

Очнулся он уже в знакомом ему неудобном деревянном кресле. Однако на этот раз руки его не были пристегнуты к подлокотникам; не стягивали их и наручники, как не висели на ногах и тяжелые кандалы. Более того, кто-то потрудился подложить пару подушек — за него и под него, чтобы сидеть в кресле было удобнее.

«Это, наверное, для того, чтобы помочь мне выдержать худшее и не сойти с ума на месте», — решил про себя Тоуд.

— Подсудимый, — обратился к нему председатель судебной коллегии, — в анналах истории юстиции не много найдется дел, казавшихся в начале их рассмотрения столь очевидными и предопределенными, как ваше. С чего мы начинаем, когда нарушенными оказываются столько законов, когда налицо столько явно преступных деяний, когда потрясены сами устои нашего общества? Во-первых, мы…

Тоуд впал в прострацию и перестал вслушиваться в слова судьи. Он понял, что пропал. Жизнь стремительно заканчивалась, времени оставалось всего ничего. Еще немного, и тюремный палач…

— …но, с другой стороны, и мы не должны сбрасывать со счетов эту сторону, следует принять во внимание факт (неоспоримо подтвержденный столь достойным доверия свидетелем, каковым является дворецкий лорда) проявления смелости, хладнокровия, летного мастерства и — что там говорить — героизма, продемонстрированного данным конкретным Тоудом Жабой в течение полета, от исхода которого зависели жизни горожан, тысяч наших сограждан.

В голове Тоуда что-то щелкнуло, и он стал прислушиваться.

— Один, вооруженный лишь гением разума и собственным мужеством, оказавшись перед страшным выбором — подвергнуть опасности жизни других или рисковать своей, он, наш герой, принял вызов судьбы и стал бороться за живучесть омертвевшего летательного аппарата. И он справился, я бы даже сказал — триумфально победил там, где любой другой неминуемо потерпел бы поражение. Он позволил себе покинуть обреченный самолет, но — когда он это сделал? Только тогда, уважаемые коллеги, когда стало ясно, что угроза городу миновала, что никакого вреда падающая машина никому не нанесет. И вот он…

Тоуд слушал словно зачарованный.

— …он, поступивший как герой, предпочел не распространяться об этом и никак не акцентировать внимание на своей персоне. Скромный, как никто, он тайно, вновь рискуя собой, покинул место своего временного пристанища — во избежание хвалебных славословий в свой адрес. Затем ему снова пришлось рисковать жизнью — уже в третий, в четвертый, в пятый раз! Стремление избежать ненужной суеты, отсутствие тщеславия и желания быть в центре внимания послужили причиной целой череды храбрых побегов и стремительных исчезновений, подобные которым нам нечасто приходится видеть. И затем, когда наш храбрый герой был доставлен сюда, стал ли он изменять себе, своим твердым убеждениям? Нет, он ни на йоту не отступил от принципов скромности, столь естественных для него. Даже под угрозой неправедного суда, даже рискуя потерять навеки свободу, если не саму жизнь… в общем, он так и не признался нам в том, кто он такой на самом деле, упорствуя в весьма правдоподобном спектакле, представляя себя закоренелым преступником и неисправимым правонарушителем.

— Да, да! Это так! — подтверждая слова председателя, крикнул Тоуд.

Председатель же, воодушевленный своим красноречием, продолжал:

— Но его верные друзья, хорошо знающие нашего героя, сделали за него этот шаг, подав обращение в суд, зная, что сам за себя он просить не будет. Что касается господина редактора почтеннейшего печатного органа, то тут нам не следует много говорить, ибо этот почтеннейший гражданин оставляет за собой право неразглашения профессиональной тайны получения информации — священное право журналиста, которое мы не можем, не должны и не хотим нарушать. Мы не будем спрашивать его о том, откуда, из какого правдивого и надежного источника он впервые узнал о причастности мистера Тоуда к героическому миру воздухоплавания. Тем не менее кое-какие незаконные деяния, рассматриваемые в этом деле, были совершены, что поставило бы нас в трудное положение в отношении вынесения соответствующего законодательству наказания герою, если бы не вовремя обратившийся к нам мистер Барсук, чье доброе имя и хорошую репутацию у нас нет ни малейшего основания подвергать сомнению. Ручательство столь мудрого, рассудительного и уважаемого животного, его обещание помочь мистеру Тоуду в обустройстве на старом месте жительства снимают с нас проблему решения дальнейшей судьбы подсудимого. Все сказанное мною означает лишь одно: чаши весов уравновешены, счет равный. Проступки и даже преступления, совершенные Тоудом, полностью искупаются его героизмом и величием его подвига. К тому же на эту чашу весов ложится ручательство мистера Барсука. Итак, мистер Тоуд согласно приговору признается виновно-невиновным преступником-героем и освобождается из-под стражи в зале суда — с одним условием: как он попал сюда — необъявленным и непрославленным, так пусть и уходит — в неизвестности, инкогнито, в соответствии с его первоначальным замыслом, ради которого он был готов пойти на такие жертвы…

— Но… — запротестовал Тоуд, который вполне оправился от шока за время речи председателя и теперь гадал, стоит ли подать жалобу на несправедливое замалчивание его заслуг прямо здесь и сейчас или же, заручившись поддержкой хорошего адвоката, впоследствии отсудить себе то, что должно было принадлежать ему по праву, — торжественное шествие через весь город, праздничную встречу с восхищенными горожанами; кроме того, он хотел бы получить для участия в торжествах купленный на средства городской казны летный костюм и набор пилотской амуниции — вместо тюремной робы, столь охотно предоставленной ему в стенах замка.

— Ввиду всего вышесказанного, — не обращая внимания на протесты подсудимого, председатель продолжал свою речь, — выносится следующее дополнительное постановление: отвезти мистера Тоуда за городские стены, высадить на дороге, ведущей туда, откуда он явился, и проследить за тем, чтобы никто, ни одна живая душа, не побеспокоил нашего скромного героя своим назойливым вниманием.

— Так я свободен? — спросил судей измученный Тоуд.

— Свободны уйти, но не свободны вернуться, — последовал ответ. — И не совершайте больше противоправных действий. В противном же случае все вынесенные вам ранее приговоры, включая пожизненное заключение, будут извлечены из-под сукна и из долгого ящика, куда мы помещаем их, с тем чтобы не забыть и задействовать при первом же удобном случае. И учтите: в следующий раз вряд ли вам что-либо поможет, даже чудо. Второго шанса не будет!