Июнь 41-го. Окончательный диагноз
Шрифт:
Последнее по счету и первейшее по важности отличие ПП от плана отражения агрессии — состав группировки прикрытия. Операция прикрытия всегда выполняется лишь частью сил. Это неизбежно — так же, как неизбежно направление в караул лишь малой части личного состава охраняемого военного городка, как неизбежно участие в работе службы «Скорой помощи» лишь малой части имеющихся в городе врачей и медсестер. А теперь от метафор перейдем к конкретным цифрам и картам. (Рис. 7, 8, 9)
На схемах изображена группировка войск приграничных округов в прикрытии, причем не на первый день (М-1) операции прикрытия, а на один из последних (первые эшелоны войск прикрытия завершали сосредоточение в указанных в ПП районах на М-3/М-4, вторые эшелоны сосредотачивались в период с М-3 до М-13). Что же мы видим? Всего в приграничной полосе от Балтийского берега до
Рис. 7. Дислокация войск по плану прикрытия. Прибалтийский ОВО
Какие задачи можно решить такими силами? В соответствии с п. 105 Полевого устава ПУ-39 стрелковая дивизия может вести упорную оборону на фронте в 8–12 км. При обороне в полосе укрепрайона считалось возможным увеличить ширину фронта вдвое, т. е. до 20–25 км максимум. Фактически же на одну дивизию первого эшелона приходилось 35–40 км границы. Но и эти, «средние по больнице» цифры не отражают весь трагизм ситуации: части прикрытия были растянуты вдоль границы почти равномерной «цепочкой», немцы же наступали, массируя силы в узких полосах прорыва. Так, на 45-км фронте обороны 128-й стрелковой дивизии (южный фланг Северо-Западного фронта) 22 июня границу пересекли 3 танковые и 2 пехотные дивизии вермахта.
Что это было? Ошибка, глупость, преступление, «заговор генералов»? Вовсе нет. ПП были вполне реальными — если использовать их по прямому назначению, т. е. в случае свое-временного введения плана прикрытия в действие. Своевременным же для такого ПП могло быть только время до начала развертывания армии противника . Например, представим себе ситуацию, при которой «днем М» стало 22 мая 1941 г. (этот день примечателен тем, что именно тогда железные дороги Германии были переведены на режим максимальных военных перевозок и началась крупномасштабная передислокация немецких войск на восток).
Утром 22 мая вводится в действие план прикрытия и соединения первого эшелона организованно (не под бомбами противника) занимают указанные им полосы обороны, на что по ПП уходит 6–12 часов [37]. Что может противопоставить этому противник? Непосредственно в приграничной полосе у немцев 22 мая войск нет вовсе (не считая пограничников). На 100-км глубине от границы до Вислы разбросано порядка 45 пехотных дивизий; только на то, чтобы выйти к границе, им потребуется 3–4 дня. Нужно еще время на оценку ситуации, на выявление факта начавшейся в приграничных округах СССР мобилизации, на принятие какого-то решения.
Даже если этим решением будет отчаянная попытка бросить все наличные силы в наступление, не дожидаясь сосредоточения предусмотренной планом «Барбаросса» группировки, то соотношение числа дивизий к западу и востоку от границы будет порядка 1,5 к 1. Плюс пограничные реки, мосты на которых уже успешно взорваны. Плюс тысяча ДОТов. Плюс подошедшие на М-5 к границе «глубинные» стрелковые дивизии (про 14 мехкорпусов мы даже не вспоминаем). Плюс мощные удары советской авиации «по основным группировкам войск, железнодорожным узлам, мостам и перегонам». И задача «восточных» становится уже совершенно реальной…
Разведка
Что же помешало своевременному (в указанном выше понимании слова «своевременно») началу мобилизации и введению в действие планов прикрытия? Ответ на этот вопрос предельно прост: высшее военно-политическое руководство СССР понятия
не имело о реальных планах противника, тем паче — о конкретной дате начала операции «Барбаросса». Вот и вся разгадка. Да, на страницах сочинений советских историков-пропагандистов все гораздо интересней. Некоторые из придуманных историками историй совершенно замечательны.Так, например, в 1995 г. под эгидой ФСБ и СВР был выпущен в свет сборник документов под ошеломляющим названием «Секреты Гитлера на столе у Сталина». Под номером один шел украшенный грифом «совершенно секретно» отчет… о пресс-конференции английского посла в Москве С. Крипса. Следующим «секретом Гитлера» был отчет НКГБ СССР «об откликах в кругах дипломатического корпуса по вопросу о заключении договора между СССР и Югославией». [116] В последние годы книжки подобного сорта пошли косяком. Составлены подробные списки: «сорок неопровержимых предупреждений разведки», «сто сорок предупреждений…». В качестве одного из «неопровержимых» приводится донесение пограничников о том, что польские деревенские бабы с западного берега Буга кричали: «Русские! Берегитесь! На вас немцы скоро нападут…»
Как гласит замечательная французская поговорка, «даже самая красивая девушка не может дать больше, чем у нее есть». Содержание и достоверность донесений советских (как и любых других) разведслужб определялись прежде всего и главным образом наличием «источников», т. е. завербованных носителей секретной информации. Все остальные, все эти загадочные штирлицы и радистки кэт могли лишь с большими или меньшими искажениями и запаздыванием транслировать в Москву полученную от «источников» информацию; транслировать, но не генерировать ее. В контексте «тайны 22 июня» обсуждать сорок или сто сорок сообщений, полученных от вечно голодных журналистов, продажных депутатов, коммивояжеров и жены немецкого посла, нет ни малейшего смысла — подобные «источники» не имели и малейшего доступа к документам высшего военно-политического руководства Германии. Что они могли сообщить, кроме разнообразных сплетен, включая дезинформацию германских спецслужб, преднамеренно распространяемую в подобной среде?
Что же касается немецких генералов и офицеров, завербованных советской разведкой, то их перечень не займет у нас много места. Это один-единственный человек, обер-лейтенант Харо Шульце-Бойзен, сотрудник разведывательного отдела штаба люфтваффе [38]. Старший лейтенант старался изо всех сил, но по своему служебному положению он находился слишком далеко от тех кабинетов, в которых принимались решения; фактически он собирал и передавал советской разведке слухи, циркулирующие в коридорах штаба люфтваффе. Иногда (особенно в сугубо авиационных вопросах) эти слухи отражали реальные события, не менее часто Шульце-Бойзен становился «источником», через который дезинформация германских спецслужб потоком лилась в Москву.
В начале XXI века «соловьи ФСБ» встрепенулись и с гордостью сообщили доверчивой публике, что раньше они морочили ей голову байками про судьбоносные сообщения Рихарда Зорге («сами понимаете, товарищи, время было непростое, и не обо всем можно было говорить прямо…»), но вот теперь-то они вспомнили и расскажут Чистую Правду. Оказывается, был компетентный «источник», и было достоверное сообщение о дате начала «Барбароссы». 19 июня 1941 г. сотрудник гестапо, гауптштурмфюрер Вилли Леман (агентурный псевдоним «Брайтенбах») встретился с представителем советской разведки и рассказал ему о том, что война начнется 22 июня в 3 часа утра. Публике были сообщены мельчайшие подробности: где происходила встреча, какие условные сигналы использовались, как был в тот день одет Леман («усталый, в несвежей рубашке») и т. п.
Тем не менее, вопросы остаются. Вопрос первый — откуда сам Леман все это узнал? Запытал до смерти армейского полковника? Существует простое и незыблемое правило: секретная информация сообщается только тем, кому она нужна для исполнения служебных обязанностей, и только в том объеме, какой необходим для исполнения обязанностей. Гауптштурмфюрер гестапо (это звание соответствует капитану в вермахте) В. Леман занимался контрразведывательным обеспечением предприятий оборонной промышленности; проще говоря — следил за тем, чтобы на военном заводе ничего не взорвали и через проходную не вынесли секретный чертеж, его «невидимый фронт» пролегал в сотнях километров от Буга и Немана. Зачем, для какой надобности ему информация о дне (тем более — о часе!) начала наступления на Восточном фронте?