Июнь-декабрь сорок первого

– А знаете, Алексей Николаевич, я человек не из трусливых, но звонить вам боялся.

Толстой с недоумением посмотрел на меня. Я напомнил ему случай двухлетней давности. Мы готовили тогда номер газеты, посвященный 21-й годовщине Красной Армии, и нам очень хотелось, чтобы в этом номере выступили большие писатели. Я набрал номер Толстого. Откликнулся секретарь. Я объяснил, зачем нам понадобился Алексей Николаевич, и попросил пригласить его к телефону. Через несколько минут последовал ответ секретаря:

– Алексей Николаевич занят. Он не сможет написать для вашей газеты.

Не скажу, чтобы это меня обидело, но какая-то заноза засела в душе. По тогдашней своей наивности, что ли, я не мог понять, что ничего шокирующего в таком ответе нет.

Выслушав теперь мое напоминание об этом, Толстой, как мне показалось, несколько смутился. Даже стал вроде бы оправдываться:

– Как раз в то время я работал над "Хождением по мукам". Людмила Ильинична "отрешила" меня ото всех других дел...

Алексей Николаевич попросил познакомить его с обстановкой на фронте.

– Вот в газете написано: идут ожесточенные бои на бобруйском, тернопольском, полоцком, борисовском направлениях. А все-таки где именно по ту или по эту сторону названных городов?

Конечно, мы в редакции знали несколько больше, чем сообщалось в сводках Совинформбюро. Я подвел Толстого к большой карте, висевшей в моем кабинете. На ней красными флажками была отмечена более точная линия фронта. По последним данным Генштаба, Бобруйск и Тернополь находились уже в руках противника, а за Полоцк и Борисов еще шли бои.

Постояв перед картой, Толстой снова уселся в кресло. Помолчал. Потом заметил раздумчиво:

– Понимаю... Дела трудные... На войне нередко о сданных городах сообщают с опозданием, а об отбитых у противника - с опережением...

Алексей Николаевич подчеркнул, что он хорошо это знает: в первую мировую войну был военным корреспондентом и помнит, как кайзеровские военачальники всегда спешили объявить о захвате чужих городов еще до того, как овладевали ими. Наверное, и гитлеровские генералы, стараясь Выслужиться перед своим фюрером, спешат и будут спешить с победными реляциями.

– А нам торопиться не надо с объявлениями о сдаче наших городов, сурово заметил писатель.
– Не мы начали эту войну...

Вспоминая тот разговор сейчас, сорок с лишним лет спустя, я невольно думаю о Брестской эпопее. В сводке Главного командования Красной Армии, опубликованной 24 июня, сообщалось, что "после ожесточенных боев противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять Кольно, Ломжу и Брест". А ведь Брестская крепость еще долго держалась после того. Почти месяц!

...Видно, еще по пути в редакцию Толстой обдумал, о чем следует написать в "Красную звезду", с каким словом обратиться к фронтовикам. Сразу предложил нам статью - "Армия героев". Начиналась она так: "Дорогие и любимые товарищи, воины Красной Армии!.."

С этого дня и началась многолетняя дружба "Красной звезды" с Толстым, о которой Николай Тихонов в одном своем письме из блокадного Ленинграда писал мне: "Если Алексей Николаевич в Москве, приветствуйте его сердечно от меня. Его сотрудничество в "Красной звезде" очень естественное, правильное, нужное".

Толстой часто приходил к нам в редакцию. И не только по приглашению, а и просто так, на правах постоянного сотрудника газеты. Писал он для нас безотказно, каждую просьбу "Красной звезды" воспринимал как боевой приказ...

* * *

В том же номере, за 9 июля, было и другое примечательное выступление стихи Михаила Голодного "Два Железняка". А предшествовало этому такое событие.

В субботу, 5 июля, поздно вечером пришло краткое сообщение: "Героический подвиг совершил командир эскадрильи капитан Гастелло. Снаряд вражеской зенитки попал в бензиновый бак его самолета. Бесстрашный командир направил охваченный пламенем самолет на скопление автомашин и бензоцистерн противника. Десятки германских машин и цистерн взорвались вместе с самолетом героя".

Гастелло?.. Знакомая фамилия. Ведь это один из героев Халхин-Гола! Тот, что летал обычно с комиссаром Михаилом Ююкиным - его ведомым.

Бомбардировщик, пилотируемый Ююкиным, тоже был поражен зенитным снарядом и вспыхнул в воздухе над территорией, занятой противником. Не имея возможности перетянуть через линию фронта, Ююкин спикировал на скопление артиллерии и пехоты японцев. Выходит, Гастелло повторил подвиг своего боевого друга и партийного наставника!

Всех нас это взволновало. Но сообщение очень скупо. Никаких подробностей. Не названо даже имя героя.

Пытались разузнать хоть кое-что еще у нашего корреспондента по Западному фронту - не удалось с ним связаться, он в войсках. Позвонили в штаб ВВС - там не только нет подробностей, а и самый факт гибели Гастелло пока неизвестен. Удалось выяснить самую малость: звать его Николаем Францевичем, служил он в 207-м авиационном полку 42-й бомбардировочной, дивизии.

При переговорах со штабом ВВС были у меня в кабинете секретарь редакции Александр Карпов и еще несколько сотрудников. Не помню уж, кто из них подсказал: в редакции, мол, находится Михаил Голодный - может быть, он напишет стихи о Гастелло.

Пригласили поэта ко мне. Войдя, он почему-то остановился у двери. Переминается с ноги на ногу, шевелит тонкими, как у пианиста, пальцами, на лице какая-то грустная улыбка. Показали ему сообщение о Гастелло, объяснили, чего от него хотим.

Прихватил он гранку с этим сообщением и уединился в пустующем зале заседаний. Откровенно говоря, я сомневался, удастся ли поэту выполнить нашу просьбу. На всякий случай приказал подготовить что-нибудь на то место, какое зарезервировано для стихов. Однако через час-полтора стихи появились и службу свою сослужили. Читатель мог пропустить скупые строки о подвиге Гастелло, втиснутые в текст сводки Совинформбюро, а стихи, которые так и назывались - "Подвиг капитана Гастелло", не заметить было нельзя.

Уже глубокой ночью, дожидаясь сигнального экземпляра газеты, я не вытерпел - спустился в типографию поторопить печатников. Возвращаюсь обратно, с "сигналом" в руках, и неожиданно встречаюсь с Михаилом Голодным, медленно шагающим взад-вперед по полутемному коридору.

– Вы еще здесь?
– удивился я.
– Почему не спите?

Оказывается, он тоже дожидался первых оттисков газеты - не терпелось взглянуть на первое свое стихотворение о герое Отечественной войны. Я затащил поэта к себе, распорядился, чтобы принесли для него несколько экземпляров свежей газеты. Разговорились.