Из берлинского гетто в новый мир
Шрифт:
Еще до начала собрания я беседую с несколькими пленными. Должны же быть среди них разумные люди, которые могли бы работать в антифашистском активе. Действительно, таких находится немало. Они только и ждали, чтобы их кто-то «организовал». Может быть, среди них можно найти и помощника в этом деликатном деле? Нет, лучше не надо. Не могу рисковать.
Начинается концерт. Успех огромный, как повсюду. Начальник лагеря привел свою жену. Я перевожу им. После концерта они приглашают меня к себе на ужин. Беседа не клеится. Мои мысли не дают мне покоя. Я размышляю, посвятить ли этого милого человека в мою тайну? Или лучше не делать этого. Решаю: нет, лучше не надо. Не стоит втягивать
Хлеб и доброта
В лагере в Гусь-Хрустальном атмосфера хуже некуда. Руководитель актива Георг П. принимает меня уже у ворот с кислым выражением лица. «Что?! Музыка? Сегодня? Невозможно! Люди голодны. Вот уже два дня, как нам сократили рацион».
«А почему?»
«Не знаю».
К воротам подходит начальник лагеря, приветствует меня, дает указание разместить ансамбль. Мы идем с ним по лагерю. Он показывает мне бараки, кухню, столовую, комнату для актива. Все это легкие постройки. «А вот здесь мой кабинет. Самая маленькая комната во всем лагере». Кабинет находится напротив комнаты для актива.
«Не могли бы мы на минутку присесть? Я устала».
«Пожалуйста. Что будете пить? Чай? Водку?»
«И то и другое». Впервые я замечаю улыбку на его лице. Он наливает мне водку левой рукой, правой у него нет.
«За ваше здоровье!»
«А я пью за ваше здоровье». Это не двести, даже не сто граммов. Наше настроение ниже нуля. Правда, водка немного его подымает. Он рассказывает мне: «У меня большие неприятности. Дороги замело. Вот уже два дня не подвозят продовольствия. Ждем его каждый день. Но пока его нет, приходится экономить. Немцы ходят с такими лицами, будто им в гроб ложиться».
«Ну, вы знаете сами: если мужчины голодны, они как волки».
«Ах, что говорить, как часто мне приходилось сосать палец, когда мы пробивались из окружения. Вы думаете, что фрицам не пришлось это испытать? Но тогда они помалкивали».
«Как думаете, завтра подвезут?»
«Надеюсь. Погода вроде успокаивается. Такого еще не было. Ведь пленные же получат все до грамма».
«Не хотите ли вы разъяснить это? Сегодня вечером? На перекличке?»
«Что? Мне еще перед ними извиняться? Да кто заварил всю эту кашу?»
«Я ведь сказала? объяснить. Попробуйте. Не упрямьтесь! Сами увидите, какое это произведет впечатление».
«Ну, хорошо. Послушаю раз в жизни совета женщины»,? говорит он, мило улыбаясь.
«Такие мысли не сами приходят, товарищ старший лейтенант. Я тоже должна была до них дойти».
«Уговаривать вы умеете».
Во время переклички я стою у окошка и смотрю во двор. Мне хочется увидеть, как реагируют пленные на слова начальника лагеря. Он говорит долго и хорошо и заканчивает словами:
«Итак, вы ничего не потеряете. Хлеб и сахар вам выдадут на руки, все остальное пойдет в котел. Получите добавку. Будете получать ее несколько дней. Хорошо?»
«Хорошо!»? отвечают ему хором.
И кажется мне, что обе стороны говорят искренне. Может ли человеческое обращение заменить кусок хлеба? Думаю, может. На какое-то время. Я сама это испытала.
Антифашистский актив существует еще недолго. После переклички один активист за другим заходят в комнату. Их человек двадцать. Они смотрят так, будто с их плеч свалилась тяжелая ноша.
Выглядят и обрадованными, и пристыженными. Ведь не удалось им повлиять на людей. В эти дни это выявилось особенно ясно. Я не могу удержаться от упреков. Но они сами настроены самокритично. Стоя, мы совещаемся, времени мало. Вывод: суеты было много, настоящей работы с людьми? мало.«Мы настоящего контакта с людьми еще не нашли. Просветительством занимались».
«Мы себя считали какими-то особенными».
Руководитель актива с этим не согласен. Начинается спор. Я прислушиваюсь, даю советы и обещаю приезжать почаще. Чувствую, что у них есть желание исправить ошибки.
После собрания я долго беседую с руководителем актива Георгом П. и его заместителем Освальдом Г., бывшим коммунистом. Я критикую их без скидок. Хорошо, что Георг воспринимает это правильно. Он всегда задумывается над тем, что я ему говорю. Однажды он даже написал мне письмо, в котором благодарил за критику. Такое бывает нечасто.
С Освальдом Г. дело сложнее. Он самоуверен, думает, что умнее всех. Но человек он честный, энергичный и неплохой теоретик. Он как бы дополняет Георга П., который не имеет опыта общественной работы. Руководство актива он на себя принять не может, потому что работает инженером на стекольном заводе. Времени у него остается мало.
У «моих ребят» сегодня тоже урчит в животе. Но настроение хорошее. Я делаю доклад. Сегодня это вторая речь для пленных, у которых в животах пусто. Я пытаюсь поэтому изъясняться коротко. А ансамблю я говорю:
«Ребята, сегодня вы должны играть так, чтобы люди повскакивали со скамеек. Настроение в зале неважное».
«Не беспокойтесь. Мы не подкачаем!»
Действительно, они превзошли самих себя. Выступали с огоньком, импровизировали, отпускали шуточки, которые не были предусмотрены. И сами смеялись пуще всех. Концерт доставил всем большое удовольствие. Никто не хотел уходить.
«Ну, пора кончать»,? пришлось мне прикрикнуть на обоих конферансье, которые не хотели уходить со сцены. Я видела, что люди начинали уставать. Ведь программа уже шла три часа.
В комнате начальника лагеря, где я должна была спать, на столе лежала телефонограмма: «Завтра возвращайтесь во Владимир». Почему? Об этом ни слова. Ну что же, все равно собиралась вернуться. В семь утра мы грузимся на нашу машину. Нам помогают несколько пленных. Мы трогаемся в путь. Они приветливо машут нам.
«Приезжайте поскорей опять!»
Во Владимире меня ожидают новости. Самая главная: сообщение из Москвы о создании среди военнопленных национального комитета «Свободная Германия»; вторая новость: из Суздаля к нам прибывают сегодня двести бывших офицеров. Что же это означает? Что за люди? У нас ведь солдатский лагерь. И последнее: «красавчик» Отто из Кольчугина вчера прибыл сюда. Майор ничего об этом не знал. Еще немножко ? и он отправил бы его обратно.
Начинаю с этой последней новости. Иначе еще опоздаю, чего доброго. Пока меня не было, майор назначил нового коменданта лагеря. Я знаю его мало. Могу ли я ему довериться или нет, не знаю. Делать, однако, уже нечего: Отто расположился в его комнате. Здесь я не могу устроить обыск. Герберт К. снят, поскольку он, несмотря на многочисленные предупреждения майора, оставил маленького Детлефа жить в своей комнате.
Я приглашаю к себе нового коменданта. Хочу выяснить, чем он дышит. Солдат-сверхсрочник, в политическом отношении неясен. Фашистом никогда не был. Так говорит он. Но так говорят теперь все. Ну а как он себе представляет будущее? Гитлера надо послать ко всем чертям. Это для него ясно. С войной надо покончить. Это тоже ясно.