Из хорошей семьи

– Тань, ты понимаешь, чего хочешь? Чтобы прокурор города побирался у своих подчиненных? Выцыганивал еду? Я уж молчу, что тебе еще неделю минимум нельзя такое.

– А ты скажи, что я ей за это торт испеку.

Он отмахнулся, но Татьяна не унималась:

– Хорошо, хорошо! Передай, что скажу рецепт своего яблочного пирога, за него она тебе душу продаст.

– Не нужна мне ее душа.

Татьяна рывком села на диване:

– Раз в жизни попросила человека что-то для меня сделать, так нет! Ты у нас пуп земли и центр вселенной, а мои желания ничего не значат.

Федор хотел поспорить, что никакой он не пуп, но вдруг сообразил, что жена действительно очень мало о чем просила его за все годы совместной жизни, по крайней мере для себя, и поплелся в коридор звонить Марине Петровне Мурзаевой, тем более что из-за вчерашнего юбилея появился благовидный предлог.

– Как там моя протеже, справляется? – спросил он, услышав в трубке хрипловатое «алло».

– Путает пока еще понятия устройства на работу и хождения в народ, – фыркнула собеседница, – интеллигенция, что ты хочешь.

– Марина Петровна, я в вас верю! Из меня специалиста воспитали – и этот бриллиант отшлифуете.

– Эх, Федюнчик, там обтесывать и обтесывать, до шлифовки дело неизвестно когда еще дойдет, и дойдет ли вообще.

– Вот как?

– Высокомерие под маской скромности, все как я люблю, ты знаешь. Светоч разума и моральной чистоты явился в наш дремучий коллектив, и совершенно непонятно, почему мы все не пали ниц.

– Действительно… Марина Петровна… – Федор хотел аккуратно перейти к теме баклажанов, но Мурзаеву было уже не остановить.

– Инспектор Лосев в юбке просто, за каждым углом маньяки мерещатся.

– Серьезно? Появились такие данные?

– Ну да, конечно, все психопаты района бросили свои важные дела и побежали маньячить, специально, чтобы нашей девочке было на чем развернуться, а то на пьяных драках не так заметны ее нечеловеческий ум и проницательность.

– Вы уж простите, Марина Петровна…

– Да сделаю из нее человека, не бзди! Но будешь должен.

А можно к долгу еще кое-что приписать?.. Положив трубку, Федор сглотнул, но тут из кухни потянуло горелым хлебом, пришлось спасать остатки сухарей. С лязгом и грохотом он вытащил противень. Лежащие по краям кусочки батона слегка обуглились, зато центральные оказались самое оно.

Снимая сухари в тарелку, Федор неосторожно обжег палец, выругался, схватился за мочку уха, чтобы оттянуть жар, и не сразу заметил, как подошла Татьяна и остановилась на пороге кухни.

– Давай признаем, Федя, что готовка – это не твое.

Он молча запихнул противень в раковину.

– Так что? – продолжила Татьяна. – Марина Петровна даст баклажаны? Что она сказала?

– Сказала, что ты беременна. Но баклажаны даст.

С самого утра все шло вкривь и вкось. Собираясь на работу, Евгений чуть не прожег утюгом сорочку, каша убежала, залив плиту, а последняя луковица ударила в нос трупной вонью, как только он ее разрезал.

Мясо без лука – это дикость, но выхода не было, и Евгений пожарил бефстроганов с одной только морковкой, просто положил побольше перца в надежде, что мама ничего не заметит.

Похоже, он становится рассеянным, а это недопустимо. Сегодня забыл про лук, а завтра что? Напьется и не придет ночевать? Надо помнить, что поражения армий начинаются с незастегнутой пуговицы, «враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя».

Несмотря на отповедь, которую он дал сам себе, в душе все равно остался неприятный осадок.

Сегодня у него четыре пары и отработка, значит, маму будет кормить Варя, единственный тимуровец страны, существующий не только в воображении пионерских работников. Хозяйственный ребенок заметит, что в блюде не хватает ключевого ингредиента, и, само собой, обратит на это мамино внимание. И тут не поймешь, радоваться или огорчаться такому рвению.

Переехав на новое место, Евгений не спешил знакомиться с соседями, и прошло много времени, прежде чем он стал узнавать их в лицо и здороваться. Бегала мимо какая-то девчонка с бантами и ранцем за спиной, звонко кричала ему «здрасьте!», он улыбался в ответ, и все.

Так бы и продолжалось, но полтора года назад он, остановившись возле своей двери, услышал тихий плач и поднялся посмотреть, что случилось.

Варя, тогда он еще не знал, как ее зовут, сидела на ступеньке и плакала, утирая слезы капроновым бантом. Оказалось, что замок заело, а бабушка на дежурстве до утра, и по всему выходит, что придется ночевать на лестнице.

Евгений попытался открыть, но ключ категорически отказывался входить в замочную скважину. Пришлось вести рыдающую девочку к себе домой, поить чаем и звонить бабушке в больницу.

Та работала медсестрой и отлучиться с дежурства не имела права, а родителей у Вари не было, Евгений до сих пор не знал, что с ними случилось, но по нечаянным проговоркам Авдотьи Васильевны догадывался, что дело в пьянстве.

В общем, сплавить девочку оказалось некуда, и Евгений, чертыхаясь, что вообще ввязался в это дело, с большим трудом разыскал жэковского слесаря и долго умолял его вскрыть дверь и врезать новый замок.

Это стоило ему трешки за работу специалиста плюс замок, и от возмещения он категорически отказался, чем навсегда завоевал сердце Авдотьи Васильевны, а Варя, простая душа, решила, что обязана взять шефство над больной беспомощной женщиной. Девочка обладала редким умением быть одновременно напористой и ненавязчивой, и Евгений оглянуться не успел, как выдал ей комплект ключей от квартиры. Варя стала забегать после уроков, кормила маму обедом, подавала судно, иногда бежала по своим делам, а иногда оставалась, делала уроки под маминым присмотром. Евгений думал, что скоро девочке это надоест, дети вообще быстро загораются и быстро остывают, но Варя отнеслась к добровольно взятым на себя обязательствам с ответственностью, сделавшей бы честь любому взрослому. Евгений сто раз говорил, что она ничего им не должна и пусть заходит, только когда ей самой этого хочется, но за полтора года Варя ни разу не подвела.

Он видел, что девочка не только сильна духом, но и умна, ей тесно рядом с простоватой Авдотьей Васильевной, поэтому они с мамой пытались ее развивать, приобщали к хорошей литературе, помогали с уроками, а когда у Евгения на работе распространяли билеты в театр, он обязательно брал для Вари с бабушкой. И все равно не покидало чувство, что девочка делает для них больше, чем они для нее.

Авдотья Васильевна дежурила в Новый год, поэтому праздник Варя встречала с ними, Евгений для этого даже специально купил елку и дождик из фольги и достал с антресолей из самого дальнего чемодана костюм Деда Мороза, который при переезде не выбросил только чудом, потому что был уверен, что тот никогда больше не понадобится ему. Евгений купил Варе в подарок тоненькую серебряную цепочку, о которой она давно мечтала, и получился у них настоящий Новый год, с сюрпризами, хлопушками и мандаринами, и несколько минут, переодеваясь на лестнице в Деда Мороза и звоня в дверь с мешком подарков на плече, Евгений был по-настоящему счастлив.

Он не любил ничего делать по блату, но ради девочки выцыганил в профкоме приглашение на елку, и Варя пришла оттуда с огромным сундуком конфет и сказала, что представление было дико тупое, но подарок вроде ничего, и принялась их угощать, и Евгений с мамой ели карамельки и леденцы, а шоколадные оставляли Варе.

Иногда ему хотелось, чтобы Варя погрузилась в свои детские заботы и забыла про них. Да, станет тяжелее, стирки прибавится, ему придется так выстраивать расписание, чтобы мама не лежала весь день мокрой и голодной, то есть либо отказываться от последней пары, либо гонять домой в перерыве, но зато он перестанет быть эксплуататором детского труда.