Из истории болезни

Когда девочка прикоснулась к его лицу, он понял – это прикосновение его дочери и привет из того, запредельного, мира.

Он закрыл глаза, переживая встречу с дочерью, осознал, что она его просит не винить в своей смерти и тихо и ласково пребывает сейчас с ним.

И еще он понял, что может быть с ней всегда, когда захочет!

Между тем и этим миром границы нет!

Некоторое время он сидел счастливый, переживая встречу с дочерью. Потом открыл глаза. На коленях сидела девочка, смотрела на него с интересом, потом спросила:

– Теперь понял?

– Понял! – сказал доктор и улыбнулся от пережитого счастья. – Расскажи, как ты научилась летать.

– Ой, это очень легко! Хочешь попробовать?

– Хочу!

– Взлетаем, – сказала девочка и взяла его за руку. Доктор почувствовал, что ноги оторвались от пола, и опешил. В следующий момент он грохнулся на пол. Девочка парила над потолком.

– Давай еще раз, – сказала девочка. – Не бойся.

И снова взяла его за руку.

Только с третьей попытки он взлетел. Под потолком было жарко, пахло лекарствами, и не было ничего необычного. Они немного покружились по кабинету, опустились на пол.

Дома доктор попробовал сделать это сам, но у него не получалось.

Так прошла зима, наступила весна.

Девочка летала, иногда, когда выдавалась свободная минута, доктор летал с ней. Но чаще он работал за столом, а девочка тихо сидела с куклой рядом.

Понимая, что долго так не может продолжаться, доктор стал задумываться о судьбе девочки. Сам он собрался уходить из больницы. Они гуляли по больничному саду, девочка рвала подснежники и заставляла его нюхать. Её тоненькие пальчики прикасались к его лицу, и это прикосновение напоминало о дочери.

Дочь умерла через год после его ухода из семьи. Он знал, она ждала и, когда поняла, что он не вернется, решила не жить.

Легла и умерла.

Доктор понимал, что дети умеют всё. Становясь взрослыми, они забывают. Доктор многому научился у девочки, но еще не всему, что она умела. И стал замечать, что сотрудники как-то жалостливо к нему стали относиться. Поэтому решил уйти.

Девочка через неделю после его ухода превратилась в прекрасную бабочку. Бабочка легко и свободно выпорхнула в окно. И скоро о летающей девочке забыли все сотрудники.

Начиналась весна. Из-под снега появились первые проталины, пригрело солнце, но подснежники в этом году не появились – их некому было собирать.

О любви

Серое ноябрьское небо с утра сыпало мелким ледяным дождем.

В черных лужах догнивали бурые листья.

Порывистый ветер старался поднять их с земли и покружить, но, насквозь промокшие, смешанные с грязью, они не способны были уже даже на этот прощальный полет.

Голые дрожащие ветви понурых тополей вдоль дороги начинали покрываться льдом и тонко звенели под ветром.

Неприглядность поздней осени забиралась в душу, остужая.

Упал с инвалидной коляски, валяется на остановке в заледеневающей луже безногий бомж.

Проверяет Вселенная окружающих на человечность.

Бегут мимо все, никто не останавливается, стараются обойти подальше и не смотреть в его сторону.

Помните, как у Есенина:

– Шел господь пытать людей в любови…

Нет любови.

Художник

В нашей жизни на каждом шагу случаются странные и невероятные события. Просто мы не очень внимательны.

Мы бежим по жизни, задумывая и планируя то, что никогда не осуществляется. Заботимся о чем-то, что, как потом оказывается, не имеет никакого значения ни для нас, ни для наших близких. Заморачиваемся на людей и тратим время, чтобы доказать то, что ни для кого не важно.

И только несчастья и болезни вырывают нас из этой беготни по кругу и мышиной возни.

Скульптор Барбюкис был раньше уважаемым человеком, творил. Работы его регулярно появлялись на выставках, заполняли многолюдные места довольно большого города. Мастерская часто посещалась солидными известными и просто богемными людьми. Точнее, его мастерская была центром культурной жизни города, здесь собирались и вели интеллектуальные беседы все, кто причислял себя к творческой среде. Конечно, было много красивых женщин! Конечно, много выпивали!

Барбюкис спился. От него ушла жена, дочь уехала в другой город. Мастерскую пришлось продать, чтобы расплатится с долгами, в последние годы он не создал ни одной работы. Женщина, у которой он жил, выставила его вещи за дверь. Он оказался на дне.

Однажды он проснулся около сточной канавы, тяжело поднялся. Вонь глубоко возмутила его, в нем еще жил художник, и он грязно выругался.

Неясные тени плавали над водой. Пошатываясь и ругаясь, он попытался удалиться от канавы, ему хотелось искупаться и переодеться. Уже почти выбрался на сухой берег, занес ногу для последнего рывка и не устоял. Вместе с вонючей жижей сполз к канаве. Тени обозначились четче и были совсем рядом. Барбюкис поднял голову, невольно всматриваясь в них, и ахнул. Ужас потряс его тело, он протрезвел. Глядя широко открытыми глазами в самую главную тень, пятясь ногами назад и вверх, нащупывая руками в вонючей жиже твердые места и опираясь на них, он пополз прочь от канавы.

Ужас! Он был неверующим, но когда-то в детстве мать учила его молиться.

– Отче наш, иже… – закричал он громко в голос.

Тьма впереди местами особенно непроницаемая, черная, мерцающая фиолетовым блеском, и эти черные-пречерные пятна похожи на шкуры животных. Он медленно пятился вверх, боясь остановиться, знал – это смерть.

– Да святится…

Рука соскользнула, и он лицом окунулся в мерзкую жижу. Тени подступили ближе.

– Да будет воля твоя… – хрипел он сорванным голосом и старался удержать внимание на молитве и больше ни на чем другом.

– Хлеб наш…

Он прополз половину пути: «Осторожно, здесь яма, если остановлюсь – конец».

– И остави нам долги…

Еще чуть.

– И не введи…

Берег.

– Отче наш, иже…

Все разом стихло.

Страх отступил мгновенно и исчез бесследно.

Барбюкис сел, отдышался. Вытер руки о придорожную траву. Набежавший свежий ветерок приятно остудил лоб. Барбюкис долго сидел, ни о чем не думая и наслаждаясь присутствием себя, потом мысленно перебрал всех своих знакомых, к которым можно пойти, и не обнаружил ни одного, кто его сейчас бы принял. Он направился к сестре. Знал, что она сейчас устроит скандал, но пустит искупаться, и ради этого стоит потерпеть. Наталья превзошла саму себя, таких откровений о себе он давно не слышал. Барбюкис вытерпел все, а когда вышел из ванной, одетый в чистое белье умершего мужа сестры, сказал примирительно:

– Ну ладно, давай мне уже поесть.

Он остался жить у сестры, но иногда казалось ему, что лучше бы он умер там, на краю канавы: так невыносима была для него эта простая жизнь: завтрак, обед, телевизор, обсуждение родственников, ругня правительства за размер пенсии. Правая рука его после инсульта, перенесенного во время одного из запоев, плохо работала. Барбюкис пытался что-то делать, но не мог, рука не слушалась. Он бросал карандаш, а через некоторое время возвращался к начатому. Купил пластилин и, как ребенок, стал лепить из него, мягкий материал был податлив. Полка над кроватью заполнялась фигурками из пластилина, появились творческие задумки.