Из любви к искусству

– Послушайте, Ирочка, – сказал он. – Все это ерунда. Вот Михаила Ивановича жаль. Что за поколение растет, не понимаю. Знаю, что это попахивает старческим маразмом, но все равно утверждаю: мы такими не были. Ну вот не были, и все! Чего им не хватает?

– А может быть, они растут такими именно потому, что мы с вами были такими, какими мы были? – предположила Ирочка.

Перельман подавил вздох. Нет, не было в ней никакого особенного ума. Курица ощипанная, и больше ничего. Сказанула… Интересно, в каком сборнике мудрых мыслей она вычитала эту банальщину?

– К черту, – сказал он. – Пропади оно все пропадом. Что же нам теперь – повеситься? Расскажите-ка лучше что-нибудь веселое.

– Веселое? – с сомнением переспросила Ирочка.

– Ну да, веселое. Понимаю, сейчас не до веселья. Ну тогда хотя бы интересное или просто занимательное. Что-нибудь необычное. Помните, вы мне рассказывали про свою кошку? Как она украла расческу и шла по коридору на задних лапах, а расческу несла в передних…

– Про кошку… Знаете, она умерла. Выпала из форточки и разбилась.

– Час от часу не легче, – сказал Перельман. – Извините, ради бога… Но ведь происходит же на свете хоть что-то хорошее? Кому-то же везет в этой жизни? Или я не в курсе последних новостей? Может быть, удачу отменили?

– Да нет, как будто, – сказала Ирочка. – Мне, например, сегодня повезло.

– Ну вот! – обрадованно воскликнул Перельман. – А вы говорите, ничего веселого… Расскажите!

– Я сегодня впервые в жизни продала свою работу, – призналась Ирочка. – Далеко не самую лучшую, но мне дали за нее целых двадцать долларов.

– Вы крупно продешевили, – серьезно сказал Перельман. – Но лиха беда начало. С почином вас, Ирина Олеговна.

– Да какое там – продешевила, – возразила Ирочка. – Работа была так себе, да и выцвела изрядно… Да вы ее видели. Один из тех натюрмортов, что висят у меня в кабинете.

– Да-а? – удивленно протянул Перельман, пытаясь понять, почему его так неприятно поразило это нейтральное, в общем-то, сообщение. – Зря вы так говорите о своей работе: «так себе»… А что за натюрморт?

– С самоваром. Он очень понравился тому человеку, который привез сюда Белкину. Это какой-то ее знакомый. Он сказал, что раз самовар украли и он не может на него взглянуть, то ему необходимо иметь хотя бы его изображение. Я не хотела продавать, но он так настаивал… Сказал, что у него целая коллекция старинных предметов: самовары, утюги, ножницы… Буквально силой всучил мне деньги и… Что с вами, Михаил Александрович?

– Ничего страшного, – через силу улыбаясь разом онемевшими губами, успокоил ее Перельман. – Просто накатило вдруг… А что еще говорил этот знакомый Белкиной?

– Да ничего, в общем… Так, нес какую-то чепуху… Он вообще-то зашел руки вымыть, ну и как-то слово за слово… Что-то об искусстве, о великих художниках… Да, еще он сказал, что нашему сторожу повезло: дескать, он умер не из-за нелепой случайности, а выполняя свои долг, и значит, ему можно позавидовать. Я сгоряча обозвала его циником, но, если вдуматься, в его словах есть что-то…

– Ничего в них нет, – немного резче, чем ему хотелось, перебил ее Перельман. – Не покупайтесь на эту чушь, Ирочка. Насильственная смерть всегда преждевременна и отвратительна, и никакой долг не стоит того, чтобы за него умирать. Вы сами подумайте: ну за что, спрашивается, отдал жизнь наш Михаил Иванович? За старый медный самовар и дюжину чашек? Это же бред, согласитесь!

– Н-ну, если смотреть на это с такой стороны… неуверенно произнесла Ирочка.

– Это единственная сторона, с которой стоит смотреть на любое дело, – сказал Перельман, поражаясь самому себе. Все-таки слова вообще ничего не стоят, подумал он. Ни гроша. Просто диву даешься, когда видишь, что некоторые люди до сих пор верят словам и вообще придают им хоть какое-то значение.

Когда Ирочка наконец ушла, Михаил Александрович поспешно покинул музей и заперся у себя в кабинете. Он чувствовал, что в ближайшие несколько часов музей превратится в место настоящего паломничества, а ему просто необходимо было подумать.

Сообщение Ирочки стало для него настоящим ударом. Из всех его просчетов этот был, пожалуй, самым крупным и наиболее опасным. Как он мог забыть об этих чертовых натюрмортах? Необременительная дружба с учительницей рисования вдруг обернулась совершенно неожиданной стороной. Какого черта он вообще разрешал ей выносить из музея экспонаты?! Ведь имел полное право отказать… Имел? Конечно имел! И если бы он воспользовался этим правом, ему не пришлось бы сейчас сидеть взаперти, курить сигарету за сигаретой и грызть пальцы от волнения.

Все это было неспроста. Просто у кого-то еще голова работала в том же направлении, что и у него, и этот кто-то, увидев на стене в кабинете рисования изображение старого самовара, живо смекнул, из-за чего ограбили музей и что именно из него похитили. Разумеется, никакой это был не водитель и никакой не знакомый Белкиной, а такой же, как она, журналюга, охотник за сенсациями. Скорее всего он работает на Белкину, и теперь натюрморт уже у нее. Белкина, без сомнения, в курсе истории басмановского чайника, и для нее не составит труда сложить два и два. Ситуация такова, что, если знаешь, что именно было украдено, будет вовсе не трудно догадаться, кто украл. Сейчас милиция ищет сатанистов, вандалов, разгромивших школьный музей, чтобы насолить учителю истории. А когда она начнет искать похитителя золотого царского сервиза, подсунутая Перельманом майору Круглову версия будет забыта в два счета. И тогда майор, который сразу показался Михаилу Александровичу очень умным и решительным человеком, без труда вычислит настоящего преступника и возьмет его…

Перельман вышел из кабинета, запер дверь и направился на третий этаж, где располагался кабинет информатики.

Учительница информатики Алла Леонидовна была в школе на особом положении. Во-первых, на самом деле она являлась не учительницей, а бывшим инженером-программистом и потому была лишена большинства чисто педагогических заскоков. Дело свое она знала и любила, уроки вела живо и интересно, посещаемость и успеваемость у нее были практически стопроцентными, а на то, что в отечественной педагогике принято называть воспитательным процессом, она плевать хотела и никогда этого не скрывала.

Во-вторых, она едва ли не единственная из всего педагогического коллектива умела обращаться с компьютером и имела непосредственный доступ к оборудованию кабинета информатики. Перельман, как и подавляющее большинство его коллег, чувствовал себя за клавиатурой персоналки примерно так же, как обезьяна за штурвалом реактивного истребителя, но и он очень быстро оценил преимущество компьютерного набора с последующей распечаткой на лазерном принтере перед традиционным писанием от руки различных планов, графиков и схем. Научно-технический прогресс оказался весьма удобной штукой, и, чтобы иметь доступ к плодам этого прогресса, необходимо было поддерживать хорошие отношения с Аллой Леонидовной.

Впрочем, жрица научно-технического прогресса Алла Леонидовна никогда не задирала нос и отказывала коллегам в их многочисленных просьбах только тогда, когда оказывалась физически не в состоянии их удовлетворить. «Не могу, граждане», – говорила она тогда, и граждане точно знали, что Алла Леонидовна не капризничает и не набивает себе цену, а действительно не может, потому что завалена работой выше головы.

Работала она и сейчас, когда остальные учителя слонялись из кабинета в кабинет, обсуждая новости. Сервер был включен, на большом мониторе мелькали какие-то непонятные таблицы, в углу негромко жужжал, глотая чистую бумагу и отрыгивая исписанную. Алла Леонидовна сидела вполоборота к монитору, курила длинную черную сигарету с золотым ободком и время от времени щелкала клавишами мыши. Она всегда курила очень дорогие импортные сигареты, потому что была красива – едва ли не красивее завуча Валдаевой, не знала отбоя от мужиков и, как разумная женщина, никогда не выбирала себе поклонников из числа своих коллег, предпочитая мужчин посолиднев.