Из Магадана с любовью

Можно было бы сказать о великом соблазне начать с нуля, уехав на край земли, но здесь и так край. И соблазнов и иллюзий нет. Вот моя мать перед смертью пожгла свои фотографии и письма, квитанции, весь архив. Почему? Возможно, она не хотела, чтобы у тех, кто прикоснется к листкам бумаги, навернулась слеза, или же опасалась передать между строк какую-то непостижимую беду, наговор, я не знаю. А может, тоже хотела начать с нуля, решилась наконец-то переезжать в Магадан? Верно и то, что мы все имеем право на забвение, без которого, быть может, нет полного покоя. В жизни она сделала не менее пятнадцати капитальных переездов по стране — со скарбом, детьми. Я с небольшим семейством сменил три места жительства, правда, в пределах Магадана, а уезжать на материк мне некуда.

Один мой старший друг обставил к шестидесяти годам девятнадцать квартир, построил три десятка сараев, дач, подвалов, избушек и говорил на последней своей даче, на берегу Вуоксы, рядом с Финляндией, в названии этом мне слышался Фин-иш, матерясь и плюясь, мол, сдавать стал, нет прежней мощи возводить туалет и крыть крышу, вот бы перенести сюда все, что по белу свету своими рученьками сотворил. Зато, сказал он, и голос его ушел в бас, я знаю, где буду похоронен. Он имел в виду место, зарезервированное рядом с могилой его погибшего сына.

Говорят, наш магаданский характер обусловлен климатом и необычными просторами страны. Так вот климат меняется, тайфуны идут по земле из Азии до Америки. До Магадана докатился парниковый эффект. Недавно новорожденную девочку назвали Эльнинья, как то сокрушающее течение, которое, чую, не минет Магадана. Вот уж какому-то мужику дитятко достанется, а! Кстати, и просторы стали не такими уж преодолеваемыми, как прежде. Все меньше охотников пересекать страну. Не пешком, не на велосипеде, как было ранее, от избытка сил, а на самолете. Я пять лет не был на материке. Отмотал добровольно 25 и вышел на второй срок. Тоже мечтаю начать с нуля — градусов Цельсия, дожить до новой весны.

Что у трезвого на уме, а у пьяного на языке, то у чудака жизнь, хотя бы и иллюзорная. Были в свое время психи — космонавты в бреду, а теперь донимает меня один старик по прозвищу Дервиш — большой, заросший до бровей, с двумя сумками (все свое ношу с собой) и суковатой палкой. Сильный, громкоголосый. Давай, говорит, пойдем пешком по всей стране, до Крыма. Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо в Ялте или в Сочи. Только напишем устав, зарегистрируемся в юстиции и попросим ссуду. Такое землячество, наподобие цыганского табора из добровольцев. По дороге, где понравится, будем останавливаться, то сена покосим, то за скотиной ухаживать станем. Заработаем на хлеб, и опять в путь. Песни будем петь, сказки сказывать. Время убьем весело.

Такое зло меня взяло! Не сдержался, голос повысил. Все мне кажется, постричь-побрить Дервиша — вылитый Петропалыч! Да и сам я уже очень немолодой! Почему же я тогда так гневаюсь на невинного человека — может быть идея его больно уж заманчивая? В пьянице алкоголь плачет, а что же во мне плачет и смеется, что оторваться от Магадана не дает? Горечь горькая, прилипла, не прокашлять. Затея, скажу вам, больно уж светлая да хрустальная! Потому и зло берет. Где ты раньше был, милый? Где ты был раньше!

Кстати, о Володе, затеявшем переселение в этот непостижимый мир. Он уже дважды покидал Магадан и возвращался, создал еще две семьи, но живет один. Детей воспитывает оригинальным способом, при котором им незачем убегать из дома для познания реалий, поскольку это делает отец. А как он испереживался, когда почти день в день с моим сыном у него родилась тройня! Мобилизовал все запасы юмора, убеждая себя, что ничего не было. А ничего и не было. Просто такая милая шутка природы. Вспоминая ту блаженную пору, когда мы были достойны улыбки, все сильнее хочется издать книгу анекдотов о Магадане. Этакую бесконечную собачью песню в жанре художественного свиста. Ну а если уж не будет получаться, можно воспользоваться рецептом моей матери. Пепла сожженной рукописи хватит, чтобы удобрить один комнатный цветок.

Вместо эпилога Кому ситец, а кому и шелк, Ну а мне из куля рогожи. Кто уехал, а кто ушел… Ни родной, ни знакомой рожи. Кто не вынес, а кого унесли. Или не все дома. Остальные же кобели (Эта боль мне до боли знакома) Кораблями сидят на мели, На капусте считая нули.

ЧУЖАЯ НЕВЕСТА

— Любушка-голубушка! Здравствуй!

Он произносил эти слова за тысячи километров от дома, чтобы услышать слегка искаженное космическим эхом:

— Володюшка, родной… как ты без меня? Голодный, небось?

— Сама знаешь, как в профилакториях кормят.

— Что тебе вкусненького приготовить?

— Сама думай. Небось, ты у нас специалистка. Не хочу подавлять инициативу. Как там Крибле Крабле?

— Спит. Еле-еле уложила. Ждет. Ты ему какую-нибудь игрушку привезешь? Обещал ему что-то?

— Я свои обещания привык выполнять. Кстати, некоторые это могли бы усвоить.

— Да? Спасибо!

Володя улавливает радость в голосе жены и, удовлетворенный ее сообразительностью, проговаривает в оставшуюся минуту нечто уж совсем бессвязное, но эмоциональное.

Когда голос мужа пропал, Любушка не сразу положила трубку и жалела, что никто из соседей не слышал, хотя сама же перенесла телефон из прихожей в свою комнату.

С ума сойти! Как же удержать до завтра то, что узнала сейчас от мужа! Этим нужно поделиться непременно. Любушка уходит на кухню, но там, как назло, никого.

Она досадливо громыхнула посудой и бессильно опустилась на табуретку. Может быть, не браться за кухонную работу, которую никогда, до скончания века, не переделаешь, а хорошенько выспаться перед приездом мужа?

Но вот наконец-то слышится шарканье меховых сувенирных тапочек. С обычной заспанной физиономией, оживающей к ночи, выходит Надя, задумчиво приглаживает свои слабо расчесанные кудельки. Она в голубом поролоновом халате, из-под которого выглядывает нижнее белье. Любушка считает, что ходить по общей кухне в таком неглиже неприлично. Но она, конечно, никогда не скажет этого Наде, ей даже приятно чувствовать собственное превосходство.

— Все готовишь? — Спрашивает Надя и зевает.

— Изобретаю.

— Мой тоже, кажется, к утру должен прилететь. — Надя ищет в ящике стола пачку сигарет. Любушка подставила табуретку к форточке, открыла ее, впуская полосу жирного белого пара, достает с заоконной полки тяжелую баранью ногу, укутанную в целлофан, кладет в белый эмалированный тазик, пусть оттаивает, а пока можно почистить овощи впрок.

— Где он у тебя? — сдается Надя.

Любушка хмурится и даже кряхтит, потому что пытается снять заиндевевший целлофан. Так ведь и простуду можно нажить. И мешают, к тому же. Впрочем, это даже к лучшему, время быстрее идет. Надя терпеливо ждет, когда соседка соблаговолит ответить, но времени даром не теряет: курит в форточку.