Из мухи получится слон

Тлетворное влияние кошачьего племени на мою судьбу не вызвало бы сомнения ни у кого, кто ознакомился с событиями, происшедшими со мной с тех пор, как мне перебежали дорогу кошки возле дома подруги в то далекое субботнее утро, с которого вся каша и заварилась. Но после ночи без сна я не уловила предупреждения, носившегося в воздухе, и не предприняла самых необходимых мер спасения от них. Здесь сыграло свою роль еще и то, что кошки были привычным фрагментом в архитектуре маминого дома.

Возле меня образовалось заинтересованное моим пакетом общество из четырех кошек. Наши кошки жили на широкую ногу и питались тем, что приносили им добросердечные бабушки, которых в доме было гораздо больше, чем кошек, и, следовательно, еда у них не переводилась. А так как жили они коммуной, то излишней робостью не страдали. Ласкаться к человеку ради самого процесса они никогда не желали, им, должно быть, хватало общества друг друга, поэтому они контактировали с человеком, когда их припирали к стенке, держа одновременно в руках соблазнительный шмат колбасы. Тогда они милостиво разрешали погладить себя. Сейчас на мордах четверки отчетливо читался вопрос: «Что несешь? А что из этого ты несешь для нас?»

Обнаружив, что ничего им от меня не светит, они потеряли ко мне всякий интерес и поспешили к своим мисочкам, чтобы утешиться сухим кормом и рыбными головами, а я беспрепятственно миновала кошачью заставу и поднялась на лифте к маме.

«Доместос» оправдал мои самые худшие опасения. Он отбеливал абсолютно все. Начиная с эмали на ведре и кончая кожей на ладонях. Французских красавиц времен Людовиков XIII–XV надо было бы замачивать в «Доместосе», тогда они приобрели бы столь ими ценимый бледный вид. Жаль, что они, бедняжки, тогда ничего подобного в своем хозяйстве не имели.

Мама осталась мной довольна и тут же постаралась впихнуть в меня побольше сведений и еды. Ей всегда кажется, что я худею и чахну просто у нее на глазах, и она переполняется тревогой за мое здоровье и незамедлительно приступает к кормлению. То, что я вышла из младенческого возраста, не останавливает ее ни на минуту. Вот и сейчас она грациозно курсировала между кухней, обеденным столом и холодильником, который стоит у нас в прихожей с тех пор, как один из диванов встал на место холодильника в кухне. С периодичностью в несколько минут мама появлялась с новым блюдом, которое настойчиво предлагалось мне на пробу.

В детстве я была хилым ребеночком с очень плохим аппетитом. С возрастом аппетит наладился. Во всяком случае, меня он вполне устраивает, но мама продолжает быть озабоченной тем, как бы побольше впихнуть в меня еды, и в кратчайшие сроки. Она выработала несколько фраз, которые я всегда использую, когда кто-то из моих знакомых отказывается от поставленной перед ним еды. Здесь главное заставить человека начать есть, независимо от того, взрослый это или ребенок. Если он начал есть, то в силу вступает чисто животный инстинкт, надо съесть все, что влезет, а иначе съест кто-нибудь другой, а ведь это его тарелка и его еда. Он уже не отдаст ее до тех пор, пока будет в силах проглотить хоть кусочек. Но это лишь в том случае, когда он до нее дотронулся. Только тогда она становится его собственностью и, стало быть, начинает нуждаться в защите от чужого посягательства.

Мама с искусностью (мне таких высот никогда не достигнуть) использует разнообразные уловки для удачного кормления меня. Половину ее ловушек я просто не успеваю заметить. Я уже оказываюсь сыта, а передо мной все выстраиваются тарелки и блюдечки с разнообразными десертами.

— Мама, я больше не могу съесть ни крошки.

— Ну не ешь, — удивленно говорит мама. И через пару минут коварно спрашивает: — Ты чай будешь с молоком?

Я тут же попадаюсь на удочку. Подумаешь, чай. Чай — не еда. Могу же я позволить себе чашку чая, чтобы не расстраивать и не обижать мамочку, она ведь старалась.

— Буду, но только без молока и без сахара.

— А варенье персиковое или чернику?

— Персики, но без хлеба.

— А я уже нарезала! — огорченно кричит мама из кухни. — Теперь он засохнет. Может, все-таки кусочек съешь? — печально вопрошает она.

Мое сердце обливается кровью, и я соглашаюсь. В итоге не могу сразу встать из-за стола, потому что слишком много съела и ноги просто не держат меня. Охватывает сытость и тяжесть, и я вяло жую яблоко в тщетной надежде, что оно меня взбодрит. И тут мама приступает к допросу:

— У тебя все в порядке?

Что тут скажешь? Если рассказать маме, что творится в моей жизни, тем самым можно лишить ее даже подобия покоя. Она будет волноваться, придумывать всякие несуществующие ужасы, ругать меня, а я буду чувствовать себя бесчувственной дрянью. А кому это может понравиться? Поэтому я слегка приукрасила действительность, сказав, что у меня все нормально.

Я могла бы просидеть у мамы еще бог весть сколько времени и благополучно опоздала бы к Степанову на свидание, но мама тоже собиралась идти по делам, а точнее, на очередной сеанс иглоукалывания, и это дало мне толчок к тому, чтобы выйти из состояния прострации и взбодриться до такой степени, чтобы быть способной вяло передвигаться. К счастью, мама из боязни вызвать новый приступ радикулита, который бы помешал ей почерпнуть новую порцию здоровья, тоже двигалась с осторожностью, поэтому к автобусной остановке мы пришли ноздря в ноздрю на хорошей и безопасной скорости асфальтового катка.

Когда мама едет в автобусе, это всегда зрелище, за которое я бы брала деньги как за спектакль. Она первым делом выискивает наиболее неприятного старикашку, причем никогда не трогает тех, кому больше 65 лет и видно, что он на ладан дышит. Нет, маме подавай достойного противника. Она не будет прыгать там, где забор ниже. Почему она выбрала такой странный и нервный способ развлечения, я никогда толком не понимала. Может быть, жажда авантюр затаилась в маминой крови и дает себя знать только в общественном транспорте. И мама протискивается сквозь толпу к тому месту, где сидит ее потенциальная жертва, и спрашивает у меня, какого я мнения о мужчинах, которые позволяют себе сидеть, когда столько женщин стоит. Ну и так далее. Ее вопрос вызывает живейший отклик у женщин, находящихся в автобусе, они неодобрительно оглядывают сидящих смущенных мужчин, но пока молчат. Обычно жертва ломается на третьей остановке и оставляет поле битвы за мамой, а сама решает, что короткая пешая прогулка может повредить никак не больше, чем поездка в полном фурий автобусе. Торжествующая мама взбирается на сиденье, старичка ждет прогулка, все счастливы. Но иногда попадаются такие толстокожие типы, которые предпочитают делать вид, что они глухие и не мужчины вовсе и не слышат укоризненных маминых слов или вступают с ней в дискуссию, что для них еще хуже.

Сегодня нам в виде исключения достался полупустой автобус, населенный бабулями с кошелками и животами. С бабушками мама не вступает в дискуссии, и тревожные предчувствия о своем будущем охватили меня с новой силой, потому что время нашего свидания с милицией приближалось. В весьма нестабильном состоянии психики я добралась до Степанова и немедленно успокоилась и даже заскучала, узнав, что на месте его нет.

«И почему все неприятности норовят случиться в одно и то же время?» — размышляла я от нечего делать, сидя в коридоре и ожидая появления Степанова, который изволил где-то пропадать уже полчаса. Заняться мне было решительно нечем, и я пошла бродить по участку, чтобы хоть как-то развеяться. И увидела Степанова. Я ему даже обрадовалась, уж очень надоело мне томиться в неведении, но против всякого ожидания Степанов не кинулся сломя голову в мою сторону. Его перехватил какой-то субъект и увлек за собой в кабинет со словами:

— Есть срочные новости о твоем библиотечном гангстере.

Черт! И как мне узнать подробности, если они укрылись за толстыми стенами? А узнать ведь их желательно из первых рук, и немедленно. Замочная скважина! Как я сразу о ней не сообразила и как низко я пала. Подслушивать у дверей. Если бы меня видела моя бедная бабушка, ее бы удар хватил. Она так пеклась о моих манерах, но, правда, не слишком преуспела в их формовке.

— Никогда толком не понимала, почему цель не оправдывает средства, — в утешение пробормотала я себе под нос.

Голоса раздавались глухо, как из бочки. Я испытывала массу чисто технических трудностей и еще должна была следить, чтобы меня не застукали за сим неблаговидным занятием. Услышанное было поразительно интересно. Так бы и слушала не переставая, но судьба в лице дюжей капитанши решила внести коррективы в мои планы. Капитанша моментально углядела меня и загудела, как труба:

— Что же это здесь такое?

Идея себя исчерпала. Это было ясно. Пора было уносить ноги, что я и проделала незамедлительно и с большой скоростью. Она не успела второй раз открыть рот для следующей сирены, а меня уже и след простыл. В дверях я очень удачно наткнулась на Наташу, а потом менее удачно на косяк, но по ее вине, так как загляделась на нее. А поглядеть было на что. Физиономию моей подруги украшали синяки гениальных оттенков. Утром я как-то спросонок не уделила им того внимания, которого они заслуживали. Тот старый, который она получила в борьбе с Амелиным-взломщиком, стал к этому времени светлого желто-зеленого цвета, но была еще парочка свеженьких. Они светились ровным багровым цветом. Еще один был какого-то непонятного черно-синего оттенка. Цвета причудливо перемешивались с голубыми тенями на веках, румянами на щеках и яркой помадой на губах. Темные очки не справлялись с возложенными на них непривычными обязанностями. Я остановилась, ошеломленная внешним видом Наташи.