Из незавершенного

Я дал ей платок. Она помочила его в бочке, которая стояла под ржавой водосточной трубой, и приложила к губе. Потом вытерла все лицо и, наклонившись над бочкой, стала глядеться в воду, как в зеркало.

Я украдкой раздобыл дома иголку с белой ниткой и живо принес девочке. Она успела уже привести в порядок смятое платье и пригладить волосы.

– Как вас зовут?
– спросил я ее.

– Шурой зовут, - сказала она, - а ты отвернись, пожалуйста.

Через несколько минут все было пришито.

– Слушай, мальчик, - прошептала она, наклоняясь к самому моему уху. Если ты кому-нибудь скажешь, что я слетела сверху, я тебе...

Она подумала немного, а потом сказала:

– Я с тобой навсегда поссорюсь...

Она опять подумала, потом схватила мою руку и поднесла ее к моему лбу.

– Перекрестись, что никому не скажешь.

Я был очень испуган и готов был поклясться всем святым, что никому не скажу. Но перекреститься я не мог. В нашей семье никто никогда не крестился.

– Я не умею, мне нельзя, - сказал я ей.

– Как не можешь?
– Спросила она гневно.
– Ты что, креститься не умеешь? Разве ты собака или кот, а не человек?

И она громко рассмеялась.

– Ну ладно, - сказала она потом и стала озабоченно рыться в кармане платья.

– Вот что, мальчик. Хочешь, я тебе подарю зеркальце? Видишь, тут круглая крышечка, она отодвигается и опять задвигается. А когда я пойду в город, я тебе куплю пистолет и пистоны или коробку папирос.

Я отказался от зеркальца, пистолета и папирос. Я поклялся ей, как умел, что до самой своей смерти никогда никому не скажу о ее падении.

Тогда девочка взяла меня за плечи и сказала, улыбаясь сквозь слезы:

– Ты очень хороший мальчик. Я тебя люблю.
– И она крепко поцеловала меня в щеку.

Она выстирала в бочке мой платок и разостлала на траве сохнуть.

Так я познакомился с Шурой.

Это была та самая Шура Ястребова, из-за которой в продолжение многих лет шла потом между тремя дворами ожесточенная война.

ВТОРОГОДНИК БАЛАНДИН

Толстый преподаватель истории и географии в синем сюртуке с золотыми пуговицами и золотыми наплечниками шел вприпрыжку по коридору гимназии. Впереди него бесшумно скользил, низко наклонив голову, батюшка в рясе. Перед батюшкой мчался во весь опор высокий и стройный немец, размахивая левой рукой, а правой прижимая к груди классный журнал в гладком черном переплете.

Все они шли из учительской в классы. Двери комнат по обе стороны коридора были широко открыты, а у дверей стояли дежурные ученики. В начале коридора - усатые молодые люди, дальше - подростки, а еще дальше пухлые мальчики. Вот исчез немец, и за ним быстро закрылись двери одной из комнат. Там сразу стало тихо, между тем, как в соседних комнатах еще хлопали крышками парт и ревели, как в зверинце.

Преподаватель географии подошел ко второму классу. Чистенький мальчик, смуглый, почти черный, встретил его у дверей и шаркнул ножкой:

– Здравствуйте, Павел Павлыч.

– А, Курмышев!
– ласково прогудел Павел Павлович и погладил мальчика широкой ладонью по стриженой голове.

Павел Павлович влетел в класс, подпрыгивая, как на рессорах. В комнате было светло и весело. Тридцать семь гимназистов с шумом поднялись со своих мест, в последний раз стукнув крышками парт. Павел Павлович тяжело взобрался на кафедру, блестевшую, как новенький цилиндр, и раскрыл журнал.

Курмышев стоял у кафедры, как стрелочник у паровоза. Он читал листок:

– Отсутствующие - Барабанов, Гарбуз, Зуюс, Мироносицкий, Панчулидзе, Расторгуев и Цыпкин.

Павел Павлович взял в пухлые пальцы перо и что-то записал в журнал.

Не успел Курмышев добраться до своей парты, как с кафедры прозвучал густой бас Павла Павловича:

– Курмышев!

Курмышев вернулся к кафедре.

– Откройте окошко, - сказал Павел Павлович.

Курмышев влез на подоконник и с треском открыл окно. Окна открывались в первый раз этой весной. Подул ветер и зашелестел географическими картами. В класс ворвался из сада посторонний голос:

– Мишенька! Мишенька! Вернись!
– кричала в саду женщина.

В классе засмеялись.

Павел Павлович грозно посмотрел на класс и сказал:

– Если так, господа, сидите при закрытых окнах. Курмышев!

Курмышев, который еще не успел слезть с подоконника, захлопнул окно.

– Теперь Павлушка рассердился - резать будет, - сказал Курмышеву мальчик на передней парте.
– Он свежий воздух любит, а в классе духота.

И правда, Павел Павлович сидел на кафедре и тяжело дышал.

– Чем это у вас здесь пахнет?
– сказал он, нюхая воздух.
– Дежурный!

– Не знаю, Павел Павлыч, - сказал Курмышев.

– Говорите, что у кого на завтрак. У тебя?
– ткнул он пальцем мальчика на первой парте.

– Пирог.

– У тебя?

– Жареная печенка.

– У тебя?

– Бутерброд с колбасой.

– У тебя?

– Яичница, - сказал смущенно толстый мальчик, сидевший в конце класса на "Камчатке". Весь класс захохотал.

– Яичница!
– передразнил Павел Павлович, - завтракали бы дома, а то превращают класс в кухмистерскую. Яичница!

Классу стало весело.

– Дудкин суп в класс принес!
– крикнул кто-то.

Павел Павлович встал во весь рост.

– Кто это сказал?
– спросил он.

Все молчали.

– Кто сказал про суп?

Никто не отзывался.

– В таком случае Дудкина вон из класса, пока виновный не сознается.

Дудкин направился к двери.

– А ну-ка вернись!
– закричал Павел Павлович, когда Дудкин уже закрывал за собой дверь.

Дудкин вернулся.

– Ты что это сделал ногой, когда выходил?

– Ничего, Павел Павлович.

– Это у него походка такая, Павел Павлович, - крикнул с места Баландин.

– Я тебе покажу, как коленца выкидывать, - сказал Павел Павлович. Сейчас же ступай вон до конца урока. И ты, Баландин, тоже.

Рыжий, веснушчатый Баландин встал и медленно пошел между партами, незаметно задевая на ходу товарищей.

– Быстрее!
– крикнул Павел Павлович.

– Я быстрее не могу, - буркнул Баландин. Он вышел наконец из прохода между партами и, описывая дугу, медленно направлялся к выходу.