Из ниоткуда в ничто

Щеки Розалинды горели. Странную и милую фигуру представляла она собой, когда стояла обнаженная перед зеркалом в своей комнате там, в Чикаго. Она была такая живая и в то же время неживая. Ее глаза сияли от возбуждения, Она продолжала медленно поворачиваться кругом и кругом, изгибая шею, чтобы посмотреть на свою голую спину. «Пожалуй, я приобретаю способность мыслить!» — решила Розалинда. В представления людей о жизни вкралась какая-то существенная ошибка. Было нечто, что знала Розалинда, и это было так же важно, как то, что знали и излагали в книгах мудрецы. Ей тоже открылась какая-то истина о жизни. Ее тело было все еще телом той, кого принято называть девственницей. Что же с того? «Если скрытый в нем половой инстинкт будет удовлетворен, каким образом это разрешит мою проблему? Теперь я одинока. Совершенно очевидно, что и после того, как это произойдет я буду все так же одинока».

III

Жизнь Розалинды в Чикаго походила на реку, которая то и дело как бы возвращалась к своим истокам. Она неслась вперед, затем останавливалась, возвращалась, извивалась. Как раз в то время, когда девушка уже почти осознала свое пробуждение, она перешла на работу в другое предприятие, на фабрику роялей, находившуюся в северо-западной части города, на берегу одного из рукавов реки Чикаго. Розалинда поступила секретарем к казначею акционерной компании. Это был худощавый, небольшого роста мужчина, тридцати восьми лет, с тонкими белыми беспокойными руками и серыми глазами, затуманенными тревогой. В первый раз Розалинда по-настоящему заинтересовалась работой, поглощавшей ее дни. Ее начальник ведал кредитованием клиентов фирмы, но не годился для этой работы. Он не был проницателен и за короткое время допустил две крупные ошибки, из-за которых компания потерпела убытки.

— Я перегружен работой. Слишком много времени у меня отнимают мелочи. Мне нужна помощь, — объяснил он с неприкрытым раздражением, и была нанята Розалинда, чтобы освободить его от мелочей.

Ее новый начальник, по имени Уолтер Сейерс, был единственным сыном человека, которого в свое время хорошо знали в высшем обществе и клубах Чикаго. Все считали его богатым, и он старался жить так, чтобы оправдать мнение людей о его состоятельности. Его сын Уолтер хотел стать певцом и рассчитывал получить в наследство солидный капитал. Тридцати лет он женился, и когда тремя годами позже его отец умер, он уже сам был отцом двоих детей.

И тут внезапно оказалось, что у него нет ни гроша. Он умел петь, но голос у него был небольшой. Такой голос не давал возможности достойным образом зарабатывать деньги. К счастью, жена Уолтера имела свой собственный капитал. Ее деньги были вложены в предприятие по производству роялей, и это дало Уолтеру возможность занять должность казначея акционерной компании. Он и жена перестали бывать в обществе и поселились в уютном доме за городом.

Уолтер Сейер забросил музыку, перестал, по-видимому, даже интересоваться ею. Многие жители того же пригорода ходили в пятницу послушать оркестр, но он не ходил. «Какой смысл мучить себя и вспоминать о жизни, которая не для меня?» — говорил он себе. Перед женой он делал вид, что все больше интересуется своей работой на фабрике.

— Это поистине увлекательно. Это игра: как будто переставляешь фигуры на шахматной доске. Со временем я полюблю свою работу, — говорил он.

Он искренне старался пробудить в себе интерес к работе, но безуспешно. Некоторые вещи не укладывались в его голове. При всем старании он не мог проникнуться сознанием того, что прибыли или убытки компании зависят от его предусмотрительности. Это был вопрос приобретения или потери денег, а деньги для него ничего не значили. «Это вина отца, — думал он. — Пока отец был жив, деньги для меня ничего не значили. Меня неправильно воспитали. Я плохо подготовлен к жизненной борьбе». Он действовал слишком робко и упускал заказы, которые без труда могли бы достаться фирме. Потом вдруг начинал слишком смело предоставлять кредит, результатом чего были новые убытки.

Его жена была вполне счастлива и удовлетворена жизнью. При доме было несколько акров земли, и молодая женщина увлекалась выращиванием цветов и овощей. Ради детей она держала корову. Вместе с молодым садовником-негром она возилась весь день, вскапывая землю, разбрасывая удобрения вокруг корней кустов, сажая и пересаживая. По вечерам, когда муж на своей машине возвращался со службы, она брала его за руку и неутомимо водила повсюду. Двое детишек семенили за ними. Она с жаром рассказывала. Они останавливались у впадины в конце сада, и жена говорила о необходимости проложить там дренажные трубы. Этот проект, по-видимому, очень занимал ее.

— Это будет самая лучшая земля на всем участке, когда мы осушим ее, говорила жена, Она нагибалась и переворачивала совком мягкую черную землю, от которой поднимался острый запах. — Посмотри! Только посмотри, какая она жирная и черная! — пылко восклицала молодая женщина. — Сейчас она кисловатая потому что здесь застаивается вода. — Она словно просила извинения за капризы ребенка. — Когда участок будет осушен, я сдобрю ее известью.

Она напоминала мать, склонившуюся над колыбелью спящего младенца. Ее энтузиазм раздражал Уолтера.

Когда Розалинда поступила на работу к Уолтеру Сейерсу, медленное пламя ненависти, тлевшее под поверхностью, уже поглотило значительную часть его сил и энергии. Он отяжелел от сидения в служебном кресле, и глубокие складки появились в углах рта. Внешне он оставался всегда приветливым и веселым, но в затуманенных тревогой глазах медленно, упорно тлело пламя ненависти. Он как бы старался пробудиться от беспокойного сна, сковывавшего его, сна, пугавшего, бесконечного. У него стали вырабатываться машинальные движения. На письменном столе лежал острый разрезной нож. Читая письмо какого-нибудь клиента фирмы, он брал нож и острием буравил кожаную обивку стола. Когда ему нужно было подписать несколько писем, он брал перо и почти злобно тыкал им в чернильницу. Затем, прежде чем подписать, тыкал им снова. Иногда он проделывал это раз десять подряд.

Подчас Уолтера Сейерса пугало то, что происходило с ним. Для того чтобы, как он выражался, «убить субботнее и воскресное время», он занялся фотографией. Фотографический аппарат уводил его из дома и из сада, где вечно копались жена и негр, и приводил в поля и перелески близ небольшой деревни. Аппарат уводил его также от разговоров жены, от ее вечных проектов будущих улучшений в саду. Здесь возле дома осенью предстояло посадить луковицы тюльпанов. Впоследствии должна была появиться живая изгородь из кустов, сирени и закрыть дом со стороны дороги. Мужчины, жившие в других домах по той же пригородной улице, проводили свободные часы субботы и воскресное утро за ремонтом своих автомобилей. По воскресеньям они катались с семьями, молча и прямо сидя за рулем. День проходил в быстрой езде по загородным дорогам. Автомобиль пожирал время. В конце пути ждало утро понедельника, ждала работа в городе. Они, как сумасшедшие, мчались к этой цели.

Блуждая с фотографическим аппаратом, Уолтер Сейерс некоторое время был почти счастлив. Он следил за игрой света на стволе дерева или на луговой траве, и это удовлетворяло какой-то живший в нем инстинкт. Занятие фотографией было делом неверным, тонким. В верхнем этаже дома он устроил себе темную комнату и проводил там вечера. Надо было погрузить пленку в проявитель, затем поднести к свету, затем погрузить еще раз. Мелкие нервы, управляющие глазами, были напряжены. Жизнь казалась обогащенной, хоть не намного…

Однажды в воскресенье Уолтер Сейерс отправился погулять в небольшой лес и вышел на склон низкого холма. Уолтер где-то читал, что слегка холмистая местность к юго-западу от Чикаго, где находился его дом, когда-то была берегом озера Мичиган. Низкие холмы, поднимавшиеся над равниной, поросли лесом. За ними снова начиналась равнина. Прерии тянулись беспредельно, уходя в бесконечность. Так же шла и жизнь людей. Жизнь была слишком длинной. Ее приходилось проводить в бесконечной, все одной и той же работе, не приносившей удовлетворения. Уолтер Сейерс сидел на склоне холма и смотрел на расстилавшийся перед ним ландшафт.