Из Парижа в Бразилию по суше

Правда, Жюльен считает, что мистер Уэллс, будучи человеком хитрым, — подобных ему называют здесь людьми плутоватыми, или sharp [360] , — хочет обезопасить себя, в случае если наша дуэль станет роковой для полковника Батлера.

Наследство покойного дядюшки сделало из меня, выражаясь языком меркантильным [361] , то, что повсюду именуется прекрасной партией, и наш янки, кажется, вполне бы удовлетворился иметь зятем — повторяю, это не мои слова, а Жюльена, — не полковника, лошадника и забияку, а просто миллионера.

360

Здесь: продувной, хитрый (англ.).

361

Меркантильный — здесь: торгашеский, мелочно-расчетливый.

Ах, довольно! Я не затем чуть ли не пешком добирался из Парижа в Сан-Франциско, чтобы совершить подобную глупость…

Боже всемогущий, мне — и жениться на американке! Да к тому же еще на этом драгуне в юбке, — только так я перевожу rifle-woman [362] , — по имени мисс Леонора! Лучше уж пасть от пули полковника.

Впрочем, не хочу сказать, что сия юная особа столь безобразна. Напротив, она скорее прекрасна. Двадцать лет, высокая, чудесно сложена, с великолепным румянцем, правильными чертами лица, восхитительными глазами и сверкающими зубами, словом, внешность божественная!

362

Женщина-стрелок (англ.).

Однако она не в моем вкусе, а нравственные ее качества просто пугают меня.

Наконец, без колебаний признаюсь, что, хоть я и парижанин и вроде бы не дурак и давно уже привык ко всякого рода эксцентричному поведению, меня крайне обескураживает самоуверенность этой юной американки.

Я пишу «самоуверенность» лишь постольку, поскольку у меня просто нет слов, чтобы охарактеризовать ее безмятежное состояние, спокойствием своим уподобляющееся шару в индийских кеглях [363] , когда тот катится, ударяясь с шумом о встречные предметы без малейшего для себя ущерба. Именно так ведет себя мисс Леонора, имеющая обыкновение беседовать обо всем и вся, включая темы, не совсем приличествующие юным особам.

363

Кегли — игра, заключающаяся в сбивании шаром деревянных фигур — кеглей, расставленных в определенном порядке.

Мы воздали должное обильному и, что весьма редко в Америке, великолепно сервированному обеду в роскошно обставленной столовой, чье убранство свидетельствовало о богатстве, но отнюдь не о хорошем вкусе.

С тех пор как мистер Уэллс стал кандидатом, он ведет такую жизнь, к какой, доведись мне быть присяжным в суде, я бы не приговорил ни одного, даже самого закоренелого преступника.

Говорят, что есть люди, у которых внутри помещен паровой двигатель. К таковым, несомненно, относится мистер Уэллс, с той, однако, оговоркой, что вместо парового двигателя у него в организме скрыт электрический мотор.

Изъясняется он двумя-тремя краткими словами, подкрепляя их лихорадочными жестами, и постоянно бежит, целыми сутками, делая передышку лишь на сон и еду. «…Так!.. Так!.. Брр!.. Так!.. Так!..» — слышится, словно неумолчное потрескивание телеграфного аппарата.

Наспех заглотив несколько кусочков рыбы и опрокинув пинту молока пополам с минеральной водой, мистер Уэллс улетел по делам, оставив нас, Жюльена и меня, наедине с мисс Леонорой.

Поглощая с прожорливостью чукчи огромные куски непрожаренного мяса, с легкостью перемалываемые ее прекрасными зубами, юная американка вцепилась в нас, — слово «вцепилась» кажется мне здесь наиболее уместным, — и завела разговор о международной политике, философии, математике, эстетике, живописи, музыке, литературе, а затем обратилась с неподражаемой непосредственностью к политике внутренней, ибо в эти дни именно она занимала все ее внимание.

Я искренне восхищался Жюльеном, который с присущей светскому человеку обходительностью, смахивающей на хладнокровие врача-психиатра, взирающего на очередного пациента с помутившимся умом, невозмутимо отвечал на бредовые высказывания буйнопомешанной. Что касается меня, то я был в ярости и уже подумывал, как бы поскорее завершить этот визит.

Посудите сами. Мисс Леонора, страстная почитательница литературы, произнесла длинную речь, чуть ли не зачитала целую диссертацию о ее любимых авторах «Хьюго» и «Тсоля», — читайте: «Гюго» и «Золя» [364] . Я не имею ничего против, когда кто-нибудь оказывает предпочтение общепризнанному мэтру [365] романтической школы, и польщен выбором апостола [366] реалистической школы, но было бы, по крайней мере, справедливо со стороны мисс Леоноры не называть «Девяносто третий год» [367] одним из эпизодов «Завоевания Плассана» [368] или «Западню» [369] — продолжением «Тружеников моря» [370] .

364

Золя Эмиль (1840 — 1902) — французский писатель, выдающийся представитель реалистического направления во французской литературе.

365

Мэтр — здесь: почтительное название человека выдающихся дарований и знаний в области науки, искусства или литературы. В данном контексте под мэтром романтической школы подразумевается Виктор Гюго.

366

Апостол — здесь: последователь и распространитель какой-нибудь идеи (шутливо-ироническое выражение). В данном контексте под апостолом реалистической школы подразумевается Эмиль Золя.

367

«Девяносто третий год» — роман Виктора Гюго.

368

«Завоевание Плассана» — роман Эмиля Золя.

369

«Западня» — роман Эмиля Золя.

370

«Труженики моря» — роман Виктора Гюго.

Живопись, несомненно, чужда этому юному созданию, ибо мисс Леонора путает раскрашенные фотографии с полотнами, выполненными маслом, и доллар площадью в десять квадратных сантиметров — с шедеврами великих мастеров.

Что касается музыки, то она призналась нам в своей любви к паровому органу кафедрального собора в Чикаго. Похоже, у нас во Франции нет ничего подобного этому инструменту, от звуков которого иногда падают кирпичи из свода.

Все остальное предоставляю додумывать потомкам.

Слушая мисс Леонору, я даже открыл рот от изумления. Как можно отвечать ей на подобные нелепости?

Самоуверенная американка была похожа на избалованного ребенка, привыкшего к всеобщему восхищению. Вероятно, она сочла меня совершенно бездарной личностью, пока наконец мне не удалось возвыситься в ее глазах, и весьма своеобразным способом.

Выйдя из-за стола, где она блистала своей эрудицией, хозяйка дома пожелала показать нам, что обширные познания сочетаются у нее с прекрасной физической подготовкой, и привела нас в просторное помещение, по стенам которого было развешано всевозможное огнестрельное оружие. В глубине виднелся освещенный сверху широкий черный простенок, где были прикреплены в беспорядке белые кусочки картона, испещренные черными пятнышками. На полу лежали гири всевозможных размеров и потрепанные фехтовальные перчатки, напротив мишени висела трапеция, соседствующая с двумя гладкими канатами, прикрепленными к потолку, двумя параллельными брусьями и кольцами. Странный будуар [371] для двадцатилетней девушки!

371

Будуар — небольшая, хорошо обставленная дамская гостиная.

Чувствуя себя в этом зале как дома, она весьма элегантно продемонстрировала умение обходиться со всеми представленными здесь спортивными снарядами.

В данной обстановке я нашел мисс Леонору гораздо более привлекательной и только собирался сделать ей комплимент, как она неожиданно протянула Жюльену спортивный пистолет и предложила выстрелить в один из кусочков картона.

Мой друг, почтительно поклонившись, взял оружие, подошел к мишени, перевернул картонку, чтобы не была видна уже имевшаяся на нем черная точка, возвратился на прежнее место, хладнокровно прицелился и, выстрелив, попал в самый центр белого квадратика. Юная девица, не ожидавшая, вероятно, такой меткости, слегка покраснела и принялась кусать губы. Но Жюльен и так сделал ей достаточно уступок за обедом, чтобы допустить из вежливости промах.

Он послал еще пять пуль подряд вдогонку первой — в ту же самую точку, как он неоднократно проделывал это и раньше, чему я свидетель.

Мисс Леонора, побежденная уже с первого выстрела и, возможно, впервые в жизни, не осмелилась ни слова изречь о таком грозном противнике.

Но ей не терпелось знать все наши таланты, и, едва умолк звук последнего выстрела, она молча указала Жюльену на гирю, желая проверить, насколько ловки мы в «игре с железом», как говаривали у нас в гимнастическом зале Пас.

— Увольте, мисс, — улыбнулся Жюльен, — что касается работы мускулов, то тут я уступаю пальму первенства своему другу.

Хотя мне и не по душе заниматься гимнастическими упражнениями после сытного обеда, выбора у меня не было. Преодолев отвращение, я взял хорошенькую гирьку весом в шестьдесят килограммов, самую большую из всех бывших там, и — черт возьми! — пожонглировал ею с такой легкостью, что сам удивился.

Мисс Леонора, убедившись, что и я не какой-нибудь размазня, удостоила меня своей улыбки. Так мне удалось снискать у нее уважение: если я и не светоч в науке и искусстве, то, по крайней мере, у меня неплохие мускулы, и это искупало иные недостатки.