Из первых рук

—Отнюдь нет, — сказал я. — Столовая внизу. Для удобства. В наше время слуги так не любят лестниц.

—О да, конечно, совершенно верно. Вы так любезны. Я бы только хотел вымыть руки.

—Туалет внизу, рядом со столовой.

—Огромное спасибо. Право, я чувствую, что навязываю вам свое общество.

—Быть в вашем обществе для меня удовольствие.

И я подумал: да, конечно же, я узнаю этот голос.

Бедняга голоден и не знает, как ему быть.

—Сюда, профессор.

—Не могу выразить, сколь я ценю ваше гостеприимство.

И мы вошли в кухню, где ели человек пятнадцать, стараясь повернуться спиной ко всем сразу и прикрыть свою еду от посторонних глаз. Не дай Бог, если в общей кухне тебе заглянут в тарелку. Под завистливым взором даже уилтширская ветчина теряет свой вкус. А под критическим взором, который сглазит что угодно, дешевая селедка превращается в дубленую кожу, пропитанную серной кислотой.

Я быстро оглядел кухню: старый Плант, как всегда, сидел в углу; руки скрещены на груди, котелок надвинут на нос, как шлем римского воина. На лице написано: попробуй тронь! На страже. Дозорный Помпеи. С перцем и солью в карманах, чашкой на веревке за пазухой и чайником за спиной. Этот чайник, лишь слегка продырявленный, мы нашли на свалке.

—Все в сохранности, мистер Плант? — Хотя ясно, что он был в сохранности в своем углу.

—Все в целости и сохранности, мистер Джимсон, — с видом помпеянина, которого только что выкопали из пепла. Очень важным видом.

—Разрешите вас познакомить, — сказал я. — Мистер Плант. Профессор Алебастр. Я пригласил профессора к обеду.

—Очень приятно, — сказал Плант и кинул искоса взгляд на мой карман.

—Профессор — мой жизнекропатель, — сказал я. — Щелкнет пальцами — и моя слава будет его кров и стол.

—Надеюсь, вы наконец получите признание, — сказал Плант.

—О да, в небесных сферах, — сказал я, не удержавшись.

—Вы критик, да, сэр? Искусствовед? — сказал Плант. — Пишете обзоры в газетах? — Плант очень высокого мнения о газетах, хотя сам себе в этом не признается.

—Не совсем, Планти, — сказал я, — профессор — крытик, крикетовед. Знает всю игру сзади наперед, от «я» до «а».

—Вы не очень-то верите в искусствоведение, — сказал Алебастр.

—Нет, почему же, такая штука существует на свете; я сам знал когда-то живого искусствоведа. Он умел поговорить о картине. Он даже знал, что это такое.

—Что такое картина?

—Угу. Тут-то и зарыта собака.

—А в каких газетах он писал?

—Он не писал. Он ругался. Он употреблял такие выражения, что жена и дети ушли от него. К тому же они умирали с голоду.

—Что же он?

—Заделался крытиком. Чтобы поддержать свое бренное тело, взялся за крикетоведение. Мячи и биты. Он специализировался на гугли. Тише едешь, всех объедешь.

С минуту профессор размышлял. Об обеде. Затем, словно во сне, который еще может обернуться явью, сказал:

—Гугли?

Бедняга, подумал я, такой безграмотный сукин сын, что не знает даже азбуки своего ремесла.

—Как, — сказал я, — крикетовед и не слышали, что такое гугли?! Медленный подвод мяча к воротцам, затем резкая подача вверх, так, что отбивающий не знает, где его ловить. Вы начинаете, скажем, с современных веяний в искусстве и влияния сюрреализма, затем резко сворачиваете на первоклассного Сарджента {31} в собрании сэра Берроуза Молдиворпа {32} . Упоминаете, что сэру Молдиворпу предлагают за его картины большие деньги. Но сэр Берроуз в интересах нации пока что отверг все предложения и не собирается расставаться со своей уникальной коллекцией. И тут воротца падают, удар по средней спице. На следующий день все газеты сообщают, что картины из собрания сэра Молдиворпа поступают в распродажу в связи со смертью их владельца, для выплаты налога на наследство.

31

Сарджент Джон (1856—1925) — английский портретист.

32

В имени вымышленного коллекционера автор обыгрывает имя и повадки персонажа романа «Дом Ардена» английской детской писательницы Э. Несбит — тщеславного крота, наделенного волшебной силой.

Профессор разгорячился. Запах жареной селедки кусал его за новое место.

—Мистер Джимсон, — сказал он, — если вы думаете, что, предлагая вашему вниманию мой проект,

я руководствовался какими-либо косвенными мотивами, кроме желания сделать ваши великолепные произведения достоянием широкой публики...

—Хиксоновы произведения, — сказал я. — Почему бы и нет? Это все входит в игру. Хиксон — делец. Я — художник. Он делает деньги из любви к искусству и нуждается в художниках, чтобы поддерживать свой дух. Я пишу картины из любви к искусству и нуждаюсь в деньгах, чтобы поддерживать свою плоть. Он хочет иметь рекламу для своих картин и получить от этого удовольствие, а я хочу получить деньги и писать новые картины. А вы хотите получить работу.

—Я вижу, вы самого низкого мнения о моих мотивах, — сказал профессор.

—Что вы! — сказал я. — Отнюдь не самого. Я знавал в свое время многих критиков — крысиков, — и некоторые из них были в своем роде гениями.

Кто-то поставил на плиту свиную отбивную, и ее запах стал перебивать запах селедки. Он достиг нас, как музыка из обетованной земли. Я не ел отбивных уже года два. Сало, косточка, слишком много добра пропадает. Но профессор, возможно, вырос в роскоши, и этот аромат был для него словно ветер пустыни для чертополоха. Ноздри его трепетали, упиваясь благоуханием мяса. Хмельной дух кинулся ему в голову. Он прямо опьянел.

—Мистер Джимсон, — сказал он. — Поскольку вы сами об этом упомянули, я возьму на себя смелость предположить, что вы страдаете от финансовых затруднений, временных, без сомнения.

—Вовсе нет, — сказал я. — Я к ним привык.

—Но ведь маклеры дали бы вам немалые деньги за ваши картины. Я знаю кое-кого, кто заплатил бы любую сумму за хорошее полотно.

—Я уже имел любую сумму, она выразилась в нуле минус издержки.

—Вы сами не знаете себе цены.

—А сколько я стою? Назовите цифру.

—Ну, это, разумеется, будет зависеть от картины. Если бы джентльмен, которого я имею в виду, мог посмотреть какие-нибудь определенные работы.

—Конечно, проф. Если ваш друг не поленится съездить в Девоншир, он найдет в Энкуме лучшее, что я создал.

Алебастр вынул записную книжку.

—В Энкуме, мистер Джимсон?

—Да, в деревенской ратуше. На торцовой стене под четырьмя слоями белил.

—Ах, фреска!

—Да, но я писал масляными красками на специальной штукатурке. Очень устойчиво.

—Боюсь, мой друг не в состоянии перевезти стену.

—Что ж, тогда могу предложить вам другое произведение, почти такое же хорошее, как то. Оно находится в Брэдбери, недалеко от Лидса. Я думаю, вам его уступят за семь с половиной шиллингов.

—Тоже фреска?

—Нет, полотно.

—Может быть, вы мне сообщите подробности?

И записная книжка появилась вновь.

—Иаков и его жены, угоняющие стадо Лавана.

—Очень интересная тема.

—И неплохо вышло.

—Где, вы говорите, картина? В Брэдбери?