Из рода Караевых

— Нет, ребята, этого не надо делать. Я свою награду уже получил.

— Какую?

— Жизнь! — сказал Великанов.

В кабинете стало тихо. Только Трофим Петрович у себя за столом шелестел бумагами, перебирая какие-то документы в старой папке и делая вид, что читает их.

Согнав с лица добрую усмешку, Великанов решительно сказал:

— Нет, ребята, не приеду я к вам.

— Почему, Николай Иванович?

— Потому что… сами посудите, как-то… неловко мне. Ваня Стеценко, Жора Осипян погибли, а я… живой. Дрался я честно, стоял до конца, а все ж таки… неудобно… Нет, не приеду! И доклада не надо делать на вашем слете. Пусть я для вас останусь «неизвестным солдатом» по имени Н. И. Великанов.

Следопыты снова переглянулись — они не ждали такого конца от этой встречи. И вот жалобное выражение разочарования появилось на их полудетских лицах, что Великанов смягчился и сказал:

— Вот что, ребята, я перед вами новую следопытскую задачу поставлю. Поищите-ка вы мою спасительницу — женщину-хирурга из полевого госпиталя. Она же меня буквально по кусочкам сшила, как раньше в деревнях невесты себе в приданое шили одеяла из лоскутков. У меня, в общем-то, тогда одна голова была в относительном порядке и при себе, а остальное — лохмотья.

— Давайте ее данные! — деловито сказал старший следопыт и тут же достал из кармана курточки блокнот и карандаш.

— Какие вам нужны ее данные?

— Для поиска. Отправные. Имя, отчество, фамилию, сколько лет, где живет, адрес…

— Ну, если бы я эти «отправные данные» знал, я бы сам ее давно нашел. Записывайте. Зовут Нина… А может быть, Зина… Но вот отчество — Павловна, это точно. Фамилию не знаю. Тогда было ей… ну, лет двадцать восемь… Глаза веселые, черные… А может быть, темно-карие. Украинка… Вот и все, что я знаю. Я ведь тогда в полузабытьи был. А после операции меня вскоре в далекий тыл отправили… Найдете, следопыты?

Младший сказал твердо:

— Отправные данные не очень точные… Но… найдем. Постараемся!

— Тогда и поговорим!

Великанов обернулся к улыбающемуся Трофиму Петровичу:

— Вот кому надо памятники ставить — хирургам, врачам, сестрам, санитарам — всей нашей полевой медицине. Ведь сколько солдатских жизней она спасла на фронте — не счесть! Как ты считаешь, Трофим Петрович, правильно мое предложение?

Трофим Петрович кивнул и сказал:

— В Болгарии, в Софии, на одной красивой площади есть такой памятник. Только он поставлен в честь русских медиков, погибших еще в русско-турецкую войну за освобождение Болгарии.

— Вот видишь! Догадались же люди. А мы — нет! У тебя все ко мне?

— Все.

— Тогда я пошел… До свиданья, ребята! Смотрите, я на вас надеюсь! — сказал Великанов и вышел из кабинета — низкорослый, узкоплечий, с сильно поседевшими висками.

УДАЧНАЯ ОХОТА

Памяти Сергея Васильева

Ранним апрельским вечером лирический поэт Максим Лебедкин, саженного роста человек из породы добрых молодцев, приехал к своему приятелю — прозаику Блинову Василию Петровичу. Прозаик сидел в своем кабинете за письменным столом, тощий, с желтовато-зеленоватым лицом, одетый в теплую байковую куртку и домашние туфли, и писал, вернее, пытался писать.

Кто из пишущих людей не переживал того отвратительного, подлого душевного состояния, которое в просторечии именуется муками творчества?! В голове пусто, как в барабане, — ни одной мыслишки. Лежащий перед тобой на столе белый чистый лист бумаги вызывает ощущение мозговой тошноты. Сидишь и тупо смотришь в одну точку час, другой, пока всем твоим бренным телом не овладеет многопудовая сонливость.

Блинов находился именно в таком состоянии, когда поэт шумно вошел в его кабинет. Он поздоровался с хозяином, плюхнулся в кресло, вытянул ноги и, с сожалением поглядев на измученное лицо прозаика, спросил:

— Творишь, Вася?

— Пытаюсь.

— Рассказ?

— Да!.. Хотелось, понимаешь, написать небольшой рассказец из колхозной жизни. Такой, знаешь, лирический… Любовь, природа, хорошие, чистые девушки, песня на заре… Название уже есть — «Вечерний покой». Хорошо?

— «Вечерний покой»? Ничего, подойдет! А кроме названия, что у тебя есть, Вася?

— Ни-че-го! Ноль в целом, ноль в периоде. Два часа сижу, голова трещит, устал, как последняя собака! Не получается!

— И не получится! — убежденно сказал поэт.

— Почему?

— Разве с таким цветом лица можно написать о любви и природе?! Посмотри на себя в зеркало. С таким цветом лица пишут не про вечерний покой, а про приемный покой. Лирический рассказ из жизни хронических язвенников.

Поэт поднялся, шумно втянул носом застоявшийся, пропитанный табачными миазмами комнатный воздух, подошел к окну и одним рывком открыл форточку. В комнату широкой струей полился нежный апрельский холодок.

— Закрой форточку, Максимка! — завопил прозаик. — Ну тебя к черту… простудишь! Закрой сейчас же!

— Ладно, закрою! Иди сюда!.

Лебедкин захлопнул форточку. Прозаик с опаской подошел к окну.

— Посмотри и скажи, что там… — строго сказал Лебедкин.

— На дворе? Две кошки… довольно облезлого вида, — доложил обстоятельный прозаик, — нянька с ребенком… Дворник… Скамейка… В общем, двор как таковой…

— «Двор как таковой»! Там — весна, несчастный! — громыхнул лирический поэт. — Прелестная, необыкновенная, обаятельная московская весна! С можайским льдом на реке, с первым жаворонком в высоком небе, с оживающими после зимней летаргии хрупкими березками, с прозрачными далями… А впрочем, что ты в этом понимаешь, сухарь, черствая корка?..

— Что ты ругаешься? — обиделся Блинов.

— Я не ругаюсь. Я жгу глаголом твое сердце!

— Даже критики и те находят, что я очень эмоционально описываю природу, пейзаж. А ты — «сухарь».

— Критики наши — горожане! — возразил поэт. — Ты их не слушай, Вася. Критик выйдет на дачную верандочку, купит у девчонки стакан малины и уже считает, что пообщался с природой. А ты писатель, художник! Ты должен быть охотником, бродягой, следопытом. Как Тургенев, как Лев Толстой в юности, как Аксаков, как Пришвин, наконец. Ты поживи в колхозах, поброди по лесам и полям, поночуй в болотах, тогда у тебя появится…

— Радикулит! — сказал прозаик.

— Ерунда! Появится знание жизни, людей, истинное чувство природы и… настоящий мужской цвет лица. Вот тогда ты и напишешь твой «Вечерний покой» по-настоящему. Ты когда последний раз видел вечернюю зорьку в лесу? Признавайся!

— Не помню. В общем, видел… Просматривал, так сказать. А вот летом я возьму творческую командировку…

— Природа всегда хороша: и зимой, и летом, и осенью, и тем более весной. Короче говоря, собирайся, едем!

— Куда?!