Из сборника 'Гостиница успокоения'

– Вот как!
– сказал я.
– По-вашему, выходит, что стало хуже, чем прежде?

Он улыбнулся с оттенком снисхождения.

– Мы катимся вниз по наклонной плоскости с ужасающей быстротой. Английский национальный характер утратил всю свою твердость. И не удивительно, - ведь как у нас стали нянчиться с народом!

– Ну уж и нянчиться, - пробормотал я.
– Мне кажется, вы преувеличиваете.

– Да вы присмотритесь: все только для них и делается! От былой их независимости не осталось и тени! Рабочий люд теряет чувство собственного достоинства с поразительной быстротой!

– Вы так полагаете?

– Уверен в этом! Да вот, к примеру...

И он принялся перечислять явные признаки вырождения, которые подметил в работниках его тетки и братьев, Клода и Алана.

– Они никогда ничего не делают сверх того, что с них требуется, сказал он в заключение.
– Ведь они знают, что у них за спиной их союзы, пенсии и эта самая, понимаете ли, страховка...

Чувствовалось, что вопрос этот его глубоко волнует.

– Да, - повторил он, - народ разложился.

Я был изумлен тем, что общегосударственные дела волнуют его гораздо больше, чем его собственные. Голос его стал звучен, во взгляде появилось воодушевление. Он с живостью наклонился ко мне, и его длинная, прямая спина показалась мне еще длиннее и прямее. Он уже не казался больше тенью человека. Легкий румянец проступил на его бледном лице, и он энергично жестикулировал своими холеными руками.

– Да, да, - сказал он.
– Страна катится в пропасть, это факт; а они не хотят этого понять и продолжают вовсю подтачивать дух независимости в народе. Если в работника вселяют уверенность, что кто-то его обеспечит, как бы он ни работал, все равно, - то, скажите на милость, что останется от его энергии, дальновидности и упорства?

Он говорил, все более возвышая голос, и к его изысканному выговору человека "из общества" примешивалась пикантная гнусавость, которой, насколько я помню, он был обязан тому, что ему в свое время не удалили аденоиды.

– Помяните мое слово, - продолжал он.
– Пока мы не изменим своей линии поведения, мы не добьемся ничего. Мы пренебрегаем законом эволюции. Говорят, будто Дарвин устарел. А я скажу, что для меня он еще годится. Конкуренция вот единственный двигатель прогресса!

– Да, но конкуренция - очень жестокая вещь, - возразил я.
– Не всякий в состоянии ее выдержать.
– Тут я посмотрел на него в упор.
– Неужели вы против оказания помощи тем, кому эта конкуренция не под силу?

– Эх, - сказал он и, как бы щадя мою наивность, понизил голос.
– Тут дело коварное: только начни - конца не будет! Чем больше им дают, тем больше они требуют. А между тем они из-за этого теряют свой запал. Я довольно много об этом думал. Близорукая политика. Нет, нет, никуда это не годится!

– Но не хотите же вы, чтобы люди погибали от преждевременной дряхлости, от случайной болезни, от превратностей торговли и промышленности?
– возразил я.

– Нет, зачем же, - сказал он, - я вовсе не против благотворительности. Тетя Эмма у нас по этой части молодчина. Клод тоже. Да я и сам стараюсь вносить свою лепту.

Странное, чуть ли не виноватое выражение мелькнуло в его взгляде, и я вдруг почувствовал к нему прилив симпатии: "А он, собственно, славный малый", - подумал я.

– Я только лишь хочу сказать, - продолжал он, - что считаю порочным самый принцип, когда люди приучаются рассчитывать на какие-то блага, которые сваливаются на них независимо от их собственных усилий.

– Тут он повысил голос, и взгляд его снова стал неподвижным.
– Я убежден, что вся эта помощь, вся эта возня со слабыми - вредный и ненужный вздор. Самая элементарная логика говорит нам об этом.

В своем негодовании на "порочный принцип" он даже вскочил и, казалось, позабыл о моем присутствии. Он стоял у самого окна, и резкий, безжалостный свет подчеркивал все убожество этой бесцветной фигуры, его бледного, длинного, узкого лица, вялость его холеных белых рук, - все, что делало его не человеком, а тенью человека. Зато его гнусавый, не допускавший возражений голос забирал все выше и выше.

– Нет, тут нужна решимость! Надо раз навсегда прекратить все виды государственной помощи; надо приучить людей рассчитывать на самих себя. А этак мы только разведем паразитизм в народе.

Я вдруг испугался, как бы не лопнула одна из голубых жилок, пересекающих его белый лоб, - уж очень он разгорячился!
– и поспешил переменить тему разговора.

– Как вам нравится в деревне, у тетушки?
– спросил я.
– Не скучаете?

Он встрепенулся, словно я внезапно разбудил его своим вопросом.

– О! Так ведь это только временно, - ответил он, - пока не получу место, о котором вам говорил.

– Постойте... Сколько же лет прошло с тех пор, как?..

– Четыре года. Тетушка, разумеется, очень рада, что я живу у нее...

– Ну, а как ваш брат, Клод?

– Да он ничего, спасибо. Хлопоты, конечно, одолевают. Папаша, как вы знаете, оставил имение в довольно запущенном состоянии.

– Да, да, конечно. А чем еще он занимается?

– Он-то? Да в приходе всегда, знаете, дела найдутся.

– А как поживает Ричард?

– Ничего. Как раз вернулся в этом году. Кое-как сводит концы с концами благодаря пенсии. Накопить-то он, конечно, ничего не сумел.

– А Вилли? Прихварывает по-прежнему?

– Да.

– Бедняга!

– Ну, у него нетрудная работа. И даже, если здоровье вдруг откажет, приятели по колледжу - у него их много - подыщут ему синекуру. Его все любят, старину Вилли!

– А что Алан? Я о нем не слышал с тех пор, как лопнуло их предприятие в Перу. Говорят, он женился?

– Как же! На одной из дочерей Берли. Хорошая девушка и богатая наследница. У них много земли в Хемпшире. Все хлопоты по имению теперь на Алане.

– И, верно, у него уже ни на что другое времени не остается?

– Отчего же? Возится со своими коллекциями, как и прежде.

Больше расспрашивать было не о ком.

Но тут он, должно быть, решил, что сведения о процветании его родственников, которые я у него выудил, некоторым образом умаляют его собственные достижения, и разразился следующей тирадой:

– Если бы тогда, когда я разводил фруктовый сад, туда подвели железную дорогу, как это было задумано, мои дела сейчас были бы совсем неплохи.

– Конечно, - согласился я.
– Вам просто не повезло. Ну, да вы скоро получите место, а покуда можете спокойно жить себе у тетушки.