Из сборника 'Смесь'

Я ушел из ночлежки и нанялся кочегаром на пароход, потом некоторое время бродяжничал и наконец через полгода снова вернулся в ночлежку. В первое же утро я увидел своего приятеля француза. Был день стрижки и бритья, и он работал изо всех сил, его руки, ноги - все было в движении, и более, чем когда-либо, он напоминал муравья. Мой француз еще больше пожелтел, и на его лице как будто прибавилось морщинок.

– А! Вот и вы!
– окликнул он меня по-французски.
– Я знал, что вы вернетесь. Подождите, пока я побрею этого субъекта, мне о многом надо с вами поговорить.

Мы пришли на кухню - большую, с каменным полом и обеденными столами - и сели у огня. Был январь, впрочем, огонь здесь, на кухне, горел и зимой и летом.

– Итак, вы вернулись, - сказал француз.
– Не повезло? Ничего, ничего, терпение! В вашем возрасте не страшно потерять еще несколько дней... Какие стоят туманы! Видите, я все еще здесь, а мой товарищ, Пигон, умер. Помните его - такой высокий мужчина, черноволосый. Он еще держал лавчонку на этой улице. Приятный человек и мой большой друг. Женатый. Его жена - красивая женщина. Правда, слегка перезрелая, у нее, видите ли, много детей, но красивая и из хорошей семьи. Пигон умер внезапно, от разрыва сердца. Одну минуту, я сейчас вам все расскажу...

Это случилось в один прекрасный октябрьский день, вскоре после того, как вы уехали. Я только что кончил брить наших ночлежников и сидел у себя в лавке. Пил кофе и думал о бедняге Пигоне - это было на третий день после его смерти. Вдруг - бац! Стук в дверь, и появляется мадам Пигон. Спокойная, очень спокойная - сразу видно, что хорошо воспитанная женщина из хорошей семьи. Красивая и такая представительная... Но щеки бледные и глаза красные, заплаканные. Бедняжка!

– Мадам, - спрашиваю, - чем могу служить?

Оказывается, бедняга Пигон умер банкротом. В лавке ни цента. Он всего два дня в могиле, а судебные приставы уже явились к вдове.

– Ах, мосье!
– говорит она мне.
– Не знаю, что делать.

– Подождите, мадам, - говорю я, беру шляпу и вместе с ней отправляюсь в лавку.

Какая сцена! Два судебных пристава - которым, кстати, не мешало бы побриться - сидели в лавке, а повсюду, ma foi {Даю слово (франц.).}, повсюду были дети! Девочка лет десяти, очень похожая на мать, два мальчика помоложе в коротких штанишках, третий еще меньше, в одной рубашонке, да и на полу ползали двое малюток. Все они, кроме девочки, ревели. Такой шум! Все вопили, плакали, словно их раздирали надвое! Приставы сидели озадаченные. Я и сам чуть не заплакал! Семеро, к тому же один меньше другого! А я и не знал, что у бедняги Пигона их столько!

Приставы вели себя очень хорошо.

– Ну, - сказал старший, - даем вам двадцать четыре часа, чтобы достать денег. А пока мой помощник останется в лавке. Поверьте, мы не хотим поступать с вами круто!

Я помог матери успокоить детей.

– Будь у меня деньги, - сказал я, - они немедленно были бы в вашем распоряжении, мадам. Человек благородного происхождения должен быть гуманным. Но у меня нет денег. Попытайтесь вспомнить, нет ли у вас друзей, которые могли бы помочь вам?

– Мосье, - отвечала она.
– У меня нет друзей. Да и было ли у меня время завести их. Я... ведь у меня семеро детей!

– Но, может быть, дома, во Франции, мадам...

– Нет, и там никого, мосье. Я поссорилась со своей родней. Вот уже семь лет, как мы покинули родину, и уехали мы только оттого, что никто не хотел нам помочь.

Все это было очень печально, но что я мог сделать? Мне оставалось только сказать:

– Никогда не теряйте надежды, мадам, и доверьтесь мне!

Я ушел. Целый день размышлял о ее необыкновенной выдержке. Изумительно! И все время я твердил себе: "Ну давай же раскинь умом, придумай что-нибудь!" Но придумать ничего не удавалось.

На следующий день я должен был работать в тюрьме. Я отправился туда. Голова у меня была занята мыслями о бедной женщине и о том, как ей помочь. У меня было такое чувство, как будто ее малыши вцепились в мои ноги и повисли на мне. Я опоздал и, чтобы наверстать время, брил ребят так, как никогда их не брил. Что и говорить - жаркое было утро, я весь вспотел! Десять за пенни! Десять за пенни! Я все время думал об этом и о бедной женщине. Наконец всех выбрил, сел отдохнуть. И тут я сказал себе: это уж слишком! Зачем ты это делаешь? Просто глупо так тратить силы!

И тогда-то мне пришла одна мысль! Я вызвал начальника.
– Мосье, сказал я, когда он появился.
– Я больше сюда не приду.

– Что это значит?
– спросил он.

– Хватит с меня такой работы по десятку за пенни. Я женюсь, и я не могу позволить себе ходить сюда за такие гроши. Здоровье дороже.

– Что?
– говорит он.
– Вы счастливый человек, если можете так швыряться деньгами.

– Я швыряюсь деньгами?! Простите, мосье, но вы только посмотрите на меня!
– Я все еще был весь потный.
– На каждом заработанном у вас пенни я теряю три, и это не считая износа подметок. Покуда я был холостяком, это было мое личное дело, я мог себе позволить излишество. Но сейчас... сейчас надо с этим кончить... Честь имею, мосье!

Я вышел и направился прямо в лавку Пигона. Пристав еще сидел там. Тьфу! Он, наверное, все время курил не переставая.

– Я больше не могу ждать, - сказал он мне.

– Это и не нужно, - ответил я, постучал и вошел в комнату за лавкой.

Дети играли в углу, а старшая девочка - ах, какое золотое сердце! смотрела за ними, как мать. Мадам сидела у стола, на руках у нее были ветхие черные перчатки. Дорогой друг, поверьте, я никогда не видал такого лица спокойного, но такого бледного и унылого! Можно было подумать, что она ждет смерти. Положение ее было очень скверное, очень, тем более, что надвигалась зима.

– Доброе утро, мадам!
– сказал я.
– Какие новости? Вам удалось что-нибудь уладить?

– Нет, мосье. А вам?

– Тоже нет.
– И я опять посмотрел на нее. Прекрасная женщина! Ах, какая женщина!

– Но сегодня утром, - сказал я, - мне пришла в голову одна идея. Что бы вы сказали, если бы я попросил вас быть моей женой. Это все-таки какой-то выход...

Она подняла на меня черные глаза и ответила:

– Охотно, мосье.

И только тогда, дружище, ни на секунду раньше, она расплакалась.

Француз умолк и пытливо посмотрел на меня.

– Гм!
– отозвался я после паузы.
– Вы мужественный человек!

Он снова посмотрел на меня; в его взгляде появилось беспокойство, как будто я сказал ему неудачный комплимент.

– Вы так думаете?
– сказал он, и я заметил, что эта мысль грызет его, точно слова мои пролили свет на какое-то неясное опасение, таившееся в его душе.

– Да!
– сказал он, помедлив с ответом. Морщины на его добром желтом лице стали глубже и словно потемнели.
– Да, я боялся. Я боялся даже тогда, когда просил ее руки. Семеро ребятишек!
– Он еще раз взглянул на меня.
– Но потом... иногда... иногда я...