Из жизни непродажных

– Очень своевременный и не менее тактичный вопрос, Коростылева, - подала голос с задних рядов преподавательница.
– Олег Дмитриевич, вы вправе не отвечать на него.

Олег вдруг засмеялся:

– Что вы, Людмила Васильевна, как не ответить человеку, продемонстрировавшему коллегам такой эффектный журналистский прием?
– Он забавно помотал головой.
– Оказывается, вот как чувствуют себя те, у кого мы берем интервью. Даешь человеку говорить свободно, сидишь с восторженно-обалдевшим лицом… Человек расслабится, разговорится о своем, даже расхвастается, а ты ему - бац!
– свой главный вопросик. На который, задай вы его в лоб, он бы фиг ответил… - Он сделал паузу и, глядя на Ляльку, сказал: - Нет, девушка, я не женат. Почему - не знаю, некогда как-то было…

И тут он почему-то быстро глянул на Лану.

А через два дня она столкнулась с ним, выходя из аудитории. Он вдруг покраснел и сказал:

– А я к вам. Может, сходим куда-нибудь?

Томная красотка Лялька стала тележурналисткой и теперь демонстрирует зрителям одного из популярных телеканалов испытанный на Олеге прием, как, впрочем, и много других. Но Олег запомнил ее не потому, что она поставила его в идиотское положение перед студентами. Он ее запомнил и был ей благодарен, потому что не будь ее лурацкого вопроса, он мог бы не увидеть свою Ланку. Он помнил, как азартно рассказывал о своем спасении в чеченских горах, мысленно удивляясь, как похоже это было на сцену из крутого боевика, но ведь все так и было! И он именно об этом хотел сказать, как вдруг его перебил томный девичий голос. Он машинально посмотрел в ту сторону, откуда голос прозвучал, и… увидел белокурую девчонку, которая с досадой смотрела на встающую соседку.

Олегу не требовалось анализировать свое отношение к жене. Оно просто возникло в тот момент - и ничуть не изменилось за все эти годы. Очень немногие люди на планете могут с полным правом сказать о своих спутниках «моя половинка». Олег был из их числа.

Они спорили. Они ссорились. Но разве человек всегда в ладах с самим собой?

Глава 5

– Сегодня ведь пятница, правда, Тошка?
– надевая «уличные» джинсы перед уходом из детсада, спросил Тимка у брата.

– Ты прав, как ни странно, бледнолицый брат мой, - ответил тот, помогая Тимке надеть куртку и теплые ботинки.

– Ура, правда?
– В голосе малыша послышалось ликование.

– Еще бы не «ура», - вздохнул старший брат.
– Сейчас пойдем в «Лакомый кусочек». Так что давай поторопись… Hurry up! Quickly!

Тимка засмеялся:

– Ты что, птица, что ли?

– Почему?

– Ты сказал «квик»! И про какую-то харю…

– Темнота! Я сказал «быстрее», но по-английски. Да-а, пора тебя языку учить… Ты ведь каждую вторую вывеску прочитать не можешь! А что дальше будет?

Платон еще раз вздохнул. По пятницам у его тусы всегда какие-нибудь планы, а он на сейшн или опаздывает, или и вовсе - мимо… А что делать? Сам виноват. Пару раз вышло так, что повел брата в кафе, а мелкие - они памятливые. Теперь как пятница - так веди его в кафешку…

Они шли по освещенной фонарями и рекламными щитами ноябрьской улице. Тимка двигался вприпрыжку, то и дело тормозя и читая по складам вывески:

– Ла-ко-мый ку-со-чек… Лакомый кусочек! Пришли, Платош!

В кафе уютно пахло ванилью, было людно, но им повезло: любимый столик у окна только что освободился. Платон усадил брата, повесил на стилизованную под березку вешалку их куртки и пошел к стойке делать заказ.

Очередь была не очень большой, но двигалась медленно. Платон, задрав голову, изучал электронное меню, прикидывая, что еще, кроме «наполеонов» и свежевыжатого сока, он может взять. Наконец подошла его очередь, он сделал заказ, расплатился и повернулся лицом в зал, поднимая руку, чтобы показать брату большой палец. Но Тимки за столиком не было. Платон обежал взглядом кафе: нет Тимки! Платон заметался между столиков, спрашивая весело болтавших посетителей:

– Мальчика… беленького такого, в синем свитере, маленького - не видели?

– Нет… Нет… Нет… - равнодушно отвечали люди и отворачивались, снова возвращаясь к своим разговорам и лакомствам…

Наконец худенькая официантка, несущая полный поднос, сказала:

– Мальчик лет пяти-шести? А его женщина увела. Минут… наверное, около десяти минут прошло. Я почему внимание обратила - она ему куртку и шапку на ходу натягивала.

– Какая… какая она из себя?

– Ой, даже не знаю, я ее только со спины видела… Ну, такая… плотная, в темной куртке и, кажется, в джинсах. Или в брюках? Шапка голову обтягивала, темная - волос не видно.

Да… Попробуй найти кого-нибудь по такому описанию. Невозможно даже понять, знакомый это человек или нет… Отзывчивая официантка все что-то говорила - что-то вроде того, что у нее самой такой же сынишка и как же можно ребенка раздетого на улицу тащить… Платон окончательно растерялся, и тут подошла еще одна официантка.

– Что ты стоишь, треплешься, люди заказ ждут!
– накинулась она на первую.

– Лид, тут такое дело… У мальчишки брата украли.

– Не гони!
– вытаращила та глаза.

– Правда! Я видела, как его баба какая-то уводила, на ходу одевала.

– Так я тоже их видела! Я на улице у входа курила, а она его мимо протащила, говорила: «Скорей, скорей…» А он все оглядывался. Она еще вроде бы говорила, что это игра, вот, мол, пусть поищет тебя… Или поищут, что-то в этом роде. Потом посадила в машину - и как рванут с места!

Платону стало ужасно жарко и сразу ужасно холодно. Трясущимися пальцами он выковырнул из кармана джинсов телефон и набрал «02»:

– Милиция? У меня брата украли…

Милиция прибыла быстро - районное отделение располагалось в квартале от кафе. Но опрос свидетелей дал только то, что Платон уже знал. Лишь официантка, которая курила у входа, добавила, что увезли мальчика на «Жигулях» темного цвета. Вроде бы на «девятке». Но сколько темных «девяток» в городе!…

Милиционеры увели Платона в отделение, и плотный лысоватый капитан позвонил его родителям. Мальчику показалось, что они мгновенно возникли в дверях неуютного прокуренного кабинета. Ему и хотелось их увидеть, и не хотелось, потому что кроме ужаса он испытывал невыносимый стыд и чувство вины.

– Мама… Папа… Что теперь будет? Простите меня… - Платон заплакал, глядя на родителей черными от горя глазами.

Лана обхватила ладонями горячую голову сына, зашептала:

– Успокойся, Платоша, тише, тише…

Платон сцепил зубы, чтобы удержать позорные слезы, но упреки, которые не высказали ему родители, все вертелись и вертелись в его голове: как он допустил такое? Почему не стоял в очереди с братом? Или хотя бы не смотрел на него, не спуская глаз?! И больнее всего было от того, что всего за четверть часа до пропажи братишки он, старший брат, думал с досадой: «Навязался ты на мою голову…»