Из жизни облаков

"Ты не можешь чувствовать себя в безопасности, если в аэроплане ослабла хоть одна гайка", - говаривал он.

Радея о надежности аэростата, мы тем не менее стали "подвинчивать гайки" в расшатавшихся знаниях. Пришлось восстанавливать некоторые положения из дисциплин, связанных с теорией полета, устройством приборов, техникой ориентировки в облачности, практической и астронавигационной прокладкой пути, радиосвязью.

"Летать без радио в облаках - все равно что гнать ночью машину с потушенными фарами", - учил комэск.

В комплект радиообеспечения входили радиоприемник, передатчик с микрофонной и телеграфной связью, радиокомпас. Мы должны были настраиваться на сигналы авиамаяков, запрашивать пеленги, получать от метеостанций сведения о погоде по маршруту, о направлении и скорости ветра на высотах, вести двухсторонние переговоры с главной станцией слежения.

Тут не замедлили сказаться результаты нашей жарко вспыхнувшей дружбы со Стрекалисом. Не мешайте людям быть добрыми! Вот еще одно подтверждение. Мы раз-два попили чайку с Марком Исаевичем, помирили с Митькой, признали его многомудрый опыт - и он не только раздобыл для нас новенькую портативную радиостанцию, но и учредил должность специального радиста, который должен был работать только с нами. Получив свои частоты и позывные, я теперь мог шлифовать свое умение на практике. По составленному Артуром списку Стрекалис достал все - сублимированные продукты, маски, комбинезоны на меху, спальные мешки, ружья "Барс", парашюты, унты, аптечку. Более того, он раздобыл канистру превосходного кагора. Это вино, смешанное с горячим чаем, прибавляло бодрости, снимало сонливость и усталость. Он же договорился с соседней воинской частью о помощи на старте.

Прошло лето, настала осень. Нас с Сенечкой откомандировали в НИИ гражданской авиации прослушать курс лекций по правилам полета, штурманскому делу и радиосвязи.

Когда через месяц мы вернулись в обсерваторию, Арик обрадовал новостью.

– Ну, академики, вылет разрешен. Надо ждать устойчивого фронта и оптимального ветра.

Теперь можно было приступать к окончательным расчетам. Гондолу мы поставили на тележку и загрузили ее всем, что нужно. При этом каждую вещь взвесили. Еще надо прибавить "живой вес" экипажа в теплой одежде, а также Митьки... Пес грозил доставить немало хлопот. Ну как, к примеру, он будет дышать на большой высоте?

– Возьму намордник и сделаю ему кислородную маску, - пообещал Сенечка.

– А если нам придется прыгать, может, заодно и парашют приспособишь?
– прищурился Артур.

– Я его с собой захвачу вместе с рюкзаком.

Сенечке и мне очень хотелось взять с собой Митьку. Нам казалось, что участие в экспедиции четвероногого животного поддержит некую незыблемую традицию дальних путешествий. Присутствие Монморанси в значительной степени скрасило известное плавание по Темзе. К тому же Митька казался теперь нам красавцем в сравнении с фокстерьером Джерома.

Пес вертелся около нас, догадываясь, что речь идет о нем.

– А как он будет пить чай с кагором?
– не унимался Артур.

– Вообще предлагаю чай пить отдельно, а кагор - когда приземлимся.

В конце концов решили пса взвесить. Если потянет больше двадцати килограммов - в полет не брать. Митька, словно поняв, выскочил из эллинга и в кустах опростался... Потянул на девятнадцать четыреста.

– Ладно, - махнул рукой Артур.
– Его же сородичи первыми побывали в космосе.

Холодный октябрьский фронт медленно тянулся со стороны Скандинавии, предвещая затяжные дожди, обледенение, нелетную погоду. Вчера он достиг Ленинграда. Завтра мог скатиться к нам. В это время Морозейкин и получил разрешение на полет. Весь день мы размещали метеорологические приборы. Устанавливали громоотвод и барограф, который вместе с бортжурналом должен был регистрировать все изменения в полете. Ночью прибыла вызванная Стрекалисом воинская команда.

На поле перед эллингом солдаты разостлали брезентовые полотнища, на них положили оболочку. По шлангам из баллонов пошел газ. Поначалу оболочка будто и не думала надуваться. Лишь пузыри волнами прокатывались под серебристой тканью. Но постепенно начал расти холм. Солдаты взялись за поясные веревки, продетые через петли и пропущенные по верхней части оболочки.

Гора вздымалась, превращаясь в исполинский гриб.

– На поясных, плавно сдавай!
– покрикивал Марк Исаевич, теперь уже начальник старта.

Солдаты понемногу отпускали поясные веревки, оболочка поднималась выше и выше. Наконец гриб превратился в гигантскую грушу. Мы вывезли из эллинга тележку с гондолой, прикрепили корзину к подвесному обручу. Артур развесил свои последние приборы - анероид, ртутный барометр, радиационный термометр... Мне надо было позаботиться об антенне для рации и пеленгаторе, выполненном в виде хвостового оперения ракеты из прессованного картона с медной стружкой.

Начало светать. Мы надели меховые комбинезоны, унты, шлемы. Проверили содержимое карманов. Для индивидуального пользования у каждого был фонарик, нож, небольшой, но калорийный запас еды.

Солдаты помогли пристегнуть парашюты. По лесенке мы поднялись в гондолу. Здесь едва хватало места, чтобы стоять не толкаясь. В корзину было втиснуто великое множество вещей: термосы, приборы, запасная одежда, фотоаппаратура, картонные коробки с провизией.

Плотный осадок самого обыкновенного страха, наверное, чувствовал каждый из нас. Мы старались не думать о нем, но совсем отделаться от него не могли. Мы не знали, куда нас вынесет, выдержат ли стропы и гондола, не пропадем ли в облаках, шквалах и внезапных нисходящих потоках, удачной ли будет посадка. Доверившись, так сказать, широким объятиям воздушного океана, мы уже не управляли своей судьбой.

Стрекалис доложил Морозейкину о готовности к полету.

Тут я вспомнил о Митьке. В суматохе мы совсем забыли о нем.

– Митька!
– позвал я.

Пса не было. Сдрейфил, подлец, в последнюю минуту.

– Ладно, пусть дом сторожит, - успокоил Артур.

Я стал перекладывать спальные мешки, готовя сиденья, и вдруг обнаружил не только Митьку, но и притаившегося котенка Прошку. Пес лизнул в щеку: молчи, мол, пока не взлетим.

Морозейкин объявил десятиминутную паузу. Сенечка начал уравновешивать аэростат. По его команде солдаты отпустили корзину, она немного приподнялась над землей и остановилась. Подъемная сила сравнялась с весом гондолы и всего шара. Даже если сбросить на землю совок песка, аэростат сразу начнет подниматься.

Томительно тянулись минуты. Восток светлел больше и больше, выявляя плотную облачность.

– Поясные отдать!
– скомандовал Стрекалис.

Вылетели из петель поясные веревки, попадали наземь. Теперь солдаты держали аэростат только за короткие концы, привязанные к нижнему обручу гондолы. Марк Исаевич подбежал к нам, спросил, заикаясь:

– Г-готовы?

– Порядок.

– Экипаж к полету готов, все в норме, - доложил Стрекалис по карманной рации.

– Минутная готовность, - отозвался Морозейкин, он медлил, как бы соблюдая русский обычай: посидеть перед дальней дорогой.

Стрекалис сорвался с места, закружил по брезентовому, освещенному прожекторами кругу, точно шаман:

– Полная тишина на старте! Всем - в сторону! И выкрикнул последнюю команду: - Даю свободу!

Солдаты разом опустили руки. Сенечка выбросил песок. В напряженной тишине аэростат медленно поплыл вверх.

– В полете!
– торжествующе завопил Стрекалис.

– Есть в полете, - у Сенечки тоже дрогнул голос.
– Взлет шесть сорок.

Произошло чудо, имя которому - полет воздушного шара. Без толчка или рывка мы вдруг очутились в воздухе. Тишину в эти волшебные секунды не хотелось нарушать даже возгласами восторга. Аэростат шел вверх. Люди внизу становились все меньше и меньше. Плавно отодвинулась залитая электрическим светом стартовая площадка, плоская шиферная крыша эллинга. Из серой тьмы показался главный обсерваторский корпус с немногими светящимися окнами, за которыми находился штаб. Пробежала линейка-аллея с редкими фонарями, потом обозначился четкий прямоугольник всей нашей территории, обнесенный бетонными заборами. А дальше угадывались дома, кварталы, островки садов, заводы, где костерками полыхали ночные лампочки.