Изабель

– - Извините, сударыня... я нахожусь в Картфурше?

Рядом с ней на стволе дерева стояла небольшая корзинка для рукоделия, полная катушек, швейных принадлежностей, мотков и небольших кусочков крепа; она была занята тем, что прикладывала лоскутки к скромной фетровой шляпе, которую держала в руке; на земле валялась очевидно, только что сорванная зеленая лента.

Ее плечи покрывала совсем короткая черная драповая накидка; когда она подняла голову, я заметил незатейливую застежку у закрытого ворота. Она наверняка заметила меня издали, поскольку мой вопрос не удивил ее.

– - Вы хотите купить имение?
– - спросила она, и от ее голоса, который я узнал, быстрее забилось мое сердце. Как прекрасен был ее открытый лоб!

– - О нет, я пришел как простой посетитель. Ворота были открыты, я увидел людей. Но, может быть, это нескромно с моей стороны?

– - Теперь сюда может входить кто угодно!

Она глубоко вздохнула, но вновь занялась рукоделием, словно нам не о чем было больше говорить.

Я не знал, как продолжить беседу, которая могла оказаться единственной и одновременно должна была стать решающей; проявлять напористость казалось мне пока неуместным; озабоченный мыслью о том, как бы не допустить бестактность, с умом и сердцем, полными ожиданий и вопросов, которые я еще не осмеливался задать, я стоял перед ней, концом трости вороша мелкие щепки, настолько смущенный и неловкий одновременно, что в конце концов она подняла глаза, пристально вгляделась в меня, и я подумал, что она вот-вот рассмеется; но, очевидно, потому, что тогда у меня были длинные волосы, я носил мягкую шляпу и внешне никак не походил на делового человека, она просто спросила:

– - Вы художник?

– - Увы! Нет, -- ответил я улыбаясь, -- но это ничего не значит, у меня есть вкус к поэзии.
– - И, не осмеливаясь еще раз взглянуть на нее, я почувствовал, как ее взгляд окутывает меня. Притворная банальность нашего разговора мне омерзительна, и я с трудом об этом рассказываю...

– - Как прекрасен этот парк, -- снова начал я.

Мне показалось, что она только и ждала, как бы завязать разговор, и, как и я, не знала, с чего начать, так как тут же охотно ответила, что сейчас он еще весь продрогший и не отошел от зимней спячки, что в это время года я, к сожалению, не в состоянии представить себе этот парк в его лучшую пору -осенью...

– - По крайней мере каким он мог бы стать, -- продолжала она, -- что останется от него теперь, после ужасной работы лесорубов?..

– - Нельзя ли помешать им?
– - воскликнул я.

– - Помешать им!
– - повторила она иронически, приподняв плечи; мне показалось, что в доказательство своих невзгод она показывает мне свою убогую фетровую шляпу, но она просто подняла ее, чтобы надеть на голову, так, что был виден ее открытый лоб; затем она начала укладывать кусочки крепа, готовясь уйти. Я наклонился, поднял валявшуюся у ее ног зеленую ленту и протянул ей.

– - К чему она мне теперь?
– - проговорила она, не взяв ее.
– - Вы видите, я в трауре.

Я тотчас заверил ее в том, что с грустью узнал о смерти г-на и г-жи Флош, а потом и барона; а поскольку она удивилась тому, что я знал ее родственников, я рассказал ей, что в октябре прошлого года прожил рядом с ними двенадцать дней.

– - Тогда почему вы сделали вид, что не знаете, где находитесь?
– - резко спросила она.

– - Я не знал, как с вами заговорить.

Затем, еще не очень раскрываясь, я стал рассказывать ей о том, какое страстное любопытство день за днем удерживало меня в Картфурше в надежде встретить ее, и о своих сожалениях (я не сказал ей о той ночи, когда так бесцеремонно выследил ее), с которыми, не увидев ее, я вернулся в Париж.

– - Чем же вызвано такое сильное желание познакомиться со мной?

Она уже не делала вид, что собирается уходить. Я подтащил и положил напротив нее плотную вязанку хвороста и сел; я сидел ниже, чем она, и смотрел на нее снизу вверх; она по-детски сматывала креповые ленточки, и я не мог уловить ее взгляд. Я рассказал о миниатюре, поинтересовался, что стало с портретом, в который я был влюблен; но она об этом ничего не знала.

– - Очевидно, он обнаружится, когда снимут печати... И будет пущен с молотка со всем остальным, -- добавила она с сухим смешком, причинившим мне боль.
– - За несколько су вы сможете приобрести его, если не раздумаете.

Я стал уверять ее, что очень огорчен тем, что она не принимает всерьез чувство, давно владеющее мной и лишь выраженное столь неожиданно; однако она оставалась безучастной и, казалось, решила перестать слушать меня. Время торопило. Но ведь у меня было кое-что, способное нарушить ее молчание. Пылкое письмо дрожало в моих пальцах. Я придумал бог весть какую историю о старых связях моей семьи с семьей Гонфревийлей, надеясь как бы невзначай вызвать ее на откровенность, но в этой лживой истории я не видел ничего, кроме абсурдности, и начал просто рассказывать о загадочной случайности, с помощью которой письмо -- я протянул ей его -- оказалось у меня в руках.

– - О! Я заклинаю вас, сударыня! Не рвите письмо! Верните его потом мне...

Она покрылась мертвенной бледностью и некоторое время держала раскрытое письмо на коленях, не читая его; затем с отсутствующим взглядом прошептала:

– - Забыла взять обратно! Как я могла забыть его?

– - Вы, конечно, решили, что оно дошло, что он пришел за ним...

Она по-прежнему не слушала меня. Я сделал движение, чтобы вернуть письмо, но она неправильно истолковала мой жест:

– - Оставьте меня!
– - воскликнула она, грубо оттолкнув мою руку.

Затем встала, хотела бежать. Я опустился перед ней на колени, чем удержал ее.

– - Не бойтесь меня, сударыня, вы прекрасно видите, что я не хочу причинить вам зла.

И поскольку она снова села, или, скорее, упала без сил, я стал умолять ее не сердиться на меня за то, что случай выбрал меня в ее невольные наперсники, а продолжать доверять мне, клялся не обмануть ее доверия. Ну почему бы ей не заговорить со мной как с истинным другом, так, будто я о ней ничего не знаю, а она сама мне обо всем рассказала.

Слезы, которые я проливал при этом, видимо, произвели на нее большее впечатление, чем слова.

– - Увы!
– - продолжал я.
– - Я знаю, какая нелепая смерть унесла в тот вечер вашего возлюбленного... Но как вы узнали о постигшем вас несчастье? Что думали в ту ночь, когда ждали его, готовясь бежать с ним? Что сделали, не дождавшись его?

– - Раз уж вы все знаете, -- сказала она скорбным голосом, -- вы хорошо понимаете, что после того, как я предупредила Грасьена, мне было некого больше ждать.

Моя догадка об ужасной истине была такой внезапной, что у меня, как крик, вырвались слова:

– - Что? Это вы заставили его убить?

И тут, уронив на землю письмо и корзинку, из которой высыпались мелкие предметы, она уткнулась лицом в ладони и заплакала навзрыд. Я наклонился к ней и пытался взять за руку.

– - Нет! Вы неблагодарны и грубы.

Мое неосторожное восклицание положило конец ее доверию -- она замкнулась в себе; между тем я продолжал сидеть рядом, решительно настроенный не покидать ее до тех пор, пока она не расскажет дальше. Она наконец перестала рыдать; я понемногу убедил ее, что она уже так много сказала, что вполне можно было и не продолжать, но что чистосердечная исповедь не умалит в моих глазах ее достоинства и никакое признание не будет мне так горестно, как ее молчание. Опершись локтями о колени, закрыв лицо руками, она начала рассказ.