Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак
Шрифт:
— Я был воспитан в любви к моим государям и в ненависти к англичанам.
— А я не испытывал ни любви, ни ненависти. Нет, неверно: я любил, но не тою любовью, о которой говорите вы; мне было все равно, в чьих руках находилось Французское королевство: законных королей или короля-завоевателя, лишь бы рука Катрин опиралась на мою, лишь бы ее глаза взирали на меня с нежностью, лишь бы ее губы шептали мне: “Я люблю тебя!..” Я стал ее супругом; вся моя жизнь сосредоточилась в этой женщине, отец мой; она была для меня счастьем и мукой, я принадлежал ей целиком; я был готов пожертвовать ради нее не только своим званием, своим состоянием, но жизнью, честью, вечным спасением. Отец мой! Эта женщина была мне неверна. Однажды я перехватил письмо; в нем назначалось
— То, в чем вы его упрекаете, — не самое страшное его предательство, сын мой.
— Он заплатил за все разом. Именно я уговорил его назначить встречу в Монторо, отец мой; именно я приказал так поставить палатки, чтобы они не были защищены; именно я подал знак Танги-Дюшателю, Нарбону и Роберу де Луару и, ежели я не поразил его после них, то только потому, что последний удар положил бы конец его агонии и помешал бы мне насладиться его мучениями.
— Герцог заслуживал смерти, — насупившись, проговорил священник. — Да простит Господь поразивших его, ведь они спасли Францию!
— Это не все, отец мой; я наказал лишь одного из виновных; оставалась еще его сообщница; я отправился на ее поиски. Надо ли мне рассказывать вам обо всем; неужто вы не знаете, на что может толкнуть человека ревность? Я собственной рукой влил яд в бокал той самой женщине, ради которой двумя годами раньше был готов отдать жизнь; коща она выпила яд, я приказал посадить ее на коня позади себя; ее привязали ко мне крепко-накрепко, и я пустил коня в ночи наугад. Два часа я чувствовал, как выгибается позади меня от боли это тело, которое я так часто с восторгом носил на руках. Два часа я слушал, как жалуется голос, при звуке которого мне так часто случалось вздрагивать в былые времена от радости и счастья. Наконец спустя два часа я почувствовал, что все кончено. Мой конь остановился на берегу Сены; я спешился: Катрин была мертва. Я столкнул в воду коня вместе с трупом.
— Как бы велика ни была ее вина, вы превысили свои права, коща вершили суд. При обыкновенных обстоятельствах только его святейшество может отпустить такой грех; но в смертный час всякий священник обладает одинаковыми правами: надейтесь, сын мой, потому что поистине велико милосердие Божие.
— И вот, отец мой, я с головой бросился в то, что среди людей принято называть радостями и удовольствиями: слава, богатство — я промотал все. Люди в моих глазах не имели ни чести, ни совести, и я вел себя по отношению к ним так, как они того заслуживали. Я предавал любивших меня: друзья, любовницы, целые королевства — я подчинял все одному своему капризу. Так продолжалось десять лет, отец мой. Десять лет проклятья, которые людям казались счастливыми годами; десять лет, в течение которых ни одного часа, ни одной минуты я не прожил спокойно: у меня перед глазами так и стояли Катрин и герцог, сжимавшие друг друга в объятиях; ни днем, ни ночью не мог я избавиться от этого видения — так это воспоминание терзало мне душу и стало частью моей жизни; я слышал, проходя мимо придворных, как обо мне говорят: “Вот королевский фаворит! Как он могуществен! Вот счастливчик!..”
— Как же вам удалось скрыть эти преступления?
— Высшая власть взяла меня под свое покровительство, сыгравшее роковую роль. Я не все сказал вам, отец мой. В минуту страдания, в минуту отчаяния, в ту самую минуту, когда, казалось, невозможно более терпеть и мне почудилось, что пришел мой смертный час, я предложил правую руку тому, кто поможет мне отомстить.
— И что же? — полюбопытствовал священник.
— Предложение мое было принято, отец мой, — еще больше побледнев, прошептал де Жиак. Вот почему моя месть осталась скрытой от людских глаз; вот почему когда вы подали мне распятие и я хотел было его взять,
оно обожгло меня, словно огнем.— Назад! — вскричал священник, затрепетав от ужаса и забившись в угол. — Назад! Ты заключил союз с Сатаной?!
— Отец мой!..
— Не подходи, нечестивец! Даже если бы сам его святейшество папа пожелал отпустить тебе грехи, то и он оказался бы бессилен: отвори он Небесные врата пред твоим телом, твоя рука все равно вечно горела бы в преисподней. Пропусти меня, я здесь больше не нужен.
Де Жиак посторонился, священник поспешил к двери и отворил ее.
— Стало быть, несмотря на мои просьбы, мое раскаяние, угрызения совести, ты отказываешься отпустить мои грехи, священник? — продолжал де Жиак.
— Это не в моих силах, — отвечал монах, — до тех пор, пока твоя рука принадлежит твоему телу.
— Священник! — взмолился де Жиак. — Окажи мне последнюю услугу!
— Какую? — полюбопытствовал монах, распахнув дверь настежь.
— Пришли ко мне палача, а когда он выйдет от меня, зайди ко мне еще раз.
И де Жиак спокойно уселся на камень, на котором застал его монах.
— Все будет исполнено, как вы того желаете, — пообещал священник, прикрывая за собой дверь.
Скоро его шаги затихли в коридоре.
Оставшись в одиночестве, рыцарь де Жиак снял с пальцев левой руки перстни и надел их на правую. Не успел он закончить, как вошел палач. Де Жиак шагнул ему навстречу.
— Послушай! — обратился он к палачу. — На этой руке перстней — на двести тысяч экю золотом. Я мог бы отдать их священнику на помин души.
Де Жиак замолчал и взглянул на палача, глаза которого загорелись жадностью.
— Так вот, — продолжал де Жиак, засучив рукав платья и положив руку на камень, возвышавшийся посреди его темницы, — отруби эту руку, и эти перстни — твои.
Палач, не проронив ни слова, выхватил меч, взмахнул им два раза в воздухе, приноравливаясь, а на третий раз отрубил де Жиаку кисть правой руки; подобрав руку с полу, он сунул ее в карман кожаных штанов и вышел вон. Спустя мгновение возвратился монах.
— Теперь можешь отпустить мне грехи, священник, — шагнув ему навстречу, молвил де Жиак, показывая окровавленное запястье, — руки у меня больше нет.
На следующий день Пьер де Жиак был брошен в воду и утонул.
КОММЕНТАРИЙ
23 “.как Лазарь на призыв Христа… — В Евангелии от Иоанна сказано о воскрешении Лазаря из Вифании. Как повествует Иоанн, Христос подошел к гробу, где покоился Лазарь, и воззвал: “Лазарь, иди вон!” И усопший восстал из гроба по зову Христа.
Волосы Данте поседели, когда он слушал рассказ графа Уголино… — Данте Алигьери (1625–1321) — известный итальянский поэт, автор “Божественной комедии”. В одном из эпизодов этого произведения отображена история смерти Уголино делла Гарардеска и его четверых детей. Данте встречается с ним в аду и узнает, что архиепископ Руджиери взял Уголино в плен и уморил вместе с сыновьями голодом, заточив их в башне. Во время этого рассказа Данте был поражен жестокостью увиденной им картины: Уголино грыз зубами своего убийцу Руджиери, таким образом утоляя жажду мести и обиды. Вергилий Марон Публий (70–19 до н. э.) — великий римский поэт. Его сборник “Буколики”, поэма “Георгики”, героический эпос “Энеида” являются вершиной римской классической поэзии.
Аббатство Сент-Дени — аббатство близ Парижа, которое являлось усыпальницей французских королей.
…среди гробниц трех царствующих родов… — имеются в виду династии Капетингов (987—1328), Валуа (1328–1589) и Бурбонов, правивших с 1589 г. по 1792 г. и, с перерывами, по 1830 г. …преступление архиепископа Руджиери… — Архиепископ Руджиери дельи Убальдини являлся тайным врагом Уголино делла Гарардеска, графа Доноратико, стоявшего во главе Пизанской республики. Под личиной дружбы с Уголино Руджиери обещал ему содействие в борьбе, но в 1288 г. поднял народный мятеж, обвиняя Уголино в государственной измене. Уголино с детьми погиб, а Руджиери был провозглашен правителем республики, но вскоре смещен и умер в 1295 г.