Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак

— Сеньоры, смеяться и веселиться хорошо. Но пока вы спали, я бодрствовал, и вы не видели и не слышали того, что видел и слышал я: этой ночью, когда я осматривал лагерь, мне вдруг явилось чудо небесное, я услышал человеческий голос, и в страхе подумал: земля и небо не предвещают нам ничего хорошего.

Рыцари веселились, зубоскалили по поводу отсутствия Молниеносного, некоторые уверяли даже, что неверный пес не осмелится напасть на христианских рыцарей.

— Король Базаак — неверный, все так, — отвечал де Хелли, — но этот первый среди неверных человек полон искренней преданности своей неправой вере, он следует заветам своего лжепророка столь же неукоснительно, сколь мало рвения в нас, что служат Богу истинному. В храбрости его не усомнится тот, кто видел его в бою, как я. Вы зовете его, не щадя горла, — ну что ж, он и придет, если уже не пришел.

— Мессир Жак, — сказал, поднимаясь со стула, граф Неверский; одной рукой он — то ли из дружеского расположения, то ли из боязни не устоять на ногах — опирался на плечо маршала де Бусико. — Вы уже немолоды — это ваша беда; вы невеселы — это порок, но вы хотите и нас заставить горевать, а это — преступление. Однако вы многоопытный и бесстрашный рыцарь, скажите нам, что вы видели и слышали, Я возглавляю священный поход и желаю услышать ваш доклад. — Затем, взяв свой стакан и обращаясь к виночерпию, граф сказал: — Налейте нам кипрского вина; коль уж это последнее, так пусть будет доброе. — И, подняв кубок, провозгласил: — Во славу Господа Бога и за здоровье короля Карла!

Все поднялись, осушили свои кубки и сели каждый на свое место. Один только Жак де Хелли остался стоять.

— Мы слушаем, — произнес граф Неверский, поставив локти на спинку стула и упершись подбородком в крепко сжатые кулаки.

— Сеньоры, как я уже сказал вам, я обходил дозором наш лагерь, как вдруг где-то на востоке услышал идущие с неба голоса, и это не были голоса людей. Обернувшись на крики,

Под этим именем значится в Хрониках Баязет. я увидел, так же, как и все мои люди, огромную звезду, на которую неслись пять маленьких; с той стороны, где разыгралась эта странная битва, и раздавались крики, а донесло их до наших ушей чудное дуновение, которое, достигнув границ лагеря, как бы растаяло, словно ему не было нужды проникать вглубь, ибо Бог, послав грозное предзнаменование, предназначал его лишь нам одним. Перед этой огромной звездой все время проходили какие-то тени, очертаниями похожие на вооруженных людей; тени все сгущались, пока совсем не погасили звезду, а вместе с ней потухли две маленькие — ее враги; другие три соединились, образовав треугольник, и эта символическая фигура сияла до утра. Мы шли, каждый во власти увиденного чуда, пытаясь найти ему хоть какую-то разгадку, и тут, когда мы подходили к лощине, отделявшей гору от стены города, мы услышали голос — на сей раз это был человеческий голос, — он доносился с холма и, пролетев над нашими головами, затихал в городе. Тотчас же ему отвечал другой голос, с крепостного вала. Некоторое время они переговаривались, а мы, вперив глаза в темноту, пытались разглядеть человека, говорившего на чужом наречии посреди нашего лагеря. Наконец мы заметили, как вдоль холма, будто облако, скользнула тень; мы бросились к ней и в нескольких шагах от себя разглядели вполне реального человека из плоти и крови. Солдаты, увидев на нем белые одежды, решили было, что это призрак в белом саване, но я-то узнал бурнус арабского всадника и кинулся в погоню. Вы, сеньоры, конечно, знаете моего коня Тадмора: он арабской породы, которая уступает только породе Аль Боралка. Так вот, в несколько прыжков лошадь незнакомца оторвалась от Тамдора и оставила его так далеко позади, как Тамдор оставил бы ваших коней. Поскольку такие лошади лишь у Баязета, то я утверждаю, что тот всадник — не кто иной, как один из его генералов, которому он одолжил это бесценное животное; а скорее всего, сеньоры, это был злой гений, антихрист, сам Базаак.

Де Хелли сел, воцарилось долгое молчание: он говорил с таким жаром, что убедил всех. У некоторых молодых рыцарей еще играла на губах усмешка, но умудренные опытом бойцы — коннетабль, де Куси, маршал де Бусико, Жан Венский — сурово нахмурили брови, и видно было по их лицам: они так же, как и мессир Жак де Хелли, полагают, что армию подстерегает большая беда.

Тут створки палатки раздвинулись, и весь в поту и пыли гонец крикнул с порога:

— Скорее, сеньоры, трубите сбор и вооружайтесь, да не застанут вас врасплох: на нас движется конная и пешая армия турок, их восемь — десять тысяч. — И он исчез, чтобы сообщить весть другим военачальникам.

При этом известии все разом поднялись, и пока в растерянности глядели друг на друга, граф Неверский подбежал к выходу из палатки и крикнул громко, так, чтобы всем было слышно:

— К оружию, сеньоры! К оружию! Враг близко.

Вскоре этот крик эхом отозвался во всех уголках лагеря.

Пажи спешили седлать лошадей, рыцари звали оруженосцев, и хотя в головах еще бродил хмель, все бросились к оружию. Так как молодым рыцарям из-за модного завитка не удавалось сунуть ногу в стремя, граф Неверский подал пример и шпагой отрубил это украшение на своем стремени. В один миг люди, одетые в бархат, оказались закованными в железо. Оседлали коней, и каждый встал под свой флаг. Развернули знамя с изображением Божьей Матери, оно заплескалось на ветру, и граф Неверский вручил его адмиралу Франции Жану Венскому.

Вдруг все увидели, что к ним во весь опор мчится рыцарь, держа в руках знамя с вышитым на нем серебряными нитями гербом и черным крестом; остановившись перед знаменем с изображением Божьей Матери, вокруг которого уже собралась чуть ли не вся знать Франции, он громко крикнул:

— Я, Анри д’Эслен Лемаль, маршал короля Венгерского, послан к вам его величеством. Его величество предупреждает вас об опасности и предписывает не начинать битву, прежде чем не подоспеют новые вести. Он опасается, что наши дозорные плохо разглядели и что армия врага гораздо больше, чем вам донесли. Он выслал навстречу ей конников, которые подойдут к ней ближе. Делайте, как я вам сказал, сеньоры, таков приказ короля и его Совета; а теперь я возвращаюсь обратно, ибо не могу дольше здесь оставаться.

И он исчез так же внезапно, как и появился.

Граф Неверский спросил у де Куси, что, по его мнению, следует предпринять.

— Надо последовать совету короля Венгерского, — ответил Ангерран, — в нем есть здравый смысл.

Но графа д’Э, подошедшего в это время к графу Неверскому, сильно задело, что сперва спросили не его мнения, а де Куси, и он сказал:

— Все так, ваше сиятельство; только король Венгерский хочет первым сорвать нынче цветы славы; то в авангарде были бы мы, а теперь будет он. Пусть кто хочет повинуется ему, я же отказываюсь.

Вытащив из ножен, украшенных лилиями, свой меч коннетабля, он приказал рыцарю, несшему знамя:

— Знамя вперед! Именем Бога и святого Георгия, вперед! Так должен вести себя настоящий рыцарь.

Де Куси, озабоченный таким поворотом дела, сказал, обращаясь к Жану Венскому, державшему в руках знамя армии с изображением Божьей Матери:

— Как же теперь быть?

— А так, — отвечал со смехом де Ла Тремуй, — пусть старики плетутся позади, а молодых не удерживайте!

— Мессир де Ла Тремуй, — спокойно возразил де Куси, — мы сейчас в деле увидим, кто останется позади, а кто будет впереди. Постарайтесь только, чтобы голова вашей лошади не отрывалась от хвоста моего коня. Но я обращаюсь не к вам, меня интересует мнение мессира Жана Венского, — я еще раз спрашиваю, что он думает предпринять.

— Сейчас, — сказал Жан Венский, — бесполезно взывать к разуму, верх одерживает безрассудство. Нет сомнения, нам следовало бы дождаться короля Венгерского или, по крайности, — тех трехсот наших бойцов, которых я нынче послал за фуражом. Но раз уж графу д’Э угодно выступить, мы должны последовать за ним и биться из последних сил. А впрочем, взгляните-ка: теперь поздно отступать!

И впрямь, справа и слева от лагеря взметнулось облако пыли, которое время от времени, словно вспышка молнии, прорезывал блеск оружия. Это два крыла армии Баязета, смяв заслон христиан, отходили назад, чтобы задушить их потом в своем кольце. Те из христиан, у кого за плечами был хоть какой-то боевой опыт, поняли, что сегодня они проиграли. Однако мессир Жан Венский не повернул вспять, а, напротив, крикнув “Вперед!”, первым пришпорил коня. Тотчас же, повторив этот клич, рыцари, осененные знаменем Божьей Матери, ринулись на врага, и странно было видеть, как семь тысяч человек атаковали сто восемьдесят тысяч.

Они неслись, но турецкий авангард внезапно отхлынул, оставив за собой косо насаженные острые копья, и лошади рыцарей, мчавшиеся во весь опор, грудью напарывались на них. Этот оборонительный заслон, должно быть, соорудила пехота, бывшая в распоряжении короля Венгерского. Несколько всадников спрыгнули с лошадей и попытались, несмотря на град сыпавшихся на них стрел, ударами копий снести эту изгородь. Вскоре образовалась брешь, через которую смогли пройти фронтом двадцать человек. Этого было более чем достаточно: вся армия крестоносцев устремилась в этот довольно широкий проем и атаковала неприятельскую армию. Они насквозь прорезали турецкую пехоту, а затем повернули назад, топча тех, кто попадался на пути, копытами своих лошадей. Но тут слева и справа раздались звуки труб и цимбал — на крестоносцев двинулись два крыла турецкой армии, в это же время в бой вступила кавалерия из восьми тысяч человек, которая, по расчетам Баязета, должна была стать в авангарде. Христиане, завидев это сверкавшее золотом и облеченное высшим доверием войско, решили, что среди них должен быть султан; их вновь охватил боевой задор, и они, выстроившись для атаки, с пылом, не меньшим, чем только что на пехоту, обрушились на это войско. И оно, так же как и первое, не устояло под натиском французов и, несмотря на численное превосходство, обратилось в бегство, рассыпавшись по полю, как стадо овец, на которое напали волки.

Преследуя их, французы очутились вдруг перед рядами основного воинства, где находился сам султан. И тут им был дан настоящий отпор. Однако рыцари, надежно защищенные доспехами, проникли в эту плотную массу так же свободно, как тонкий клинок входит в мягкую древесину; но так же, как клинок, оказались плененными и стиснутыми с обеих сторон. Тоща-то они и поняли, что допустили ошибку, не дождавшись короля Венгерского и его шестидесяти тысяч человек; армия христиан представляла собой в этот момент крупицу в скопище неверных, которыми, казалось, владела одна мысль: сдавить эту горстку отважно ринувшихся на них людей и задушить в своем кольце.