Избави нас от зла

— И все же не совсем особая, — возразил я. — Если вы дали повод к его падению, значит, причиной моего падения тоже стали вы.

Странник еще какое-то мгновение смотрел на меня, потом внезапно поднялся на ноги.

— Вы не в состоянии понять, чего вы от меня требуете!

Я сделал глубокий вдох.

— Пусть так, но я прошу все того же.

— Тогда, — сказал он, согласно кивнув головой, — поостерегитесь, как бы самому не уподобиться тому существу, которое тщитесь уничтожить.

— У меня достанет отваги пойти на такой риск.

Странник слабо улыбнулся.

— Так было… и так будет… — прошептал он. — Запретный плод всегда будет сорван.

Он наклонился надо мной, нажал руками на мой живот, потом поднес ладони к моему лицу.

Я посмотрел на сгустки крови на его пальцах, моей собственной крови.

— Что, — прошептал я, — вы намерены со мной сделать?

Его улыбка стала широкой.

— Неужели, — спросил он, — ваше Писание не научило вас тому, что Кровь это Жизнь?

Потом он повернулся и пошел прочь от меня. Я смотрел ему вслед. Он, казалось, исчезал прямо на глазах.

— Что мне делать? — крикнул я.

Он не остановился. Теперь он таял в тени облака.

— Что я должен делать? — изо всех сил крикнул я во второй раз.

Он продолжал растворяться в воздухе, даже не обернувшись. Казалось, от него уже ничего не осталось, кроме дымки горного тумана. А потом, словно неясное эхо, до меня долетел его голос:

— Кровь это Жизнь.

И от него не осталось даже тумана.

В тот же момент я услышал биение сердца, снова поднимавшегося из глубин моих внутренностей. Поры моей кожи стали сочиться ледяной влагой. Я потрогал ее. Моя кровь густела, она казалась почти черной. Я раскрыл рот и высунул язык, а потом поднес к нему палец, облизнув самый его кончик.

Казалось, сразу же содрогнулись горы. Влаги становилось все больше, она теперь была всюду вокруг меня. Звуки сердцебиения стали оглушительными. Когда я с трудом заставил себя приподняться и сесть прямо, мне показалось, что я сижу в луже густой крови. Кровь хлестала отовсюду, словно из открытых ран.

— Нет! — завопил я. — Нет!

Я откинул назад голову. Казалось, рвались все мои мышцы. Сердцебиение становилось все быстрее и быстрее, все громче и громче, словно эти удары выплескивались из меня на волнах боли. Я схватился за живот. Он тоже пульсировал вверх и вниз и был влажным от крови. Я стал неистово облизывать руки, сосать сгустки крови. Как только я начал делать это, горы снова задрожали — они меняли очертания, таяли, исчезали. Я огляделся и заметил стоявшие торчком громадные камни, но и они сразу же пропали. Казалось, не осталось ничего, кроме света. Его прямые пылающие лучи омывали мои мысли, сходясь как раз в том месте, где я лежал. Мне стало понятно, что этот свет излучал я сам и мог управлять им по собственному желанию.

— Уменьши боль, — произнес я, и боль мгновенно уменьшилась.

— Очисти меня, выброси все!

Я, казалось, весь превратился в мерцание и покинул собственную плоть.

Теперь я мог видеть перед собой свое тело и решил анатомировать его. Мне не нужен был нож: было достаточно захотеть, и все происходило по моему желанию. Мой живот был рассечен надвое. Там, глубоко в кишках, лежал терзавший мою плоть зародыш. Он извивался всем своим мертвенно-бледным, как у трупа, тельцем, крутил головой на жилистой шее, а потом зашипел и брызнул слюной, словно потрясенный моим взглядом. Взгляд, наверное, действительно того стоил, потому что я никогда и ни на что не смотрел с такой ненавистью. Я выдрал его оттуда, окровавленного и бесформенного. Мой слух сразу же поразил неистовый вопль, но это кричал не я сам, хотя и понимал, что снова оказался в оболочке собственной плоти. Вопль повторился еще раз, но вновь не был моим.

А потом он стих, вокруг воцарилась тишина, а очень скоро не осталось даже тишины.

«Коль вы надеетесь, что стану я Вас охранять от вашего же зла, Когда вы страстно любите разврат И за пороки ищите наград, Не зная ни закона, ни стыда,— Мой пыл сперва умерьте навсегда». Граф Рочестер. «Валентиниан»

— В конце концов я снова очнулся. Меня разбудило солнце, светившее прямо в лицо. Моргнув, я ощутил его болезненно-яркий свет. Небо было знойно-голубым. Ниже меня по склону теснились деревья, манившие к себе живительной прохладой зелени. От снега не осталось и следа. Я еще раз поморгал, не веря своим глазам. Сколько дней, сколько месяцев я пролежал здесь?

Вскочив на ноги и едва начав подниматься, я понял, что одежда пропитана влагой. Я сбросил с себя толстые накидки, потом потрогал у себя между бедрами: они были влажными и липкими от крови. Я помрачнел. Как могло случиться, если уже настало лето, что кровь осталась свежей? Я огляделся. Среди камней виднелись лужи крови. Я видел, что они пестрят прожилками желеобразной массы, а потом позади себя обнаружил широкий след, оставленный движущейся массой. Он тянулся к небольшому холмику, напоминавшему какое-то покрытое слизью существо. Его положение говорило о том, что это существо тщетно пыталось уползти прочь. Я подошел ближе и ткнул его носком сапога. А потом подумал, что меня вот-вот вырвет от отвращения: я увидел, что этот слизистый холмик был новорожденным ребенком.

Я сделал глубокий вдох и перевернул трупик. То, что я увидел, вызвало новый приступ тошноты. Мертвое существо скорее походило на взрослого карлика, чем на ребенка. Это было вполне сформировавшееся крохотное чудовище с острыми зубами, оскаленными в ухмылке, а выражение его лица, запечатленное смертью, не оставляло сомнения в неописуемой жестокости и алчной жажде, обуревавшей это существо при жизни. Я сразу вспомнил, где видел подобные лица: во тьме подвалов дома Уолвертонов, — и произнес благодарственную молитву за то, что этой твари, валяющийся сейчас у меня под ногами, не суждено воссоединиться с их полчищем.

Я опустился на колени, а потом дотронулся до существа пальцем. Густая кровь, покрывавшая мертвое создание, медленно потекла от моего прикосновения, и в тот же миг воздух, казалось, просветлел, а горы содрогнулись.

Кровь это жизнь.

Я прикоснулся к пальцу кончиком языка. Сияние, разлившееся в воздухе, сразу же стало более жарким, я почувствовал, как оно рябило и ласково поглаживало мое воображение и мысли. И я знал, что, если захочу, смогу сделать власть этого сияния своей. Но я помнил предостережение Странника не использовать его дар с чрезмерной расточительностью. Поэтому я поднялся на ноги и почувствовал, что сияние стало гаснуть. Я достал из-под кучи тряпья, на которой лежал, когда очнулся, тыкву-горлянку и мешки с едой, перегрузил все, что могло потребоваться, в один из двух мешков, полностью освободив второй, потом наполнил тыкву из лужи крови, сгреб останки зародыша и бросил их в пустой мешок. Покончив с этим, я стал спускаться по склону горы в направлении дивной зелени, деревьев и видневшегося вдали серебристого ручья, ощущая в себе незнакомую мне, дававшую радость силу. Меня не оставляло чувство, что все мои вены наполнены светом.

Вскоре я дошел до ручья и двинулся вниз по его течению, прыгая с валуна на валун, огибая громадные обломки горной породы. Я помнил, что во время путешествия вверх по реке у подножия холмов мы наткнулись на индейское поселение. Добравшись до него, я смог пополнить запас провизии и обзавестись лодкой. После этого я смог передвигаться гораздо быстрее. Но, как выяснилось, к моему великому огорчению, больше никаких поселений мне не повстречалось; не было видно и самих индейцев. Правда, попадались расчищенные от леса участки, но на всех буйно разрослась молодая поросль, а почва местами выглядела обугленной. Я снова начал недоумевать, сколько прошло времени, как долго я находился без сознания. Однажды вечером я с удивлением увидел впереди на берегу реки частокол, а сразу за ним — заброшенные, полуразвалившиеся бревенчатые дома. Я причалил к берегу и прошелся по пустым улицам. Так же как попадавшиеся мне раньше расчищенные участки, они были засыпаны пеплом и зеленели молодой порослью. И все же я был совершенно уверен, что на пути вверх по реке нам не попадался подобный форт. Здесь не было никого, кроме живших в лесах индейцев, — я был уверен в этом.