Избавление от КГБ

К началу декабря из всех республик, входивших в состав Союза, МСБ не имела соглашений с тремя. С Грузией, которая принципиально не шла на контакты, с Узбекистаном: все спорные вопросы были уже решены, и я планировал поездку в Ташкент для подписания документа. И, наконец, Россия.

Безусловно, главная проблема, связанная с децентрализацией, решалась в процессе создания самостоятельной службы безопасности РСФСР. В этом случае нельзя было сказать, что формировалась еще одна республиканская спецслужба. Возникала качественно новая ситуация, при которой КГБ Союза лишался какой-либо «своей» территории, что еще сильнее подчеркивало необходимость для союзного КГБ (МСБ) ограничиться координирующими функциями.

КГБ РСФСР был впервые образован 6 мая 1991 года, когда Председателем Верховного Совета России Ельциным и Председателем КГБ Крючковым (действовавшим по уполномочию Президента СССР) был подписан соответствующий протокол. За последующие четыре месяца для создания КГБ России не было сделано почти ничего. В его центральном аппарате насчитывалось едва ли два десятка офицеров, а все областные российские управления по-прежнему подчинялись КГБ СССР. Так что начинать пришлось практически с нуля.

Четвертого сентября 1991 года я издал приказ «О неотложных мерах по обеспечению формирования и деятельности КГБ РСФСР». В подчинение КГБ России были переданы все комитеты бывших автономных республик и управления по краям и областям. Управлению кадров КГБ Союза было поручено произвести передачу российскому Комитету штатной численности за счет подразделений КГБ СССР; передача осуществлялась одновременно с занимаемыми помещениями, имеющимися средствами связи, вычислительной техникой, транспортом и другим имуществом. Приказом запрещалось препятствовать переводу сотрудников, изъявивших желание проходить службу на должностях в КГБ РСФСР. Устанавливалась принципиально новая практика, следуя которой руководители подразделений центрального аппарата КГБ СССР могли направлять любые указания в органы госбезопасности России только по согласованию с КГБ РСФСР. Для размещения центрального аппарата КГБ РСФСР предписано было на первых порах выделить то центральное здание КГБ на Лубянской площади, которое в течение десятилетий являлось символом КГБ.

Конечно, надо было быть очень наивным, чтобы надеяться создать новую огромную организацию одним приказом. Я помню, на создание МВД России в свое время понадобился почти год. Никто не спорит, трудно даже на базе КГБ создать принципиально новую службу. Проще поменять вывески. Тут всего-то надо молоток и четыре гвоздя.

Уже в сентябре я отчетливо почувствовал стремление ряда российских политиков полностью ликвидировать союзные структуры КГБ, просто переподчинив их России. Эта тенденция в полной мере укладывалась в логику тех людей из близкого и далекого окружения Ельцина, которые уже тогда взяли курс на полную ликвидацию союзной государственности и максимальное усиление атрибутов государственности России даже в ущерб интересам других республик. Подобная тенденция в какой-то момент проявилась и в подходах некоторых членов Государственной комиссии по расследованию деятельности органов госбезопасности, в состав которой, кстати, входили только российские политики. Как я уже упоминал, в середине сентября, более чем за месяц до официального срока представления заключения, Степашин направил в Госсовет СССР предложение о прекращении деятельности КГБ СССР и создании на его базе Комитета госбезопасности России. Речь, таким образом, шла о том, чтобы поменять вывеску с «КГБ СССР» на «КГБ РСФСР».

Мне такой путь представлялся не очень продуктивным. Не о себе я заботился. Плохо это или хорошо, но за свое кресло никогда не держался. Меня прежде всего беспокоило, что такой шаг будет открытым вызовом другим республикам и поощрением сепаратистских тенденций. Такая политика работала не на сохранение и без того хрупкого Союза, а на окончательный его развал. Именно с этим я не мог согласиться. Кроме того, это бы инициировало и без того сильные тенденции в республиках на «захват» общей для всех служб безопасности собственности (радиоперехват, связь, инфраструктура, здравоохранение, стройбаза). Все они в не меньшей степени, чем Россия, могли претендовать на «свою» долю «наследства» от союзного КГБ. Кроме того, с корнем рушилась общая для всех республик система безопасности, а новая, «объединенная», еще не была создана даже как концепция (разведка, контрразведка, погранвойска, оборона, армия, ВПК, энергетика и т. д.).

В тот момент только с помощью Б. Н. Ельцина мне удалось отстоять свою точку зрения, которая базировалась на убежденности в необходимости сохранить межреспубликанские структуры. Комиссия Степашина также изменила эту свою случайную, извне привнесенную позицию, поддержав в конечном счете создание МСБ, ЦСР СССР и объединенных пограничных сил. До тех пор, пока существовал Союз, такой подход был единственно возможным и разумным.

Другая часть трудностей, которая возникала при создании КГБ России, могла быть отнесена к межведомственным и чисто личным противоречиям, на мой взгляд, неизбежным при выделении одной организации из другой. Я исходил из того, что КГБ России сам должен разработать структуру, функциональную подчиненность подразделений и штатную численность. Как и в других случаях, я считал интересы республики первичными. Однако следует признать, что эта общая установка не всегда срабатывала, когда дело доходило до конкретных исполнителей или вставал, скажем, вопрос о немедленном освобождении того или иного служебного помещения. Мелкие трения могли бы перерасти в конфронтацию, если бы не разумная, конструктивная позиция Виктора Иваненко, с которым у меня практически не было каких-то спорных вопросов.

К сожалению, далеко не все в руководстве КГБ России проявляли и половину такта, терпения и взвешенности, которые были присущи Иваненко. Некоторые из них свое организационное бессилие прикрывали надуманными или просто ложными обвинениями в адрес центрального аппарата и лично Бакатина. Я считал и считаю ниже своего достоинства вступать в «полемику», не считал нужным как-то специально реагировать на все эти потуги, за которыми, по моему убеждению, скрывалось одно — стремление старых кадров КГБ поменять фасад и оставить все по-прежнему. Обвиняя меня во всех смертных грехах, сами они ничего конструктивного не предлагали и предложить не могли.

Обвинения в посягательстве на прерогативы КГБ РСФСР порой причудливо и недиалектично переплетались с атаками со стороны российских структур за недостаточную активность в решении сугубо внутренних российских, входивших в компетенцию АФБ проблем. Приведу лишь один наиболее яркий пример, связанный с небезызвестными событиями в Чечено-Ингушетии в конце октября — начале ноября 1991 года.

Как читатель, наверное, помнит, после прихода к власти Исполкома общенационального конгресса чеченского народа во главе с Джохаром Дудаевым Президент РСФСР издал неожиданный Указ о введении на территории Чечено-Ингушетии чрезвычайного положения. С самого начала я расценил эту идею как исключительно неразумную, чреватую взрывом напряженности на всем Северном Кавказе. Президента откровенно «подставили» некоторые его советники. Того же мнения придерживался и В. Иваненко. Свою точку зрения я не скрывал и Союзу вмешиваться в конфликт в Чечне не полагал возможным. Я не успел еще ознакомиться с самим Указом, как вдруг узнаю о беспрецедентном по своей неясности постановлении Президиума Верховного Совета РСФСР, который поддержав Указ Ельцина, признал меры по его реализации недостаточными и возложил всю вину за это на меня, министра внутренних дел СССР Виктора Баранникова и В. С. Комиссарова. Я вынужден был обратиться к Председателю Верховного Совета России.

«Поскольку я всегда считал, что Постановления Президиума Верховного Совета РСФСР являются документами исключительно серьезными и требуют соответствующего реагирования, довожу до Вашего сведения свое полное несогласие с содержанием подписанного Вами Постановления от 9 ноября 1991 года.

Прежде всего утверждение, будто введение чрезвычайного положения является «актом благоразумия», не соответствует действительности и в реально сложившихся условиях только способствовало эскалации конфликта и сплочению антифедералистских сил.

Решительно возражаю против содержащейся в Постановлении оценке деятельности Баранникова и Бакатина. Подобная оценка ничем не обоснована и является не более чем очевидной и по-человечески понятной попыткой ряда политиков, которые подвели Президента России, переложить вину на лиц, не имевших к разработке Указа и организации его выполнения никакого отношения.

Прошу принять к сведению.

^{В. Бакатин 12 ноября 1991 г.}

P.S. В. С. Комиссарова, на мой взгляд, следовало бы поблагодарить за то, что, находясь в эпицентре напряженности, сумел предотвратить кровопролитие и тем самым оставил минимальную возможность для возобновления политического диалога, чем и воспользовались народные депутаты России, не поддержав Указ».

Тогда же 12 ноября, в Грозном, был задержан сотрудник одного из райотделов КГБ ЧИР майор Виктор Толстенев. В теленовостях в тот вечер сотрудник местного ОМОНа заявил, что судить Толстенева будет народ. Наутро труп майора был доставлен в морг. Вопиющее преступление! Но для российских «чекистов», с 4 сентября подчиненных непосредственно КГБ РСФСР, по наущению известных кадров «виновным» вновь оказался Центр, а значит, Бакатин. В телеграммах из областных, краевых, республиканских управлений КГБ, которые обильно цитировались в газетах, меня упрекали в бездеятельности и «попустительстве убийцам». А Ставропольское управление (которое, кстати, как и Чечено-Ингушское, подчинялось не Центру, а России) выразило Бакатину недоверие. Дело не во мне. Есть определенные нравственные принципы и порядочность. Можно подумать, что кто-то посчитался с мнением КГБ, когда вводил в Чечне чрезвычайное положение, заранее обреченное на провал и вызвавшее только обострение отношений между народами. Неудивительно, что и генерал Дудаев также обвинял КГБ СССР в провоцировании конфликта в ЧИР.

Вот уж поистине неистребимая привычка все свои собственные ошибки валить на КГБ.

Из письма Дудаеву: «Ваше заявление в интервью «Независимой газете» (№ 153) о некой моей причастности к событиям в Чечено-Ингушетии вызывает у меня по меньшей мере удивление. Со всей ответственностью заявляю, что каких-либо действий в Вашей республике по моему указанию или с моего ведома не предпринималось.

Выступая принципиальным сторонником решения политических, национальных и иных проблем только мирным путем, за столом переговоров, полагаю, что это особенно важно в таких сложных процессах, как обретение суверенитета и самостоятельности. Не силовое давление, а только здравый смысл, благоразумие, полное соблюдение прав человека могут обеспечить свободное развитие всех народов страны.

Вместе с тем хотел бы обратить Ваше внимание на недопустимость фактов самосуда над кем бы то ни было, тех действий, которые привели к трагической гибели В. Толстенева».

В случае с Чечено-Ингушетией как в капле воды отразилась вся сложность и противоречивость моего положения все эти месяцы работы на Лубянке. Люди, даже облеченные властью, по-прежнему по инерции считали КГБ Союза (МСБ) ответственным за все, что происходит в любой точке СССР. Хотя республики стали самостоятельными, КГБ изменился и никакого прямого влияния на ситуацию в каком-либо регионе страны оказывать уже не мог. Но при любой конфликтной ситуации сыпались одновременно обвинения либо в недоработках МСБ («Куда Бакатин смотрит?»), либо в происках МСБ («комитетские провокации из Москвы»). Положение постоянно виноватого неизвестно за что — не из самых приятных. Противно, но что поделаешь. Не без основания приобретенная давнишняя привычка всю политическую грязь «валить» на КГБ долго, наверное, еще будет жить. Даже тогда, когда новые спецслужбы ничего общего со старым КГБ иметь не будут.