Избранное (Передышка. Спасибо за огонек. Весна с отколотым углом. Рассказы)

— Не такие, как кто?

— Как ты, не предприимчивые.

— Я вовсе не предприимчивый, клянусь всеми пророками.

— Богохульник. Веснушки мои тебя не смущают?

— Нет, они мне нравятся. Зато меня смущает твое жуткое ожерелье, и еще этот кулон из перуанского серебра, и все эти звякающие браслеты.

— Снимаю.

— Сними и это.

— Хорошо, Рамон.

— И это, и это, и это.

— Нет, это — нет.

— Да, это — да.

— Рамон.

— Мери.

— Лучше называй меня Мария. Я уже так давно не любила по-испански. Так давно никто мне не говорил нежные слова по-испански.

— Милочка моя.

— Так, Рамон.

— Гадкая худышка.

— Так, Рамон, так.

— Шлюшка.

— Так, Рамон, так, скажи еще что-нибудь.

— Я исчерпал свой запас, Мария, но могу начать снова: милочка моя, гадкая худышка, шлюшка.

Будь я проклят, если эта костлявая дура мне нравится, но, если я этого не сделаю, заранее знаю, что будет. Такое уже было со мной в прошлом году. Жалобы мужу, претензии, сцены. И в результате — большой убыток. Нет, благодарю.

— Одевайся, Мария.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас.

— Ты приедешь в этом году в Соединенные Штаты?

— Не думаю.

— А в следующем?

— Вряд ли.

Наконец-то. Наконец. Какое счастье, что завтра утром они уезжают. Пойду пройдусь один, мне надо подышать. И еще слава богу, что она говорила по-испански. Может, она думает, что я обязан спать со всеми моими клиентками? Или она думает, что она должна переспать со всеми своими агентами из бюро путешествий? Отец ирландец, мать аргентинка. Возможно. Когда североамериканцы думают о Латинской Америке, им, наверно, представляется огромный котел с марихуаной. Когда североамериканки думают о Латинской Америке, им, наверно, представляется огромный фаллос. С ними чувствуешь себя каким-то жеребцом-производителем. Теперь на машине, не быстро, по Рамбле, я один, какое счастье. Жеребцом-производителем. А все же она моя женщина номер — какой бишь? Ну-ка, посчитаем. До женитьбы: Росарио, Мария, Аурелия, Хулия, Алисия, Клара, Венгерка — и все. Семь. Ну конечно, Сусанна. После женитьбы: Маруха, Рита, Клаудия, жена Санчеса, Глэдис и теперь м-с Рэнсом. Пять. То есть семь, плюс Сусанна, плюс пять, итого тринадцать. Это называется умеренность. Не забыл ли я кого-нибудь? Кажется, нет. И еще два моих неудачных опыта в США. Дело было не в отсутствии желания. И однако. Просто десять недель в отъезде, а значит, воздержание. Следовало бы заблаговременно консультировать. По типу известного агентства путешествий «Рамон Будиньо и К°» следовало бы учредить Консультацию по туристическому сексу. Почем я знал, что ключевая фраза у них «Would you like to see my etchings» [74] ? Это называется «эвфемизм». Жена профессора. Ричмонд, штат Виргиния. Какая незадача. Бедняга глядел на нас с сочувствием, а я учил его жену танцевать танго; пластинка была всего одна, «Воздушная гвоздика», хотя на этикетке значилось «I'm down in the Garden» [75] . Закончится, мы ее опять ставим. Она прижималась ко мне с каждым разом все сильнее, а профессор смотрел на нас с улыбкой, выражавшей одновременно удовольствие и благодарность. И я чувствовал ее всю, каждый ее сантиметр, каждый ее миллиметр, все суставчики пальцев, волосы, броши, прыщики, пуговицы, родинки, шпильки, пупок. И она хотела выучить танго со всеми па — выпадами, восьмерками и так далее, потому что когда-то видела, как его танцевала пара из Буэнос-Айреса. Конечно, она тоже чувствовала мой бумажник, мою авторучку, мою грудную кость, мой паспорт, мою расческу, мои ребра, мою пряжку, мой пояс и прочее, главное — прочее. А профессор все смотрел. Не могу забыть этого взгляда и этой улыбки. У меня мелькнула мысль, что он, наверно, из тех людей, которые убивают с улыбкой. Примерно тридцать воздушных гвоздик, целый букет. Я был в изнеможении, по разным причинам. Среди прочего — потому что не гожусь изображать сладострастное псевдосоитие перед хладнокровными свидетелями, у которых вместо крови лимонад. Меня пригласили на следующий уикенд, но — nevermore [76] . Даме я послал орхидею в виде компенсации за такое множество воздушных гвоздик. Хорошо отделался. Ну и ладно. Вторая осечка была с рыженькой в Нью-Йорке, молоденькой студенткой факультета изящных искусств. Она делала мне авансы в ресторане, но пойти со мною в отель не захотела. Я, конечно, не говорил ей о своих etchings. Но она пригласила меня прийти в пятницу вечером к ней, тоже чтобы я научил ее танцевать танго, и я сказал «да». Мы купили фрукты, кока-колу, джин «дениш блю», бульонные кубики, пиццу, черный хлеб, кокосовый торт, «либфраумильх» [77] и глазированные каштаны — для грандиозного пира. Всего — девять долларов и девяносто центов. Но подвела одна мелочь. Квартирка была маленькая, изрядно грязная, темная. И вот отодвигается занавеска, и появляется югославка в одной ночной сорочке, югославка, у которой лихорадка, ее товарка по квартире и изящным искусствам, — бедняжка была больна, чирьи и бронхит, какая жалость. Преисполненный возмущения, после второго стакана «либфраумильха» я сдался и пошел танцевать — весьма томно и чинно — по очереди с одной и с другой, тоже под одну-единственную пластинку, на сей раз это было танго «I got ideas» [78] , или по-нашему «Прощайте, мальчики», на скорости 45 RPM [79] , с репризами барабана, пиццикато скрипок и искусно вставленными «оле». О эта югославка в сорочке, уродливая как смертный грех, пахнущая лихорадкой и мазями, обдающая мне ухо своим горячим балканским дыханием с таким пылом, что потом я провел три дня в постели с собственными чирьями и персональным бронхитом.

74

Не хотите ли посмотреть мои гравюры? (англ.)

75

«Я вышел в сад» (англ.).

76

Никогда больше (англ.).

77

Сорт виноградного вина.

78

«Я знаю жизнь» (англ.).

79

RPM (revolutions per minute) — оборотов в минуту (англ.).

Теперь задача — объяснить Сусанне, если она не спит, каким образом обслуживание туристов может продолжаться до трех часов утра. Ох, достанется мне. И несправедливо, потому что на сей раз я исполнял служебные обязанности. Могу, например, сказать, что мы поехали в Пунта-дель-Эсте и очень поздно возвратились, но это всегда опасно, так как потом, не позже чем завтра, она поговорит с роскошной, пышнотелой и прочее секретаршей и из лжи выудит истину — на этот счет Сусанна ловка, как пантера, а секретарша — дура. Стоит послушать, как они щебечут по телефону.

— Ах, ты проснулась? Как себя чувствуешь, дорогая? Спи, спи. Нет, еще не так поздно. Пять минут четвертого. Спи. Пара североамериканцев. Скучища. Утром расскажу. Пойду ополоснусь под душем. Спи.

Носовой платок я выкинул на Рамбле. Но как снять с сорочки это пятно помады? В доме даже спиртного нет.

4

Чай бледный, масло было не в холодильнике. Оно противно мягкое. Никто не подумает, насколько для меня важен завтрак. Бедная Сусанна, Густаво еще спит без задних ног, у нее только я один. Вернее, у меня только она одна, потому что она считает своим долгом вставать рано, чтобы позавтракать со мной перед моим уходом в агентство. Бедная Сусанна. Не успевает наложить косметику, лицо заспанное. Говорит «Тебе еще сахару?», как могла бы сказать «Поздравляю с Новым годом!». Сама не понимает, что говорит. В эту минуту мне ее жаль, а не следовало бы жалеть. Она просто упрямая. Встает со мной, чтобы демонстрировать лицо мученицы. Когда я ее называю «святая Себастьяна», она бесится. А что, если теперь сказать?

— Святая Себастьяна.

Да, действительно бесится. Почему она никогда не ставит масленку в холодильник? Предпочитаю съесть тост без масла, чем мазать эту гадость. Сегодня у тостов привкус облатки. В последний раз я причащался в тысяча девятьсот двадцать девятом году, в церкви в Пунта-Карретас [80] . В бабушкином доме был чудный задний двор. Оттуда был виден двор церкви, а также двор угольного склада «Доброго обхождения» [81] . Подобрав сутаны так высоко, что казалось, будто они в шароварах, священники играли в футбол. Священники играли в футбол, а работавшие на складе грабители убегали из тюрьмы. Власть и небесное блаженство. Плоть и дух. Бог и дьявол. «Колорадо» и «Бланко». Я сказал священнику, что, когда вырасту большой, я буду «Колорадо», и он приказал мне прочитать двадцать пять «авемарий» [82] немедленно. Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего Иисус. Мне сказали: пока держишь во рту облатку, можешь просить о трех вещах. Я попросил здоровья Папе, здоровья Маме и мяч номер пять. Поставить мяч на последнее место и высказать первыми два благородных желания было жертвой с моей стороны, но Иисус так никогда и не даровал мне мяч. Что до здоровья, тут он просьбу исполнил, хотя бы на время. То была единственная счастливая для меня пора в вопросах религии, бог тогда еще не был некоей туманностью, в которую превратился потом. Туманностью все более разреженной. Тогда он был бог-личность, с бородою и всем прочим, с ним можно было разговаривать. К тому же церковь была чем-то вроде болеутоляющего, особенно летом. У меня нет грехов, сказал я исповеднику. Сын мой, избегай гордыни. Разве не случалось тебе бросать греховные взгляды на девочек из твоего колледжа? С этой минуты я решил избавиться от гордыни. До сих пор я на девочек не обращал внимания. Но на следующий день я изо всех сил старался бросать на них греховные взгляды. Вот сегодня у меня есть грех, сказал я исповеднику в воскресенье. Этот священник был постарше и посмотрел на меня с недоверием. Какой грех? Я греховно смотрел на девочек из моего колледжа. Я был невероятно доволен, что победил свою гордыню. Избегай гордыни, сказал священник, никогда не похваляйся тем, что ты греховен. Я прочитал наскоро тридцать «падренуэстро» [83] и умчался бегом. Открыл дома словарь на слове «греховный»: принадлежащий или относящийся к греху или к грешнику. Чуть повыше было слово «грех»: деяние, речение, желание, мысль или умысел против воли господа и его заповедей. Да, конечно, я смотрел на девочек с умыслом. Беру назад «святую Себастьяну», но она-то не убирает со стола раскисшее масло. О, как прекрасна улыбка. Завтрак окончен, и в желудке у меня возмущенно бурлит.

80

Район Монтевидео.

81

Исправительное заведение.

82

«Аве Мария» (лат. Ave Maria) — католическая молитва, соответствующая православной «Богородице дево, радуйся».

83

«Падренуэстро» (лат. Padrenuestro) — «Отче наш».

— Заходи, садись.

Я никогда не мог привыкнуть к беспорядку в его кабинете. И почему Старик всегда пишет простым карандашом?

— Сейчас закончу редакционную и побуду с тобой. Когда началось разочарование? Когда он перестал быть Папой и превратился в Старика? «Сейчас закончу редакционную и побуду с гобой». Никогда он не побудет со мной. Никогда я не побуду с ним. Может, я его ненавижу? Возможно, отрицать не буду. От письменного стола и картотек несет сыростью, старыми бумагами, окурками. Это и есть газета. Да, но какая часть газеты? Мозг, желудок, печень, сердце, прямая кишка, мочевой пузырь? Вот он здесь. Даже без пиджака он элегантен. Ему к лицу седина. Ему к лицу бумажный хаос. Даже я ему к лицу. Всегда к лицу, когда могут сказать: и не сравнивайте, Доктор — человек предприимчивый, между тем как сыновья… Да, знаю, знаю. Между тем как сыновья если и представляют собою нечто, так лишь потому, что носят фамилию Будиньо. Несмотря на свои недостатки — у кого их нет? — Доктор человек предприимчивый. А какие у Доктора недостатки? Ни одного существенного: слишком много курит, предоставляет женщинам восхищаться собою, властен, демагогичен, суров к бастующим, высокомерен, расточителен. Чего вам еще? Это недостатки-достоинства. А его достоинства-достоинства? Неутомим, обаятелен, когда пожелает; всегда сознает, что его слово закон; когда уместно, филантроп, ценитель хорошего вина, путешественник, знающий анекдоты, всегда оживлен и других воодушевляет, звучный смех, блестящие глаза; всегда кажется, что он знает больше, чем говорит, хотя бы и не знал; истинный талант в умении выказать сердечность, хотя бы она лишь прикрывала презрение; безупречные костюмы из английского кашемира, солидный счет в банке, щедрые чаевые; патетическая защита моральных ценностей, железное здоровье, склонность иногда повеселиться und so weiter [84] . А вот и этот жалкий подхалим.

84

И так далее (нем.).

— Добрый день, Хавьер. Дома все здоровы?

Вижу, заранее вижу, сейчас начнет рассказывать о болезнях своей жены.

— Не так уж здоровы, дон Рамонсито, у моей супруги ужасно болят ноги. Врач говорит, возможно, это из-за белка, но в анализах белка нет. Тогда как же это может быть белок? И ноги не только болят, но еще и отекают. Вот такие становятся. Врач говорит, ей надо похудеть, а она так любит сладкое. Всегда была лакомка. Я гоже, но я не толстею.

— О, наш Хавьер с каждым днем все больше сутулится. Старик прав. Наверно, от подхалимства сутулится. Он на десять лет моложе Старика, а выглядит на пятнадцать старше.

— Кто там?

— А это те молодые люди, Доктор.

— Какие молодые люди? Ну конечно, он не решается говорить при мне.

— Да говорите же, Хавьер. В конце концов, Рамон мой сын. Или вы ему не доверяете?

— Ради бога, Доктор, не говорите такое.

В конце концов. Он не может не оскорбить меня. В конце концов.

— И чего им надо?

— По-моему, они хотят договориться насчет акции в Сан-Хосе [85] , Доктор.

— Ладно, пусть войдут.

85

Сан-Хосе-департамент в Уругвае и административный центр департамента.

В конце концов. Ну и видик у них, бог мой. Фашистские банды, говорит Густаво. Но разве он их видел вблизи? Пришли договориться насчет акции в Сан-Хосе. Какой позор. Воображают, наверно, себя гангстерами, героями шпионских фильмов, этой стерильной голливудской войны, в которой всегда торжествуют добрые, то есть североамериканцы и неонацисты, и всегда терпят поражение злые, то есть коммунисты, чьи гнусные роли исполняют те же бандитские физиономии ирландского происхождения, которые пятнадцать лет назад изображали древнюю расу германских шпиков. Всякие О'Брайены [86] , игравшие роли крикливых гитлеровских лейтенантов, они в действительности двоюродные братья или, вернее, двоюродные дядья О'Конноров [87] , изображающих ныне беспощадную жестокость Красных Палачей. Фашистские банды, как лестно для них. Какая радость. Им нравится, когда их так называют. Но они даже не фашистская банда. С каким паническим ужасом глядит этот курносый толстячок на то, как раздает револьверы Старик, невозмутимый Старик.

86

О'Брайен — фамилия двух известных североамериканских киноактеров: Джорджа (р. 1900) и Эдмонда (р. 1915).

87

О'Брайен — фамилия двух известных североамериканских киноактеров: Джорджа (р. 1900) и Эдмонда (р. 1915).

— Они не заряжены.

Но это предупреждение не оказывает на толстяка успокоительного действия. Двое других, я думаю, братья и, похоже, наслаждаются видом оружия. Тощие, лица вытянутые, волосы гладко зачесаны назад, узкие, холеные руки никогда не работавших и моющихся импортным мылом. Классовую принадлежность можно определить по ухоженным ногтям, по узлу галстука, ровному, закругленному, симметричному, не меньше десяти минут перед зеркалом; по безупречно выглаженному воротничку, по костюму из добротного тонкого кашемира, по брюкам без манжет, по остроносым туфлям. Различие, пожалуй, в том, что толстячок еще говорит «люди», тогда как оба тощих парня говорят «сволочье». По разным причинам, но Старик, вероятно, равно презирает всех троих. И однако он их использует, еще бы.