Избранное в двух томах. Том II
Шрифт:
Но лейтенант успокаивает меня:
— Все в порядке! Правильно идем.
Ноги резко идут вниз — какая-то канава, поросшая травой. На ощупь хватаясь за шершавые стебли полыни, выбираемся на противоположную сторону канавы. Вот оно, кладбище! В темноте под черными кустами маячат черные кресты. Укромное сельское кладбище… Есть ли тут кто? Походить, поискать? Или окликнуть? Но осторожнее! Звук ночью разносится далеко, противник услышит, ударит на голос…
Молча и осторожно бредем, тщательно вслушиваясь в каждый звук: если здесь есть кто-то из соседнего полка, нас услышат и окликнут, и надо, не медля ни секунды, отозваться,
— Немецкие? — вдруг шепчет, обернувшись, идущий впереди меня лейтенант. На прогалине меж кладбищенскими кустами — штабель ящиков. Подхожу ближе. Даже в темноте можно разглядеть на ящиках белые цифры и буквы маркировки. Точно, немецкие! Может быть, здесь стояла какая-нибудь батарея — немцы отступили, а боеприпасы бросили.
Идем дальше… И вдруг слышим совсем близко размеренный громкий храп.
— Ну и дают братья славяне! — улыбается лейтенант. — Такого храпака запускают, что немцам, наверное, слышно!
— Полная потеря бдительности! — смеюсь и я. — Пошли, разбудим!
Сворачиваем на звук храпа. Он все настойчивее, надрывнее.
Вот мы и у цели. На небольшой полянке меж кладбищенскими деревьями, листва которых кажется непроницаемо плотной, лежат в ряд несколько спящих, укрытых плащ-палатками. От них-то и исходит мощный храп. Я уже собираюсь толкнуть ногой в подошву крайнего, но вдруг замечаю, что на ней еле заметно мерцают стертые добела заклепки. Немецкие сапоги… Кто-нибудь из наших надел трофейные, бывает… Но какая-то тревожная мысль удерживает меня. Плащ-палатки на спящих пятнистые, немецкие. На всех! И в головах у каждого аккуратно поставлена немецкая каска.
— Немцы!..
Беззвучно пячусь. Оторопело остановился, стягивая с плеча ремень автомата, лейтенант. А его связного и не видно — исчез, словно растворился…
Мы тихо отступаем к канаве, соскальзываем в нее. И тут вдруг оттуда, где мы были только что, падает резкое:
— Вер ист да?
«Камераден!» — хочу я крикнуть первое попавшееся мне на ум немецкое слово, но успеваю сдержаться. Что делать?
Лейтенант принимает решение раньше меня. Согнувшись, бежит по канаве. Я за ним. Слышу не столько ушами, сколько спиной, сзади, поверху, снова громкий испуганный окрик и следом автоматную очередь.
Пробежав немного по канаве, выбираемся из нее. Позади снова взрыкивает автомат, к нему присоединяются другие. Растревожили мы немцев…
Но вот уже и окоп, свой, откуда отправились к кладбищу. Спрыгиваем в него. И тут неожиданно откуда-то появляется связной лейтенанта.
— Где ты был? — набрасывается на него лейтенант.
— Да за вами бежал, едва достиг!
— Достиг! — Лейтенант с трудом сдерживается. — За такие достижения знаешь, что полагается? Бежал, только не за нами, от нас!
Оставляю лейтенанта выяснять отношения с его телохранителем и спешу на КП батальона. Звоню оттуда Берестову. Выслушав меня, он говорит:
— Наврал сосед! Значит, не он на кладбище, — и замолкает, видимо, задумавшись. Жду: может быть, сейчас он снова пошлет меня искать фланг соседей? Но как выполнить такой приказ? Немцы на кладбище всполошились, а идти — не миновать — мимо них. Лучше бы не одному, с разведчиками…
— Ладно, — прерывает мои размышления Берестов. — Иди обратно!
По возвращении меня сразу же находит, словно ждал, Сохин.
— Берестов поручил
мне с моими хлопцами уточнить, где на правом фланге соседи, где немцы. Самая неясность всегда на флангах. — Смеется: — Ты на кладбище нечаянно вроде поиска провел. Покажи, где там что.Мы уединяемся в одну из наших овражных нор, Сохин включает фонарик, достает карту…
Когда, расспросив меня, он прячет карту и встает, говорю ему:
— Ну, ни пуха ни пера!
— К черту!
Сохин уходит. Пока что я свободен. Время — около полуночи. Наверное, можно поспать, пока других поручений нет. Не пошли Берестов меня в батальон, я все равно ушел бы на передовую: меня мучает то, что уже не первую ночь не беру своей трубы, — то на марше мы, то обстановка неясная, то слишком далеко от нас до переднего края противника. Надо бы сегодня… Но теперь уже поздно. Ладно, завтра, если останемся на этих рубежах и обстановка позволит, возьмем мы с Гастевым рупора…
Меня зовет Берестов. Все в разгоне, надо кому-то на энпэ подежурить.
— Так что давай! — говорит Берестов. — Если Сохин позвонит, когда соседей найдет, — напомни, чтобы поиск вел двумя группами, как я велел, до рассвета. И комбатам, как светать начнет, позвони, запроси обстановку, а главное — не слышится ли шум танков? Поступило такое предупреждение, что на нашем участке немец танки подтягивает.
— Есть, будет сделано!
Меня даже немножко разбирает гордость тем, что получил такое ответственное задание. Впервые я — дежурный офицер! Ночью, если тихо, командир полка и начальник штаба должны поспать, чтобы к утру иметь свежие головы. На НП командира полка обычно дежурит кто-нибудь из помощников начальника штаба — чаще всего Карзов, Сохин или Байгазиев, иногда начсвязи Голенок. На это время дежурный на НП офицер ответствен за все, за весь полк! Ему могут позвонить «снизу» — из батальона, «сверху» — из штадива, и на любой вопрос, на любое указание он должен среагировать немедленно и верно — не в каждом же случае надо будить командира полка или начштаба, на то и дежурный, чтобы самостоятельно принимать безотлагательные решения, иначе зачем он? Разбудить начальство может и рядовой телефонист.
И вот я в окопчике НП. Сижу на земляной ступеньке. В двух шагах от меня прикорнул на корточках телефонист. Белеет бинт, которым он подвязал трубку к уху. На дежурстве положено трубку держать рукой, не отрывая от уха, но этот солдат, видно, рационализатор.
Дежурство мое протекает спокойно. Ночная тишина не нарушается ничем. Сохин уже позвонил: он отыскал фланг соседей и уточнил, где примерно проходит в районе кладбища передний край противника. Из батальонов не звонят, — значит, там без перемен. Но, как наказывал Берестов, прождав час-другой, обзваниваю батальоны сам. Никаких перемен, обстановка спокойная. Когда звоню в свой бывший второй батальон, трубку берет Бабкин. Спрашиваю:
— А где комбат?
— Я ему приказал отдыхать! — шутит Бабкин. — А то сам не спит и командирам рот покоя не дает.
— Как обстановка?
— Спокойная. Фашист не проявляет признаков жизни. Я только что с передовой… Да! — вдруг восклицает Бабкин. — Что же это я тебе сразу не сказал? Дружка твоего, Тарана, ранило сегодня…
— Не тяжело? — с надеждой спрашиваю я.
— Как тебе сказать… — в трубке я слышу сдерживаемый вздох. — Во всяком случае, не в беспамятстве.