Избранное в двух томах. Том II

Шли томительные минуты. Молча прислушивались разведчики. Но безмолвие стояло наверху.

Что с Любишей? Может быть, его схватили враги?

Прошло пять минут… десять…

Над головой раздался негромкий удар по железу. Еще… еще.

Это, как было условлено, три раза стукнул в крышку люка Жоржевич. Значит, выходить можно.

Проскрежетала крышка, сдвигаемая набок. Обозначился мутно-серый круг люка. Ночное небо было покрыто тучами. В люк, на лица разведчиков, упали крупные лохматые хлопья сырого снега — он валил вовсю. На темно-сером фоне неба с края люка показался силуэт головы в ушанке. Это Жоржевич. Он громко шепнул:

— Можно.

К отверстию люка поднялись по плечам товарищей и вылезли наверх Малахов и один из морских пехотинцев, задвинули крышку за собой, чтобы открытый люк не привлекал внимания немцев, если те будут проходить мимо. Внизу, в колодце, остались Калганов и Никулин — как резерв. Старший лейтенант совершенно справедливо решил, что наверху успешнее действовать небольшими группами, по два-три человека.

Любиша и двое с ним, закрыв люк, быстро отбежали за низенький парапет, огораживающий небольшую площадь. За парапетом, покрытым толстым слоем нетронутого снега, в темноте зимней ночи смутно высилась темная громада дворца.

— Я смотрел, — прошептал Любиша, — близко немцев нет. Искать их надо.

На противоположной стороне маленькой площади, на краю которой находились разведчики, темнели контуры многоэтажных, тесно стоящих домов. В той стороне, пояснил Любиша, слышались чьи-то шаги. Очень похоже, что путь от дворца к передовой проходит именно в этом месте. Да и вообще здесь, в своем тылу, возле штаба, немцы, надо полагать, ходят довольно свободно. Вот только время позднее… Но штаб ведь и ночью не спит. Тем более сейчас, когда гитлеровцы зажаты в кольцо, им, должно быть, не до сна.

Разведчики быстро перебежали через площадь, к домам. Юркнули под арку ближних ворот, железные ажурные створки которых были полураскрыты. Затаились, прислушиваясь.

Ждать пришлось довольно долго. Все падал и падал крупными мохнатыми хлопьями снег. Насквозь промокшее за время пути обмундирование быстро обледенело, стужа сковывала ноги в разбухших от сточных вод мокрых сапогах. Разведчиков бил озноб. Они потихоньку шевелились, чтобы хоть немного согреться.

Но вот в дальнем конце улицы послышались шаги. Шли несколько человек. Шаги быстро приближались. Разведчики приготовились. Вот шаги уже около ворот…

Любиша, прижавшись спиной к стене, предостерегающе протянул руку назад, коснулся рукава стоящего за ним Малахова. Это означало: «Отставить!»

Мимо ворот прошла группа немецких солдат. Все они, в мешковатых шинелях, низко надвинутых шапках с большими козырьками, один за другим черными силуэтами мелькали за причудливым железным кружевом ворот. Смена караула? Подкрепление на передовую? Слишком много их, чтобы захватить «языка». Да и нет смысла брать «языка» из числа простых солдат. Нужен офицер. И не простой, а сведущий, из штабных.

Томительны минуты ожидания…

Но вот Любиша оглянулся, кивнул стоявшим позади разведчикам. С той же стороны, откуда недавно прошли немцы, слышались два перебранивающихся голоса. Бранились по-венгерски. Любиша сразу же понял: салашисты! С двоими, да еще с пьяными, справиться нетрудно. Но стоит ли брать кого-либо из них? Едва ли этим прихвостням гитлеровцы доверяют серьезные военные данные.

Салашисты прошли мимо ворот. Из их перебранки Любиша уловил, что они возвращаются на передовую, очень недовольны этим и по какой-то причине друг другом.

Салашистов пропустили. Вскоре их пьяные голоса затихли.

И снова потянулись минуты ожидания…

Наконец на тротуаре, приближаясь к воротам, вновь послышались шаги. Шел кто-то один, спокойно, неторопливо. Вот он поравнялся с воротами. Прячась в их тени, Любиша разглядывал его. Фуражка с высокой тульей, широкий плащ… Офицер!

Любиша выждал. Идущий миновал ворота. Любиша метнулся из ворот вслед, рассчитанным движением ударил гитлеровца прикладом автомата в затылок. Тотчас же на него бросился Малахов и, обхватив, повалил на тротуар. Фуражка с головы гитлеровца слетела. Ошеломленный, он не издал ни звука. «Языка» втащили в ворота, фуражку, чтобы не оставлять следов, подобрали, надели офицеру на голову, крепко заткнули ему рукавицей рот скрутили назад руки — он все не приходил в себя. Любиша забеспокоился: не слишком ли крепко он стукнул фашиста? Нет, дышит.

Пользуясь тем, что на площади пока нет никого, пленного быстро потащили к люку.

Никто не заметил разведчиков в те секунды, когда они перебегали площадь.

Возле люка они опустили свою добычу наземь и подали вниз условный сигнал — трижды ударили прикладом в крышку.

— Принимайте улов!

«Языка» спустили в колодец, следом спустились сами. Крышку снова надвинули.

Безжизненно опустив голову, гитлеровец сидел в жиже, которая на дне колодца была чуть ниже колен. Он упал бы, если бы из стоявшие вплотную вокруг него разведчики.

— Приведите его в чувство! — приказал Калганов.

Пленному стали тереть уши. Наконец он шевельнул головой, что-то промычал.

— Очухался! — обрадовались все. Калганов зажег фонарик. В его свете было видно, как дико блеснули глаза гитлеровца, как он шевельнул челюстями и дернулся, а на лице появилось выражение ужаса. Только что он шел по тротуару, кругом было тихо и спокойно, и вдруг он сидит в чем-то жидком, пропитавшем одежду, леденяще холодном, трудно дышать от непонятного зловония, а вокруг, в темноте, тесным кольцом стоят и рассматривают его какие-то люди с черными лицами, в черной одежде…

Все, что видел гитлеровец сейчас, могло всерьез показаться ему преисподней, в которой он внезапно очутился. Может быть, и поверил-то он, что находится не на том свете, а в плену, лишь после того, как Любиша по-немецки объяснил ему это. Офицер попытался встать, но бессильно плюхнулся в жижу: ноги не держали его.

Пленного обыскали. При свете фонарика Калганов просмотрел его документы. Обер-лейтенант Рейнрор. По приказанию Калганова изо рта обер-лейтенанта вынули скомканную обслюнявленную рукавицу. Калганов через Любишу стал расспрашивать обера. Тот сразу же сообщил, что является офицером оперативного отдела штаба Вильденбруха. Калганов обрадовался: очень ценный «язык», то, что нужно.

Эх, если бы действовала телефонная связь! Сейчас допросил бы и сообщил по проводу прямо генералу. А то ведь еще не известно, что случится на обратном пути, удастся ли дотащить «языка», удастся ли дойти самим…

Тем временем группа Андреева тоже действовала. Также не без труда выбив примерзшую и засыпанную снегом крышку люка, выглянули из него. В ночной тьме сквозь медленно падающий снег они увидели, что находятся в конце узкого переулка, возле небольшой церковки с полуразрушенной колокольней. Это и была та церковь Магдалины, к которой они должны были выйти. Церковь стояла на углу переулка и площади, белевшей свежевыпавшим снегом. На противоположной стороне площади можно было разглядеть трехэтажное здание с колоннами и возле него какой-то памятник. Слева, на краю площади, стояло на огневых позициях несколько больших пушек. Разведчики подсчитали: восемь стопятидесятимиллиметровых — две батареи. Поблизости стояло два гусеничных тягача. Возле них суетились немецкие солдаты — сгружали ящики со снарядами. Неподалеку от пушек, перед трехэтажным зданием, стоял танк с зенитным пулеметом на башне. Внимательный глаз разведчиков отмечал все. На одной из выходящих к площади улиц они насчитали семь шестиствольных минометов. Чуть подальше на той же улице виднелись задранные вверх длинные стволы трех двухсотмиллиметровых пушек, готовых к стрельбе. Было ясно, что здесь сосредоточено немалое количество вражеской артиллерии. Гитлеровцы, зажатые в кольцо на Крепостной горе, уже не имели достаточного пространства, чтобы для меньшей уязвимости рассредоточить свою артиллерию.