Избранное в двух томах. Том второй

Зал ковров. Один за другим встают эти удивительные произведения другого народа (ковры здесь персидские). Ими тоже бескорыстно восхищается леди Мукерджи. Она совсем по-детски смеется и радуется, когда мы поражаемся, что один из ковров — коричнево-красный — вдруг становится небесно-голубым, когда смотришь на него под другим углом зрения.

В зале живописи представлены работы художников всех штатов Индии. Здесь много произведений абстракционистов. Хотя по личным своим пристрастиям я очень далек от этого направления в живописи, однако некоторые из здешних полотен произвели на меня впечатление. Краски тоже имеют свои голоса, их только надо уметь слышать. Они передают музыку души. И в данном случае — это, несомненно, индийская национальная музыка. Вот, например, эта картина, где за странным тусклым пламенем проглядывают очертания громоздящихся друг, на друга зданий, силуэты людей и сполохи более ярких и тревожных огней. И хотя в общем-то картина беспредметна, но она ассоциируется у меня с Бенаресом, даже точнее — с моим восприятием ночного Бенареса, когда в пляске его ослепительных огней я пережил какое-то странное ощущение полусна-полуяви, ощущение, родственное этой реальной картине.

Сердце музея, его гордость — это все, что связано с Тагором.

— Вот самое бесценное наше сокровище, — волнуясь, говорит леди Мукерджи, — здесь двадцать ранних картин Рабиндраната Тагора. Знаменитые французские художники и знатоки живописи были поражены ими... А ведь вы, конечно, знаете, что великий писатель только на старости лет открыл в себе дар живописца.

Как раз этого мы не знали. По крайней мере, я. Мне была известна разносторонняя одаренность Тагора. Я знал, что в области литературы он не пренебрег ни одним жанром. Он был поэтом и драматургом, романистом и новеллистом, переводчиком и эссеистом. Знал я и о том, что он был композитором. Только накануне в университете его имени мы слышали его музыкальные опусы в исполнении хора. Конечно, мне было известно я то, что Тагор занимался живописью. Но я не знал, что только уже на исходе жизни он открыл в себе этот дар.

И вот я стою перед его автопортретом — шедевром, в котором просветленность внутреннего мира автора передана так, что заражает любого зрителя. Я рассматриваю этот автопортрет и размышляю о том, что в этом человеке как бы нашла выход вся творческая энергия индийского народа. Недаром казахи говорят: «Уж если бог кому воздаст, то воздаст щедро».

Заметив наше волнение, леди Мукерджи воодушевляется еще больше. Все новые и новые детали жизненного пути Тагора встают перед нами. И уже на лестнице при нашем спуске вниз леди Мукерджи с очаровательной детскостью восклицает:

— А знаете, моя бабушка была родственницей Тагора. И довольно близкой...

Потом наша любезная хозяйка угощает нас чаем и водкой. Кажется, она считает, что русские без водки обойтись не могут. Мы искренне отказываемся, ссылаясь на немыслимую жару. Но, увидев эти рюмочки — с наперсток, — в которые она разливает индийскую водку, мысленно посмеиваемся над ребяческими суждениями нашей хозяйки о русских нравах и «пригубливаем» эти гомеопатические дозы.

Теперь наша беседа льется еще непринужденнее, чем в залах музея. Леди Рану рассказывает о повседневных тревогах, о скрытых и явных схватках с теми, кто старается вывезти из Индии старинные памятники. А таких господ немало среди заезжих туристов. Приходится поддерживать связи с таможней, где проверяется багаж отъезжающих за границу и туристов. Кроме того, надо пропагандировать индийское искусство. Леди считает своим высоким долгом показывать свое детище, свой музей, всем деятелям культуры, приезжающим в Калькутту.

Мы интересуемся, пользуется ли леди Мукерджи консультациями специалистов, делая свои приобретения для музея.

— Обязательно! Я совсем не так самоуверенна, чтобы полагаться только на себя. К тому же наш музей сейчас уже не только моя личная собственность. Он стал кооперативным.

— А власти штата? Оказывают ли помощь?

Леди выразительно машет рукой. Надеяться на правительство штата нечего. К тому же у них сейчас кризис, и правительства в штате вообще нет. А кто придет к власти дальше — трудно сказать.

В этой женщине — удивительный сплав высокой, вполне «мужской» интеллектуальности с тонким обаянием «вечно женственного».

— Пожалуй, главное сокровище этого музея — это личность леди Рану, — отваживается высказать общую нашу мысль Леонид Почивалов.

Леди Мукерджи вспыхивает, как девочка, и отвечает вдруг по-русски:

— Ви шу-ти-те...

Нет, отнюдь не шутим. Эта женщина, раскрывшая нам столько собранных ею сокровищ, эта натура, полная артистизма, действительно должна рассматриваться как одно из богатств своей страны, как человек, чей вклад в культуру современной Индии поистине неоценим.

...В поисках спасения от калькуттского зноя мы выходим после ужина на вечернюю прогулку. Увы, здесь и улица не приносит спасения от духоты. А если ты вышел из номера с кондиционированным воздухом, то ночной город оглушает тебя жаркой сыростью, словно ты открыл дверь в парное отделение бани.

Но все равно мы бродим по городу, который затягивает своей пестрой и драматической жизнью. Рассматриваем громадный белый дворец — резиденцию губернатора. Дворец занимает около двух кварталов. Он со всех сторон окружен садом. Здесь почти безлюдно. Точно не в двух шагах улицы, которые кишмя-кишат нищими и бездомными.

Но оказывается, это впечатление обманчиво. Даже сюда тоже проникают — хоть и не в таком количестве — люди, ищущие ночлега.

— Осторожно! — восклицает мой спутник, и я едва удерживаюсь на ногах, чуть не наступив на нечто, притулившееся с краю тротуара. Нет, вовсе не пьяный. Просто мирно спящий человек. И еще, и еще один. Этот старик, тот юноша, а рядом — мальчишка лет тринадцати. Ночной сон прямо на тротуаре, в непосредственной близости от губернаторского дворца... От этой картины душный воздух ночной Калькутты становится еще душнее.

Любопытное наблюдение, которое я сделал еще в Бенаресе. Оно подтверждается и в Калькутте. Оказывается, бездомные бродяги, ночующие на улицах, тоже подразделяются на «классы». У тех, кто стоит на более высокой ступеньке социальной лестницы, есть переносные маленькие складные топчаны. Те, кто ступенькой пониже, владеют подстилкой из рогожи или холстины. Но самая многочисленная категория — нищие из нищих — спят на голой земле или на тротуаре. А рядом дворцы, банки, фабрики, музеи, прославленный ботанический сад... Нет, поистине в этом городе века не вытесняли друг друга, а уживались рядом, создавая неправдоподобную по фантастичности картину.

* * *

Как выглядим мы в глазах индийцев... Еще о Калькутте — по возможности без эмоций. В гостях у губернатора. Ночные раздумья.

Во время утреннего завтрака к нам приходит работник нашего пресс-центра в Калькутте Юрий Фролов. В наш первый калькуттский день мы заходили ненадолго в советский пресс-центр и познакомились с ним. Еще тогда он расположил нас к себе своим добродушным истинно русским лицом со светлыми глазами и вздернутым носом, своей манерой держаться просто, без фамильярности и вежливо без приторности. Между нами сразу возникла взаимная молчаливая симпатия.

Сейчас он явился добрым вестником. Наше пребывание в Индии отмечено вниманием. Есть неплохая пресса. Вчера была передача по радио.

— Вот газета «Амрита Базар Патрика». Здесь подробная доброжелательная информация о вашей делегации. А вот статья в «Стейтсмен» и вовсе хороша...

Юрий — специалист по бенгальскому языку. Вполне свободно чувствует он себя и в атмосфере английского. Он бегло просматривает развернутые газетные листы, отыскивая то, что надо перевести нам.

— Вообще-то «Стейтсмен» — газета довольно правой ориентации. Так что я опасался тенденциозного освещения. Но как раз корреспондент — автор статьи — очень приличный парень. Вот послушайте.