Избранное. Компиляция. Книги 1-14

18 июня 1866 г., безымянная деревня на берегу Коны

Я склонилась над телом преподобного Хеймарка вместе со старухой. Мистер Клеменс сидел поодаль. За стенами хижины бесновались демоны, разъяренные запретом Пеле.

Старуха протянула мне кокос с духом нашего друга:

– Будь тверже. Душа не хочет возвращаться в клетку тела, она привыкла к свободе. Ты должна принудить ее.

– Принудить, – повторила я.

– Да. Ты должна загнать ее в тело и удерживать там, пока не почувствуешь тепло. Если она ускользнет… – Старуха показала на открытую дверь. – Камапуа или Паунаэва съедят ее, и ты никогда не увидишь своего друга живым. Сейчас моя лава заполняет Царство мертвых. Очень скоро мои враги уйдут, но с ними уйдут и духи.

– Принудить, – повторила я и взяла в руки кокосовый орех. – А куда впускать душу?

Старуха дотронулась до уголка глаза преподобного Хеймарка:

– Это луа-ухане, дверь души. Отсюда Пауна-эва высосал душу, как влагу из кокосового ореха. Но не впускай ее сюда! Дух должен вернуться через ноги. Сними с них одежду.

Я заколебалась. Никогда мне не приходилось раздевать мужчину. К счастью, мистер Клеменс вовремя подоспел мне на помощь и стащил со священнослужителя сапоги и носки. Одна мысль о том, что мне придется коснуться этих мертвых, холодных пальцев, вызывала у меня тошноту.

Старуха положила мне руку на плечо:

– С этого момента ты становишься жрицей Пеле. Ты говоришь ее голосом. Мои слова будут твоими словами. Мои руки – твоими руками. Жди, Пеле будет говорить.

В ту же секунду я почувствовала новый прилив сил. По расширенным глазам мистера Клеменса я увидела, что даже облик мой непостижимо изменился. Я откупорила орех, и дух преподобного Хеймарка вышел наружу в виде густого дыма, образуя в воздухе фигуру мужчины. Мне казалось, что старуха что-то поет, но ее голос звучал как из-под земли.

Дух потянулся к двери, но я помнила, что мне надо делать, и несколько раз шлепнула его рукой. Ощущение было такое, словно трогаешь горячий дым. Дух потерял человеческие очертания и сделался просто туманным столбом. Откуда-то на ум мне пришли слова, и я начала петь:

О вершина Килауэа! О пять углов бездны! Огонь женщины – капу. Когда небеса дрожат, Когда земля трескается, Загорается молния Кане. Кане владеет ночью. Мой сон проходит. Э ала э! Проснись! Просыпаются небеса. Просыпается земля. Просыпается море. Проснись! Проснись!

Тут хижина затряслась, как травяная юбка туземки во время танца. Мистер Клеменс упал на колени, продолжая смотреть на меня и на тело преподобного Хеймарка. Пронесся порыв ветра, и непостижимым образом я поняла, что Пауна-эва и его демоны изгнаны и царство Милу вновь закрыто.

Я принялась загонять дух преподобного в ноги. Он сопротивлялся, но понемногу отступал. Я обернулась, и старуха подала мне сосуд с водой, которой я окропила тело клирика, продолжая петь:

Я велю тебе расти, Кане! Я, Лорена Стюарт, велю тебе! Пеле, богиня, велит тебе это. Вот вода жизни. Вставай! Проснись! Капу смерти окончено, Жизнь возвращается. Вставай! Вставай!

Внезапно дух перестал сопротивляться, и я шлепками загнала его в ноги, а потом и в остальные части тела. Несколько минут, показавшихся мне часами, – и преподобный Хеймарк издал кашляющий звук. Его глаза открылись. Он начал дышать.

Очевидно, мистер Клеменс поймал меня, когда я упала без чувств.

Стоя в офисе астронома и освещая фонариком черную дыру в стене, Корди скомандовала:

– Ну все, пора раздеваться.

– Забудьте про это.

Уж такого издевательства Байрон Трамбо никак не мог допустить.

Корди, устало вздохнув, подняла пистолет:

– Куда вы предпочитаете? В бедро или в плечо? В любом случае идти вы сможете.

Чертыхнувшись, Трамбо принялся расстегивать рубашку. Пока он раздевался, ему на память пришли все ругательства, которые он знал. Наконец он остался в одних носках. Корди, оставившая себе только сумку и фонарик, продолжала целиться в него из пистолета.

– Ну и что теперь? Вы меня изнасилуете?

– Слушайте, я недавно ела. Вы что, хотите, чтобы меня стошнило? Снимайте носки.

– Я порежу ноги.

Корди пожала плечами:

– Духи не носят носков, значит, и мы не должны. Снимайте.

Трамбо, стиснув зубы, стянул с ног носки.

– А плетеные сумки они носят?

– Плевать. Не могу же я оставить тетин дневник.

– Чей дневник?

– Ничей. Начинайте намазываться. Думаю, лучше начать с чеснока.

Следующие несколько минут добавили кое-что новое к жизненному опыту Байрона Трамбо. Под дулом пистолета он намазался чесночным соусом, потом перешел к анчоусному паштету.

– Теперь сыр, – скомандовала Корди, морщась от невыносимого зловония.

– Твою мать. – Трамбо начал крошить сыр. – Он не мажется.

– Намажется, если помогу вот этим. – Она опять подняла пистолет.

Трамбо размазал лимбургер по волосатой груди. Крошки застряли у него в подмышках и в паху.

– Отлично. – Корди намазалась остатками сыра.

Трамбо старался не смотреть на нее. С тех пор как он сделал первый миллион, все его женщины были молоды и красивы. Теперь ее маленькие груди, отвисший живот и складки жира на бедрах напомнили ему о его матери, о смерти и о всех других вещах, которые он старался забыть. Внезапно ему захотелось плакать.

– Теперь мармайт, – сказала Корди. – Натрите им волосы и лицо.

Открыв банку, Трамбо едва не лишился всего, что он съел на банкете. Отвратительный запах смешался с уже исходящими от него ароматами.

– Поблюйте, если хотите, – сочувственно посоветовала Корди. – Это добавит вони.

Трамбо отверг предложение.

– Какого черта мы делаем это? – спросил он, втирая мармайт в редеющие волосы.

– Это написано в дневнике. Духи не любят плохих запахов. Если они узнают, что мы живые, они съедят наши души, как Пауна-эва съел душу бедной Нелл. Жаль, что у нас нет кошачьих консервов. По-моему, от их запаха вывернет любого духа.

– Значит, вы хотите, чтобы я полез к духам вместе с вами?

– Так надо, – сказала Корди, втирая в волосы черную пасту.

– Но почему я?

– Нужны один мужчина и одна женщина. Простите, но другого мужчины под рукой не нашлось. Такова жизнь.

Проглотив эту мудрость, Трамбо напрягся, готовясь вцепиться ей в глотку.

– Эй, эй! Оставьте это, Байрон! – Она подняла пистолет.

Сжав кулаки, Трамбо шагнул в пролом стены.

– Там темно, – пожаловался он.

– Ничего, Байрон. Я с тобой.

Вверху, на небесах и на земле, продолжалась битва.

Вулкан Мауна-Лоа возвышается на 13 677 футов над уровнем моря, но в море он продолжается еще на 18 000 футов. Если бы океан высох, Мауна-Лоа стал бы величайшим на земле горным пиком. Килауэа высотой всего в 4075 футов в этом случае достиг бы высоты 22 000 футов.

Сейчас из резервуара магмы в семи милях под вершиной Мауна-Лоа чудовищная сила исторгла огромные количества раскаленной лавы. Натиск стихии вызвал землетрясения по всему Большому острову.

На курорте Мауна-Пеле толчок заставил привыкших к землетрясениям японцев броситься к дверям, пока Уилл Брайент звонил доктору Гастингсу и в вулканическую обсерваторию. Никто не отвечал. Гастингс и его коллеги были слишком заняты, наблюдая за самым сильным извержением с 1935 года. Они знали также, что таких мощных одновременных извержений Мауна-Лоа и Килауэа не было с 1832 года.

За десять минут в районе Мауна-Пеле было отмечено не менее десятка подземных толчков. Извержение все еще было слабее, чем извержения вулканов Сент-Хелен в штате Орегон и Руис в Колумбии в 1985 году (последнее погубило двадцать три тысячи человек). Однако лава и ядовитые газы, выходящие из десятков трещин и лавовых трубок, серьезно угрожали населенным пунктам на всем протяжении юго-западного разлома.

Камень, ставший пористым за тысячелетия нагревания и остывания, наполнился лавой и начал трескаться, усиливая землетрясение. К облакам дыма и пепла присоединились облака сернистого газа, вырвавшиеся из-под земли. Вулканическая обсерватория зафиксировала выход более семьсот тысяч кубических футов лавы.

На пути потоков горели леса. Дороги исчезли под тридцатифутовым слоем лавы. Огненная река подхватывала брошенные автомобили, как детские игрушки, и дым сгорающей краски вливался в ядовитый шлейф, тянущийся над землей.

Над всем этим изливались потоки дождя, которыми Камапуа поливал остров, как садовник из шланга. В тысячах мест столбы пара обозначали встречу лавовых потоков с морем. От прибрежных скал разбегались волны, но навстречу им не шли валы цунами – этому помешала Пеле, устроившая ночное извержение.

Как часть древней стратегии Камапуа, тысячи диких свиней объедали траву и кусты, лишая топлива огонь Пеле. Большинство их изжарилось заживо во время нового наступления лавы. К запаху серы и горящей растительности прибавилось зловоние паленого мяса.

Стоя на террасе банкетного зала в президентских апартаментах Мауна-Пеле, Хироси Сато наблюдал, как лавовые струи вливаются в море менее чем в пятистах футах от курорта.

– Черт возьми, – повторял он снова и снова.

– Я думаю, мы уже близко, – сказала Корди.

Казалось, туннели тянутся на мили – одна лавовая трубка переходила в другую, и ни Корди, ни Трамбо не знали, в каком направлении они идут. В любой момент они могли окунуться в море или свалиться в кальдеру вулкана.

Вместо этого они достигли места, где стены начали светиться.