Избранное. Компиляция. Книги 1-14

Мы свернули к одним из таких ворот. Шофер вышел и открыл висячий замок ключом, болтавшимся на цепочке у него на поясе. Над круговой подъездной дорожкой, окаймленной высокими цветущими кустами, нависали ветки деревьев.

Нас приветствовал Майкл Леонард Чаттерджи:

– О, мистер и миссис Лузак! Добро пожаловать!

Его жена тоже стояла у двери вместе с малышом, которого я сначала принял за их сына, но потом сообразил, что это, должно быть, внук. Госпоже Чаттерджи было шестьдесят с небольшим, и это позволило мне сделать вывод, что ее супруг старше, чем казался на первый взгляд. Мистер Чаттерджи был одним из тех гладколицых, постоянно лысеющих джентльменов, которые по достижении пятидесяти застывают в этом возрасте лет на двадцать.

Мы перекинулись несколькими словами на крыльце. Виктория получила должные комплименты, а мы похвалили хозяйского внука. Нам быстро показали дом, прежде чем проводить на широкую террасу, выходящую в переулок.

Их дом меня заинтересовал. Мне впервые представилась возможность посмотреть, как живет индийская семья из высших слоев. Сразу бросились в глаза несоответствия: просторные, с высокими потолками парадные помещения, в которых краска отслаивалась от грязноватых стен; прекрасный ореховый буфет, испещренный царапинами, а на нем – чучело мангуста с покрытыми пылью стеклянными глазами и вытертым мехом; дорогой кашмирский ковер ручной работы, положенный на обшарпанный линолеум; большая, некогда современная кухня, заставленная запыленными бутылками, старыми ящиками, нечищеными кастрюлями, а прямо посередине – угольный очаг. Следы копоти покрывали когда-то белый потолок.

– На свежем воздухе будет гораздо удобнее,– пояснил Чаттерджи, открывая для Амриты дверь.

Каменный пол еще оставался мокрым после недавнего ливня, но мягкие стулья были сухими, а стол накрыт к чаю. Взрослая дочь Чаттерджи, полная молодая женщина с чудесными глазами, присоединилась к нам лишь для того, чтобы несколько минут пощебетать с Амритой на хинди, а затем удалилась вместе с сыном.. Чаттерджи, казалось, был поражен лингвистическими способностями Амриты, и спросил ее о чем-то по-французски. Амрита ответила без запинки, и они рассмеялись. Он переключился на другой язык – как я узнал позже, тамильский,– но Амрита отреагировала и на этот раз. Затем они начали перебрасываться простыми фразами на русском. Я отпил чаю и улыбнулся госпоже Чаттерджи. Она улыбнулась в ответ и предложила мне сандвич с огурцом Мы улыбались друг другу в течение еще нескольких минут, пока продолжалась трехъязычная шутливая беседа, а потом Виктория заворочалась.

Амрита взяла ребенка, а Чаттерджи заговорил со мной:

– Не хотите еще чаю, мистер Лузак?

– Нет, спасибо, все было очень вкусно.

– Может быть, что-нибудь покрепче?

– Э-э-э…

Чаттерджи щелкнул пальцами, и тут же появился слуга. Через несколько секунд он принес поднос с графинами и стаканами.

– Вы пьете виски, мистер Лузак? «Католик ли Папа Римский?» – подумал я.

– Да.

Амрита меня предупреждала, что индийское виски – жуткое пойло, но, судя по первому же глотку, в графине у Чаттерджи содержалось патентованное виски, почти наверняка двенадцатилетней выдержки и почти наверняка импортное.

– Великолепно.

– Это «Гленливет»,– сказал он.– Чистое. Я считаю его гораздо более оригинальным, чем смешанные марки.

Несколько минут мы говорили о поэзии и поэтах. Я пытался подвести разговор к М. Дасу, но Чаттерджи не захотел обсуждать без вести пропавшего поэта и лишь упомянул о том, что Гупта уладил все детали завтрашней передачи рукописи. Мы пустились в рассуждения о трудностях, поджидающих серьезного литератора в обеих наших странах в его попытках обеспечить себе достойное существование. У меня сложилось впечатление, что Чаттерджи деньги достались по наследству и что у него есть и другие интересы, вложения и доходы.

Беседа неизбежно скатилась к политике. Чаттерджи весьма красноречиво поведал о том, каким облегчением для страны было поражение госпожи Ганди на последних выборах.. Возрождение демократии в Индии очень меня интересовало, и кое-что я собирался использовать в статье о Дасе.

– Она была тираном, мистер Лузак. Так называемое чрезвычайное положение было не более чем уловкой для прикрытия уродливого лица тирании.

– Значит, вы считаете, что она никогда не вернется в национальную политику?

– Никогда! Никогда, мистер Лузак.

– Но мне казалось, что у нее по-прежнему остается сильная политическая база, а Национальный конгресс все еще способен обеспечить себе твердое большинство, если нынешняя коалиция дрогнет.

– Нет-нет.– Чаттерджи отрицательно замахал рукой.– Вы не понимаете. С госпожой Ганди и ее сыном покончено. В течение ближайшего года они попадут в тюрьму. Помяните мои слова. Ее сын уже находится под следствием из-за разных скандалов и непотребного поведения. Когда же выплывет вся правда, его счастье, если удастся избежать смертной казни.

Я кивнул.

– Я читал, что многих людей он оттолкнул радикальными программами по контролю за рождаемостью.

– Он был свиньей,– без признака эмоций произнес Чаттерджи.– Высокомерной, невежественной свиньей с диктаторскими замашками. Его программы мало чем отличаются от попыток устроить геноцид. Он обманывал бедных и необразованных людей, хотя сам изрядный невежда. Даже его мать боялась этого чудовища. Появись он сейчас в толпе, его бы разорвали голыми руками. Я сам бы с радостью принял в этом участие. Еще чаю, миссис Лузак?

По тихому переулку за железным забором проехал автомобиль. Несколько дождевых капель упали на широкие листья баньяна у нас над головой.

– Каковы ваши впечатления от Калькутты, мистер Лузак?

Неожиданный вопрос Чаттерджи застиг меня врасплох. Я выпил виски и, прежде чем ответить, подождал секунду, пока тепло от напитка разольется по телу.

– Калькутта завораживает, мистер Чаттерджи. Это слишком сложный город, чтобы всего за два дня составить о нем хоть какое-то мнение. Нам должно быть совестно, что мы не сможем провести здесь больше времени, чтобы осмотреть все как следует.

– Вы дипломатичны, мистер Лузак. На самом деле вы хотите сказать, что находите Калькутту отвратительной. Она уже успела оскорбить ваши чувства, не так ли?

– «Отвратительной» – не совсем точное слово,– возразил я.– Правда в том, что бедность производит на меня ужасное впечатление.

– Ах да, бедность… – произнес Чаттерджи, улыбнувшись, словно это слово имело оттенок глубокой иронии.– Действительно, здесь много бедности. Много нищеты, по западным меркам. Это должно оскорблять американский разум, поскольку Америка неоднократно устремляла свою великую волю на искоренение бедности. Как это выразился ваш бывший президент Джонсон?.. Объявить войну бедности? Можно подумать, что ему было мало войны во Вьетнаме.

– Война с бедностью – это еще одна проигранная нами война. В Америке по-прежнему немало бедняков.

Я поставил пустой стакан, и тут же рядом возник слуга, чтобы подлить виски.

– Да-да, но мы говорим о Калькутте. Один наш неплохой поэт назвал Калькутту «полураздавленным тараканом». А другой писатель сравнил город с престарелой умирающей куртизанкой, окруженной кислородными баллонами и гниющими апельсиновыми корками. Вы согласны с этим, мистер Лузак?

– Я бы согласился с тем, что это очень сильные метафоры, мистер Чаттерджи.