Избранное. Компиляция. Книги 1-14

«Не особенно», — подумал я, но промолчал.

— Я не знаю, кто занимает должности советников в кабинете президента Кулиджа, — сказал Черчилль, словно я проявил интерес. — Возможно, на первых порах он сохранил некоторых людей Гардинга после внезапной смерти в Калифорнии вашего предыдущего президента. Но я гарантирую, мистер Перри, что после того, как мистер Кулидж в прошлом году был избран на новый срок, победив слабого демократа Дэвиса и этого довольно любопытного парня из прогрессивной партии, Ла Фоллетта, Калвин Кулидж не только стал независимым, но и окружил себя своими людьми. Это вам о чем-то говорит, молодой человек?

— Нет, — ответил я, вспоминая о том, как Жан-Клод боролся со штурмбаннфюрером Зиглем, а воздух с шипением выходил из пробитых кислородных баллонов Же-Ка, когда они оба сорвались со снежного карниза в пропасть глубиной 10 000 футов. Я вспоминал лица Реджи и Дикона в тот момент, когда они повернули на запад и стали подниматься по снежному полю перед пирамидальной вершиной.

— Я имею в виду, Джейк… могу я называть вас Джейк?

Я молчал, неприязненно глядя на этого грузного человека с детским лицом.

— Я имею в виду, мистер Перри, что в Америке партии выбирают своих президентов, но советники и правительства этих президентов меняются от выборов к выборам. Президент Кулидж сменил даже нескольких нижних чинов после смерти Гардинга… еще до того, как избрался сам.

— Что вы пытаетесь сказать?

— Я говорю, что в Англии все устроено иначе, мистер Перри. На выборах побеждают разные партии, премьер-министры сменяют друг друга в зависимости от результатов выборов, но у власти на протяжении десятилетий остается одно и то же ядро политического класса — политики, как вы их называете. В ноябре мне исполнится только пятьдесят один, но за несколько десятилетий публичной карьеры я был уже министром торговли, министром внутренних дел, первым лордом адмиралтейства… до того фиаско при Галлиполи…[67] немного пробыл на фронте в действующей армии, затем вернулся в коридоры власти как министр вооружений, военный министр, министр авиации, а теперь занимаю должность канцлера казначейства.

Я ждал. Наконец решил пригубить виски. Он был крепким и мягким, но не успокоил мои нервы и не погасил гнев.

— Понимаете, британские политики вроде меня обязаны иметь целую сеть друзей — и даже врагов, — прочно связанных с ними, — продолжал Черчилль, — даже когда они не у власти. А те из нас, кто руководил разведывательными операциями армии, флота или был министром внутренних дел или военным министром — а я занимал все четыре должности, — сохраняют эти сети. Информация — это власть, мистер Перри, и разведывательные данные, независимо от способа их получения, могут решить судьбу страны и империи.

— Весьма впечатляющее резюме. — Я старался, чтобы все три слова прозвучали как можно язвительнее. — Но как это связано с тем, что частное лицо вроде вас приказывает достойным людям подвергнуть себя опасности, чтобы выкрасть… непристойные фотографии?

Черчилль вздохнул.

— Я согласен, что все это — вся эта тайная операция по получению подобных снимков от герра Майера — было грязным делом, мистер Перри. Но сама разведка по большей части грязное дело. Однако иногда самые грязные стороны жизни становятся самыми эффективными инструментами войны и мира.

Я хрипло рассмеялся.

— Неужели вы хотите убедить меня, что несколько фотографий того немецкого… того усатого клоуна и безумца… как-то повлияют на будущую безопасность Британии или другой страны?

Черчилль пожал плечами. У грузного человека в цветастом халате этот жест выглядел немного комично.

— Эти фотографии могут сыграть огромную роль. — Его тон изменился; я понял, что теперь это голос публичного политика, каким произносят обращения по радио. Он взял книгу, которую читал перед моим приходом, а затем положил на письменный стол раскрытыми страницами вниз. — У меня есть сигнальный экземпляр книги, которую герр Адольф Гитлер написал за то время, что сидел в тюрьме, а пока вы были в Гималаях, переписывал и редактировал, подгоняя под вкусы своих немногочисленных, но фанатичных сторонников. Герр Гитлер хотел назвать эту чудовищную вещь — а она чудовищная, мистер Перри, можете мне поверить — «Vierinhalb Jahre Kampf gegen Luge, Dummheit und Feigheit», что можно перевести как «Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью». Как писатель писателю, я мог бы сказать герру Гитлеру, что такое название не будет способствовать продажам. К счастью — для Гитлера, — немецкий издатель сократил название выпускаемой в печать книги до «Mein Kampf», или «Моя борьба».

Я ждал эффектной концовки. Похоже, ее не было.

Черчилль протянул мне книгу.

— Возьмите, мистер Перри. Прочтите ее. Можете оставить себе. Через несколько лет она может появиться в продаже в Англии и в Америке. В Германии через несколько лет она может стать обязательной для чтения. Посмотрите, какие безумные планы герр Гитлер и его нацистские, — Черчилль произнес это слово нараспев, — гунны строят относительно Германии, Европы, евреев и всего мира.

— Я не читаю и не говорю по-немецки.

Мой голос звучал неприязненно. В одной руке я держал книгу, в другой стакан с виски. Меня так и подмывало вернуть книгу, повернуться и выйти из комнаты, собрать вещи и убраться к чертовой матери из этого дома, даже если посреди ночи в этой деревенской глуши невозможно найти такси. Пойду пешком. Но я колебался, не выпуская из рук тяжелую книгу и стакан.

— В любом случае, — сказал я, — даже будучи писателем, вы должны понимать, что человеческие жизни важнее книг.

Старые шлепанцы Черчилля издали шаркающий звук — он приблизился ко мне на шаг.

— И еще кое-что, мистер Перри, прежде чем вы уедете. Я знал и уважал отца Ричарда Дэвиса Дикона, знал самого Ричарда до войны, во время войны и после нее. Он понимал, что я… что мы… делали. Ричард Дикон видел цену беспрепятственной агрессии. Я также хочу, чтобы вы знали, — в неторопливом рокоте его голоса уже не слышалось рева бури. — Я знал юную Реджи Бромли с тех пор, как ей исполнилось десять лет, и любил ее. И я не только знал и ценил ее кузена Перси — он был центральным звеном моей разведывательной сети во время и после войны. Он пожертвовал многим — в том числе репутацией — ради нашей страны, мистер Перри. И теперь я скорблю — я в буквальном смысле плакал, сэр, — что не могу даже рассказать о его героизме и его жертве… Но такова доля разведчика, мистер Перри.

Я поставил пустой стакан из-под виски на инкрустированную кожу письменного стола из красного дерева — много лет спустя я прочел, что этот стол принадлежал отцу Черчилля, — но книгу по-прежнему держал в руке. Мне очень хотелось обрушить свой гнев на этого маленького толстяка, ранить его словами так же, как память о трех друзьях ранила мое сердце, но в то же время в глубине души я понимал, что должен уйти и обдумать все, что сказал мне Черчилль. В конце концов отвергнуть, но все равно сначала обдумать.

— Вы хотите уехать утром — разумеется, когда рассветет и начнут ходить поезда, — или останетесь в Чартвелле до конца выходных, чтобы мы смогли еще поговорить?

— Уехать, — ответил я. — Соберу вещи и буду готов к восьми часам.

— Я распоряжусь накрыть для вас завтрак в семь, и мой шофер отвезет вас на станцию, — сказал Черчилль. — Боюсь, утром мы не увидимся, поскольку я сплю допоздна, а затем работаю в постели, прежде чем встать. Вы еще задержитесь в Лондоне, мистер Перри?

— Нет. Хочу как можно быстрее покинуть Лондон и Англию.