Избранное. Компиляция. Книги 1-14

— Ничего, ничего, — сказал я.

Она хотела, чтобы я вернулся в Пиердейл первым. Хотела немного еще поболтаться по Нью-Йорку, поэтому с марафетом и одеванием не спешила. Ну, я в итоге согласился, ладно уж. Но к ночи чтоб дома была как из пушки!

Еще немного поболтали — так, ни о чем, лишь бы языками чесать. Чуть погодя вдруг говорит: «М-м-м? Зайчик?» — и лезет обниматься; а я знаю, что не смогу ничего. Ну не так же скоро, не сейчас! Господи, святой истинный крест, я знал, что не смогу.

Но я смог!

Я напрягался и старался изо всех сил, пронзаемый нудной болью аж до ногтей на ногах; глаза держал закрытыми, боясь, как бы она по ним не догадалась, что я-то… я-то ведь… всецело пребываю как раз в той самой безрадостной, скучной пустыне, где солнце не дает ни тепла, ни света, где…

…Так как же все-таки насчет «потом»? Если, конечно, будет это «потом». Как с ней-то быть?

Уставясь в грязное окно Лонг-Айлендского почтово-багажного, я сидел в полудреме, мысли витали, скручивались кренделями и возвращались к ней. Как быть с нею?

Вся кругом себя сдобненькая. Да и на мордашку ничего. Вроде бы все при ней, чего и желать-то еще от женщины, если ты на вершине или хотя бы выглядишь, будто на вершине.

Но я никак не мог представить себя на той сплошной нескончаемой пирушке, в которую должна превратиться жизнь рядом с ней. Не видел я там себя, да и пирушки той не хотел. Чего я хотел, так это… черт его поймет, в натуре даже и не знаю, но только не этого. Просто быть собой. И, может быть, чтобы рядом был кто-то типа… ну да, типа Руфи — человек, рядом с которым я могу быть самим собой.

Руфь. Фэй. Фэй, Руфь… Или как? Чего хочу, непонятно. На самом деле даже непонятно, чего я не хочу. Чего я точно не хотел, так это чтобы меня втянули в подобную заваруху, однако должен сознаться, Аризоной я тоже был уже сыт по горло. Кстати, про это я пока помалкивал, но там на моем лежбище перебывало много девчонок. Господи, да в прошлом месяце хотя бы я имел двух или трех в неделю, каждый раз новых. И все, казалось бы, более-менее, у всех все на месте. Но почему-то ни в одной из них я не находил того, чего… чего? Чего я хотел, видимо.

Что бы это ни было.

Глаза у меня потихоньку слиплись, и я не стал их разлеплять. Босс, вероятно, подсказал бы что-нибудь по поводу Фэй. Может быть, придумал бы дельце, где можно ее вновь использовать, а может быть, решил, что от нее только лишний риск. Конечно, он бы поговорил со мной об этом. И если она нужна мне, если я возьму на себя за нее ответственность…

Так ведь откуда же мне знать? В данный момент она мне не нужна. Ни она, ни кто бы то ни было другой. Что вполне естественно. Завтра, послезавтра… а потом? Бог весть.

Голова моя привалилась к оконному стеклу, я заснул.

Проснулся через несколько часов.

Проехал, на хрен, до конечной станции, и меня трясет за плечо проводник.

Чудом удержался, чтобы не залепить придурочному обалдую в глаз. Оплатил лишний проезд плюс билет обратно до Пиердейла. День только начинал клониться к вечеру. Возвратиться вперед нее, пожалуй, успею.

Сходил в сортир, умылся. Вернувшись на место, глянул на стрелки часов и охренел: какого рожна стоим? Потом выглянул в окно, и мне совсем поплохело.

Смотрю, мистер Обалди-Обалда — проводник, который должен был, забрав плацкартный талон, высадить меня в Пиердейле, — и сам и все его дружбаны из поездной бригады теплой компанией слоняются по перрону. Ни капли никуда не торопясь. Балбесничают и задирают друг друга, при этом ржут, как небольшой табунок мулов.

Ага, куда-то двинулись. Куда? А в ресторан!

Торчат там и торчат; чем занимаются — загадка, во всяком случае, так долго жрать точно нельзя. Кажется, два часа проваландались, не меньше.

В конце концов, когда я уж готов был брать приступом паровоз и отъезжать самочинно, они там все свои загадочные дела закончили и вывалились обратно на платформу. Ну, хорошо, ладно, вышли на вольный воздух. Сдвиг наметился. Но по вагонам не разбегаются, в тамбуры свои не лезут.

Встали у вокзала в кружок, треплются, ковыряют в зубах.

Как я их только не ругал про себя, какими словами не костерил, все маты, какие знал, на них сложил. Это ж они меня, меня, болезного, пытаются уделать!

Наконец их кружок распался, пошли по вагонам.

Когда поезд пришел в Пиердейл, стемнело. И как раз, смотрю, набирает ход встречный из Нью-Йорка. Я выглянул за дверь вокзальчика, вижу, стоит такси, единственное на всю площадь.

Водитель распахнул дверцу, сажусь. И тут… Хотя, наверное, вы догадались. Уж такой я был весь из себя предусмотрительный, такой осторожный, а она тут как тут — здрасте, пожалуйста, сидит, голубушка, и, стало быть, домой мы едем вместе!

Она бросила на меня ошалелый, испуганный взгляд.

Я говорю:

— Ой! Привет! Миссис Уинрой! Вы что, приехамши из Нью-Йорка?

— Д-да. — Она деревянно качнула головой. — А вы… вы тоже?

Я рассмеялся. Смехом таким же пустым и гулким, как балда обалдуя.

— Ну, не совсем. Из Нью-Йорка я выехал утром, но в поезде уснул. И меня завезли на конечную станцию. Так что вот, теперь возвращаюсь.

— А, — сказала она. Просто «а». Но как сказала! Это было нечто — покрепче всяких соленых словечек.

— Я был дико измотан, — объяснил я. — Приятель, у которого я останавливался в Нью-Йорке, всю ночь храпел, я глаз не сомкнул.

Она резко повернула голову, ожгла взглядом. Потом закусила губу, и я услышал что-то такое среднее между сдавленным смешком и все тем же — господи помилуй — всхрапом.

Приехали к дому. Она вошла, а я расплатился с водителем и пошел через улицу в бар.

Выпил два двойных. Затем, заказав сэндвич с ветчиной и сыром и бутылку эля, уселся в одной из выгородок. Помаленьку меня отпускало. Я, без сомнения, здорово сел в лужу, однако пока что только в лужу, и на этой основе довольно трудно было бы меня припутать. Ну да ладно, что сделано, то сделано, переживать теперь смысла нет.