Избранное. Том 1

— Какие же неприятности?

— Узнаешь в свое время. Чем позже, тем лучше для меня. Ну, поправляйся.

Он ушел. А вслед за ним прибежал взволнованный донельзя Гарри.

— Коля, иди скорее в радиорубку. Там тебе Марк приготовил сюрприз.

Я наскоро оделся и поспешил в радиорубку. Там уже сидели Валя, Леша, Иннокентий, Бехлер, Олег Краснов — взбудораженные и сияющие. Вслед за мной вошло еще несколько человек. Марк в наушниках сидел перед пультом. Я знал, что он любитель-коротковолновик, но мне и в голову не приходило, что он такой мастер. Именно Марк, а не штатный радист, сумел установить радиосвязь с островом Грина в Антарктиде, где зимовали мой отец и Ермак. Кто-то подвинул мне стул. Я сел рядом с Марком, пробормотал благодарность. Марк работал ключом так быстро и непринужденно, словно был классным радистом.

Радист Валерий Ведерников развалился в кресле. Шкиперская бородка, яркие серые глаза, густые черные брови — Валерий почему-то на всех смотрел иронически, но сейчас впервые ирония ему явно не удавалась. Видно было, что он по-мальчишески восхищен и немного завидует даже. Оказалось, что с его разрешения Марк уже давно пытался связаться с островом Грина.

Я очень разволновался тогда, и так как переговоры шли по азбуке Морзе, в которой я ничего ровным счетом не понимал, то я волновался все сильнее и стал умолять Марка не сообщать обо мне.

Марк понимающе кивнул. Лицо его было радостно-сосредоточенным. Отец с противоположного полюса спрашивал прерывающимся голосом морзянки, как у меня дела и что пишет мама. Писем от мамы я не получал давно, а бабушка писала как-то туманно — не поймешь. Мне казалось — там неблагополучно.

— Скажи, что я здоров и работаю, слышишь, работаю! — Я вскочил и кричал Марку в самое ухо.— А мама здорова, скучает о нем и часто пишет. Хорошо сыграла новую роль. Скажи, что директор обсерватории Женя Казаков — папа удивится.

Марк нажал ладонью на ухо — я, кажется, его оглушил — и стал легко и быстро стучать ключом. Тем временем в рубку набилось битком народа, все просили передавать от них привет. Сквозь толпу протискался сам Казаков.

— Неужели Антарктида? — спросил он ошарашенно.— Молодец, Русанов!

Марк уже кончил разговор и, улыбаясь во весь рот, повернулся к нам.

— Будем беседовать два раза в неделю,— сообщил он.— На острове Грина зимуют семеро. Шесть советских людей и один англичанин. Они все здоровы. Скучают по своим близким. Я передал, что у нас тоже все здоровы. Научные исследования идут благополучно. Передал, что приступили к глубокому сейсмическому зондированию.

— Молодец! — еще раз одобрительно сказал Женя и вышел. А мы еще долго обсуждали событие. Договорились, что на следующую связь Валя и я приготовим написанный текст. А потом кто-то крикнул: «Какое сияние, товарищи!» — и все высыпали наружу.

Небо колыхалось, меняя цвета. Плато вдруг залило ярким рубиновым светом. Мне показалось, что «старики» по ту сторону теплого озера подняли голову. Но я вдруг закашлялся, и Марк, словно заботливая нянька, поспешно увел меня домой, в комнату. Остальные перешли в кают-компанию, и скоро до нас донеслись звуки гитары и песня:

Сырая тяжесть в сапогах,

Роса на карабине,

Кругом снега, одни снега,

И мы — посередине...

Глава одиннадцатая

МАМА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ

На другое утро, после завтрака, в кают-компании появилась Зинаида Владимировна с грубоватой девицей в сапогах, которая оказалась заведующей паспортным столом. Да, теперь на плато прописывали приезжающих и выписывали отъезжающих.

— Собирайся, Коля! — беспокойно сказала мой лечащий врач.— Завтра Михаил Михайлович вылетает в Москву и доставит тебя прямо на руки маме.

Это было сказано в присутствии Лизы и скалозубов-геологов. Спасибо им, ни один не улыбнулся.

— Никуда я не поеду! — закричал я возмущенно.

— Но тебе противопоказан здешний климат, Коля! Понимаешь или нет? Теперь тебе уже здесь не работать...— попробовала урезонить меня Зинаида Владимировна.

— Давай-ка твой паспорт! — потребовала девица резким голосом.

— Ты здесь не поправишься, надо ехать,— назидательно сказал Женя. Он их и привел сюда.

— Я не поеду. Я не собираюсь увольняться из обсерватории,-— повторил я гневно.

Марк стоял рядом со мной. Он-то знал, как мне не ко времени было уезжать отсюда...

Подошла Валя Герасимова.

— Тебе совсем не надо увольняться, Коля! — Валя неприязненно взглянула на Казакова.-— Тебе дали временно вторую группу инвалидности. Надо эту возможность использовать для лечения. А через полгода ждем тебя здесь.

— Никто его не собирается увольнять! — зло бросил ей Женя. Уговаривали меня долго и нудно. Паспортистка подчеркнуто смотрела на часы-браслетку. Я упирался. Все равно бы они меня не уговорили, но вмешалась сама судьба. Валерий Ведерников принес мне радиограмму от бабушки.

Все смотрели, как я, бледнея, читал радиограмму, а потом быстро спрятал ее в карман.

— Ладно, сейчас принесу паспорт,— не своим голосом сказал я,— можете выписывать.

Кажется, им всем очень хотелось узнать, что было в радиограмме. Но я отнюдь не собирался это разглашать. На Ведерникова можно положиться. Радиограмму я показал только Марку. Вечером, когда он вернулся с работы. Но об этом потом. Вечер еще не скоро наступит. День был очень долгий...

Я ушел к себе, как только все оформил. Выдвинул из-под кровати чемодан. Надо было собраться.

Вот уж воистину: пришла беда, отворяй ворота! До чего же все плохо складывается! А Лиза... Я посмотрел на часы. Как раз сейчас свободна. Почему она не зайдет ко мне? Знает, что уезжаю. Разве ей не о чем поговорить со мной перед отъездом? Я прислушался, злясь на себя, что прислушиваюсь, жду. Самому пойти к ней... Но это бесполезно. Я уже приходил так, поговорил с Алексеем Харитоновичем, Лиза грустно молчала, опустив глаза.

Кто-то остановился перед моей дверью. Постучали.

— Войдите! — крикнул я, зная, что это не Лиза. Это был Сергей Авессаломов.

— Не помешал? — спросил он.— Я слышал, ты завтра уезжаешь, и вот зашел проститься.

Он неуверенно смотрел на меня — как-то его примут? В обсерватории он не был ни разу. Сергей был одет в короткий полушубок из оленьего меха, на голове шапка-ушанка, обычная на Севере. Я предложил ему раздеться, и он повесил то и другое на вешалке за дверью. Остался в поношенном сером костюме и черной шелковой рубашке, аккуратно застегнутой на все пуговички. Галстук он не носил. Волосы он, видимо, накануне вымыл, и они еще больше, чем всегда, походили цветом на спелую пшеницу и, рассыпаясь, падали на лоб и на глаза. Он нетерпеливо дергал головой. Я его усадил, а сам сбегал на камбуз за чаем и кое-какой закуской. Конфеты и печенье у меня были. Накрыл на стол, убрав книги и тетради на полку.