Избранное. Том 2

— Никогда! Разве можно! — вскричала испуганно Рената. Все посмотрели на нее.

— Так сразу... не подумав? — мягко обратился к Ренате Харитон. И так непривычна была в нем эта мягкость, что Кирилл и Яша с удивлением взглянули на него.

— Что ж здесь думать, это ведь так очевидно,— взволнованно возразила Рената,— представьте себе уставших от жизни стариков. А молодость... не нуждается в бессмертии! Разве я не права? — закончила она упавшим голосом. Кирилл кивнул ей, чуть улыбнувшись.

— Почему мы пятеро предстали первыми? — обратился Яша к Семену Семеновичу.— Это случайность или... какие-то соображения, что вы именно нас выбрали?

— Это не случайность,— спокойно ответил харисянин.— Мы надеемся на помощь человека... Мне поручили подобрать наиболее человечного. Остальные находятся в том или ином отношении к нему.

«Почему тогда я,— подумал Харитон,— я никогда не был ему другом».

.— Перед лицом чуждой цивилизации все земляне — друзья,— заметил Семен Семенович, бегло взглянув на Харитона.— Вы все четверо работали вместе, в одной обсерватории на Луне. Космонавты. Друзья.

— А я... ведь я даже не знаю Кирилла,— волнуясь, сказала Рената.— Правда, мы земляки — оба из села Рождественского...

— Зато Кирилл вас очень хорошо знает,— дружески разъяснил Семен Семенович.— Он вырос на бесконечных рассказах деда о вас. Вот непостижимая связь людей между собою. Кирилл может рассказать вам об этом лучше. Попросите его. А я пойду. Мое тело начинает стареть — какое блаженство,— и мне отнюдь не хочется менять его на молодое. Может, мне разрешат умереть, когда все кончится. Спокойной ночи!

Семен Семенович вышел, едва заметно волоча ноги. Плечи его согнулись.

— Как он похож на Уэллса,— сказала Рената.

— Он действительно устал,— заметил Кирилл сочувственно.— Четыреста лет на Земле, в разных обличьях. И еще раньше несколько сот лет на планете Харис. Он очень устал, бедняга.

— Расскажи о Ренате,— попросил Харитон.

— Да, пожалуйста, расскажите о ней, о той Ренате,— присоединилась к его просьбе девушка.

Кирилл рассказал все, что он знал о Ренате сам от деда.

— Дед всегда говорил, что она была чудачкой по призванию,— задумчиво заключил Кирилл.— Она погибла в метель тридцати девяти лет от роду — маленькая, пылкая, нетерпимая ко злу, агроном из глухого села, и сразу стало очевидно, что она светила всем, как яркая звездочка, и люди ужаснулись, как они могли смеяться над ней, злословить о ней, мешать ей работать, мешать ей быть самой собой. На могиле ее надпись: «Мир стал лучше от того, что она в нем жила». А один из учителей сказал на похоронах: «Если бы ее не было, Мир стал бы хуже. Маленький Дон Кихот из Рождественского». И расплакался при всех. И дети о ней очень плакали.

Вот тогда мой дед, Николай Симонов, ушел от семьи, потому что его жена — моя бабка — тоже не любила Ренату, сама не зная за что.

Бабушка всегда говорила: «Как все, так и я». Рената лишь тогда шла за всеми, если эти все поступали добро и честно. Она могла одна пойти против всех, если видела, что большинство собираются поступить не по-доброму, несправедливо.

— Я бы хотела прожить свою жизнь в Рождественском, как она,—загрустила Рената,—делая свое дело, выполняя свой долг и радуясь миру, стихам, цветам и добрым людям. А здесь... я не знаю, в чем заключается мой долг здесь, на этой планете?

— Быть представителем человечества,— усмехнулся Яша.

— Я только хотел это сказать,— улыбнулся и Кирилл. Разговор смолк, но они еще долго сидели рядом — пятеро с планеты Земля — четыре космонавта и агроном из глухого села.

Они очень устали, почти выбились из сил, но не расходились потому, что Уилки Уолт был в отчаянии, и они боялись оставить его одного, а также потому, что сами были в угнетенном состоянии и никому не хотелось оставаться одному.

Наконец Кирилл убедил их идти спать, а сам остался с американцем.

— А нельзя ему дать снотворное? — шепнул Харитон, уходя.

— Слишком перевозбужден, снотворное может не подействовать,— так же шепотом ответил Кирилл,— боюсь вызвать судороги. Но под утро я рискну. Иди спи, Тони.

Все ушли. Уилки схватил Кирилла за руку.

— Посиди со мной,— умоляюще произнес он.— Это самый страшный час в моей жизни. Я даже не могу радоваться за Джен, что она теперь счастлива,— рядом дети... и любимый муж. Ведь тот Уилки... он уже дома. Ему дети, ему жена, ему слава, ослепительный путь в науке. Счастливчик Уилки! Так меня звали всегда, с детства. Теперь это все у него. А мне... мне? Быть представителем человечества?

— Это не мало,— возразил Кирилл.— Давай закурим, дружище.

Рената тоже не сразу уснула. Оставшись одна, она дала волю слезам: никогда больше не увидит она отца! Никогда! Папа, милый папа! Отец ты мой дорогой, светлый ты мой человек! Хоть бы еще побыть с тобой.

Правда, та Рената, что благополучно вернулась со станции утром 1932 года, она тоже потеряла его скоро. И так же плакала о нем и тосковала. Ох папка, мой любимый папа! Как я хочу тебя видеть! К утру усталость сморила Ренату, и она уснула. И видела она во сне ржаные и пшеничные поля. Как пахло цветущими хлебами! Как неутомимо стрекотали кузнечики!

Во сне она опять видела, что бежит за радугой. Этот сон-воспоминание снился ей довольно часто. В детстве она думала, что до радуги можно дойти. Радуга сияла за березами, совсем близко, просто рядом... И Рената с бьющимся сердцем, с пересохшими от нетерпения губами бежала через березовую рощу.

Потом оказывалось, что радуга за холмами, но до нее всё же вполне можно дойти еще до того, как стемнеет. И девочка шла, пренебрегая предстоящей нахлобучкой дома. Мать была очень нервной, у нее был порок сердца, и она всерьез боялась, что из Ренаты выйдет бродяжка. Если бы мать узнала про радугу, то расстроилась бы еще больше: она не принимала всего того, что, по ее словам, не имело здравого смысла. Отец не такой. Он мечтатель, стойкий, добрый, как Дон Кихот.

И вот Рената взбиралась на высокий холм, а радуга уже за Волгой, за лесом словно заманивала вдаль. Тяжело дыша, почти не мигая, Рената долго смотрела, как медленно бледнела и гасла ее прекрасная радуга. И вот ее уже нет... Когда-то появится снова?

И все же зря она бежала за ней. В погоне за радугой Рената заново открыла Волгу — ее отмели, длинные песчаные мысы, скрытые кустарниками бухточки, за горой Иванова могила покинутый меловой карьер, холодную прозрачную речонку Лесовку, вытекавшую из леса, чтоб влиться в Волгу.