Избранное. Том I

Это чуть больше, чем отписка. Если с первой частью: «Вы не учли идейно-тематической направленности журнала», – невозможно не согласиться, то вторая: «Вам не удалось продемонстрировать самобытного авторского голоса», – выглядит издевательством. Имя никтошки-литконсультанта не заслуживает упоминания. Отказ огорчил, но едва ли удивил Георгия Ираклиевича, который, несмотря на него, составил второй вариант книги. В 1988 г. его произведения, наконец-то, увидели свет в сборнике «Стихи этого года. Поэзия молодых», куда были приняты по рекомендации литератора и издательского работника В.А. Матусевича. Стихи понравились, и редактор книги сам предложил автору участвовать в следующем сборнике «Молодая поэзия 89», который вышел годом позже в том же издательстве «Советский писатель». Выступление «непримкнувшего» прошло незамеченным на фоне бурных публичных дебютов поэтических групп – «метаметафористов», известных в андерграунде и дождавшихся «легализации», и не-вполне-советских «почвенников». Трудно заметить нового поэта в похожих на «братскую могилу» сборниках, но дебют в печати состоялся, а последовавшее за этим разрешение выпускать книги за свой счет вселяло некоторую надежду.

«Перестройка» открыла Георгию Ираклиевичу возможность использовать свои знания в области запрещенной и полузапрещенной поэзии и выступать в качестве литературоведа и публикатора, хотя почти все его работы увидели свет в постсоветское время. К небольшому, но тщательно подобранному собранию поэзии Серебряного века на его полках прибавились десятки, а потом сотни поэтических сборников Русского Зарубежья, хлынувшие в СССР. Параллельно шло освобождение книг из «спецхранов». Разобраться в этом потоке было непросто, но Мосешвили вскоре свободно ориентировался в нем, благодаря обширным знаниям и тонкому вкусу. Е.В. Витковский привлек его к работе над четырехтомной (первоначально – двухтомной) антологией поэзии первой и второй волн Русского Зарубежья «Мы жили тогда на планете другой», для которой Георгий Ираклиевич составил биографические справки обо всех участниках (сведения о многих впервые появились в печати на их родине) и примечания. Огромной отрадой для него была – поначалу казавшаяся чудом – возможность переписки с поэтами второй и даже первой волны, прежде всего с В.Ф. Перелешиным. Другой большой работой стало комментирование произведений Георгия Иванова для трехтомного собрания сочинений. Этому делу он отдался с жаром, испытав сильный творческий подъем. А пока книги готовились к печати, Мосешвили часто выступал на литературных вечерах, завораживая слушателей (свидетельствую по собственному опыту) своим чтением, в котором даже банальные стихи могли показаться очаровательными и значительными.

В конце восьмидесятых Георгий Ираклиевич, как многие чуткие и прозорливые люди, ощущал близость неминуемого краха Советского Союза как империи – надеялся на падение коммунистической диктатуры и в то же время страшился, что его могут сопровождать кровавые катаклизмы. Тогда он часто вспоминал Волошина – особенно стихи из «Усобицы». А 19–20 декабря 1989 г. написал, возможно, лучшее свое стихотворение:

Вернись, вернись, – лепечет и хлопочетКрылатая вещунья, ангел злой —В тот город, где терпенье камень точитИ ночь рекой течёт по мостовой.Где первый снег сверкает в чёрных дырах,Луна летит под флагом нищетыИ глохнут в однокомнатных квартирахПоэзии невзрачные цветы.Вернись, вернись, – она зовёт и плачет, —В тот город, где у неба цвет знамён.Где восковое стёклышко маячитНа улицах кривых. И нищий клёнПротягивает ветви к подворотне,И снится постовым последний царь,В подъездах черни дышится вольготней,И вновь аристократов ждёт фонарь.Да, я вернусь. Ты можешь быть спокойна.И без твоей лукавой болтовниВсе эти церкви, тюрьмы, лица, войны,Мой дом, мой век, все эти злые дни,Людская зависть, Солнце, Божья милость,Свобода, рабство, смерть, окно с огнём —Всё это навсегда соединилосьВ моей крови – и в городе моём.Да, я вернусь. Ещё холодный ветерНе вырвал с корнем дерево моё.Но над Москвой-рекою на рассветеЗабвенья не приносит забытьё.Цветёт могил таинственная местность —От мёртвых не избавиться живым…И сердце выбирает неизвестность,Во тьме которой рухнет Третий Рим.

Есть затертое выражение: «достойно войти в самую строгую по отбору антологию поэзии». В данном случае так оно и есть – достойно.

Позже автор исправил последний стих, желая привести его в соответствие с изменившимися реалиями: «Тот тёмный мир, где рухнул Третий Рим», – и проставил дату «1991». Не берусь оспаривать авторскую волю, но и не могу принять замену, на мой взгляд, ослабившую стихотворение в поэтическом отношении и немного исказившую в историческом. Его сила – в том числе в удивительно точном отражении и сильном поэтическом переживании конкретного исторического момента, причем момента переломного или, как тогда говорили, судьбоносного. Рискую судить об этом как один из первых слушателей и читателей. Прошла четверть века, а я до сих пор не знаю лучшего стихотворения о том времени. Дорожил им и сам Георгий Ираклиевич, сделавший его финалом своей первой изданной книги «Неизвестность».

В конце 1991 г. в жизни Мосешвили произошла значительная перемена – его пригласили работать на радио, где оказались востребованы энциклопедические знания, умение вести беседу (слушателю казалось, что обращаются прямо к нему), артистизм и редкой красоты голос. Появилась возможность рассказать широкой аудитории о любимых поэтах и музыкантах, возможность диалога с лично незнакомыми людьми, которые узнали и полюбили «дядю Гошу» благодаря передачам «Эха Москвы», потом «Говорит Москва» и «Радио София». Однако собственная поэзия оставалась если не невостребованной, то неоцененной по достоинству. Не берусь судить, считал ли Георгий Ираклиевич ее главным в своей жизни, но в конечном итоге он был прежде всего поэтом, а литературоведение, переводы и радиожурналистика оставались приложением к стихам.

22 июля 1997 г. в Центральном доме художника на Крымском Валу в Москве состоялась презентация «Неизвестности». Происходящее напоминало концерт: во всяком случае, музыки звучало больше, чем стихов. Музыка была превосходной, но пишущему эти строки (я сидел в зале) было немного обидно за стихи. На книгу, выпущенную небольшим тиражом в маленьком издательстве, появилась всего одна рецензия – в нью-йоркском «Новом журнале». «Нетусовочный» и «непробивной» автор остался известен тем, кто и так знал его.

Во второй половине девяностых Мосешвили написал мало, но счастливые перемены в жизни дали ему мощный импульс: в самом конце девяностых и в «нулевые» появилось много новых стихов. Работая над ними и возвращаясь к старым, Георгий Ираклиевич начал составлять книгу, которую хотел назвать «Стихи из времени». Он так и не подготовил окончательный текст для печати (сохранилось несколько вариантов, последний из которых приведен в настоящем издании), хотя охотно читал стихи из нее не только друзьям, но и публично – во время совместных выступлений с музыкантами. Поэтическая манера изменилась мало, разве что стало меньше риторики (в хорошем смысле) и больше мудрой умиротворенности (в наилучшем смысле). «Свидетель крушения империй», «невольный очевидец тёмных дел и современник нескольких поэтов» чувствовал себя «бедняком, что равен королю» и все чаще благодарил Бога за свою судьбу. Зоркости и иронии не убавилось. Полтора десятилетия назад он предвидел, как:

…Радетели кондовыеБудут петь о славе нации…А потом нахлынут новыеВолны русской эмиграции…

Другое предсказание пока не сбылось, но задуматься стоит:

Выходит странная оказияИ не случайная, наверное.Боюсь, однажды Руссо-АзиюПостигнет участь Австро-Венгрии.Орёл двуглавый там и тут.Такие птицы не живут.

Георгий Мосешвили умер очень рано, сделав в литературе далеко не всё, что мог бы, а сделанное не получило должного признания. Он любил комментаторскую работу, любил собирать и сопоставлять факты, любил полноту и точность информации, о чем говорят хотя бы его примечания и аннотированный именной указатель к мемуарам Нины Берберовой. Однако потенциал Мосешвили как историка литературы, критика и эссеиста остался невостребованным, а его труды – неоцененными по достоинству. Он иронически отзывался о специалистах по «совлиту», которые, переключившись на Русское Зарубежье и прочие запретные темы, стремительно делали карьеру в новом качестве (сошлюсь хотя бы на его передачу «Возвращение Мюнхгаузена», название которой звучит настоящей музыкой), но сам не умел и не хотел «пробиваться», а писать «в стол» ему наскучило. Он сделал немало, но, читая его статьи и эссе на литературные темы, легко представить, что он мог бы сделать и чего мы лишились. Отрадно одно – стихи он всегда писал без оглядки на внешние обстоятельства, никогда и ничем себя не ограничивая.

В ночь на 7 ноября 2000 г. появилось короткое стихотворение «Эпитафия для Г.М.»:

Жил. Любил. Пока хватало сил,Что-то там писал и говорил…Полу-журналист, полу-пиит,Бога он теперь благодарит,Что, хоть не был он любимцем муз,Был в нём звёздный свет И синий блюз.

Он был очень скромным человеком, прекрасным поэтом и настоящим другом.

Василий Молодяков

От составителя

При жизни Георгия Мосешвили было издано немного: одна книга стихов «Неизвестность» (1997) и отдельные публикации в журналах и сборниках. Между тем, он видел свои неизданные стихи не разрозненными, а объединенными в композиционно тщательно выстроенные книги. Причем одни и те же стихи могли несколько раз перетекать из одной составленной им рукописной книги в другую, если того требовали внутренняя структура и логика данной книги. Пришедшее ему новое стихотворение он сначала тщательно «обкатывал» в уме, а писал сразу почти набело, что хорошо видно по публикуемым автографам.